Девушка повернула к нему лицо. Оно было тусклое, мертвенное.
– Вот вы и попались, – весело сказал Олег.
Марсианка молчала.
– Почему вы меня боитесь?
– Пустите! – Девушка крутнула локтем и побежала, сильно припадая. Олег настиг ее в три прыжка. Он не соображал, что делает.
– Что вам надо? – Ее голос сорвался на визг.
Теперь уже отступать было поздно. Теперь надо было идти напролом.
– Я знаю, кто вы, – сказал Олег первое, что пришло на ум.
– Кто? – прошептала девушка.
– Марсианка!
Она опешила. Спросила осторожно:
– Вы из ОБХСС?
– Я конструктор.
Они пошли рядом вдоль насыпи по сухой мягкой полыни. Она шла ниже и казалась ему ростом по пояс. Он рассматривал ее искоса. Она глядела прямо перед собой.
– До станции километров пять. Пойдем по путям? – спросил он.
– Этот… милиционер… ваш знакомый?
– Вы боитесь милиции?
– Да.
– Почему?
– Я действительно марсианка и не хочу, чтобы меня посадили в клетку. – И впервые посмотрела на Олега в упор. Глаза у нее были нагловато-веселые.
ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ДОНЕСЕНИЕ
«С 10.00 до 12.00 мы продолжали осмотр места происшествия, но ничего, кроме ранее доставленных вам вещей: ножа, сетки с консервами и пропуска – не нашли. По нашему мнению, преступник пошел в сторону леса, так как за лесом проходит железная дорога с большим подъемом. Поезда на этом участке идут медленно, и человек может вскочить на ходу.
В трехстах метрах от места происшествия мы обнаружили женскую капроновую косынку, а затем тело девушки, забросанное листьями. На теле мы насчитали шесть ножевых ран. Документов нет. Других вещей, указывающих на личность убитой, также нет.
Продолжаем осмотр местности. Овчарка помогает мало, так как ночью прошел сильный дождь и смыл все запахи.
Мл. лейтенант милиции Остроухов»
«Завтра придешь?»
– Гусев, сколько будет дважды два?
– Четыре.
– Почему же вы пишете этот размер? – Шеф коснулся карандашом чертежа. – И вот здесь ошибка. Надо быть внимательней.
– Хорошо, Лев Евгеньевич.
– В нашем деле нельзя быть рассеянным. Каждая ошибка дорого обходится производству.
– Понятно, Лев Евгеньевич.
Олег взял рулон чертежей и пошел на свое место.
На кульман падал ослепительно белый квадрат света. Олег сел, и на приколотом ватмане возник контур его взлохмаченной головы. Точно такой, как ночью от фонаря, когда он шел домой.
Прощаясь, она спросила:
– Завтра придешь?
– Не знаю… – ответил Олег.
– Почему?
– Мне надо подумать.
– О чем? – удивилась она.
– О том, что произошло.
– Что же здесь думать? Разве я тебе не нравлюсь?
– Все как-то неожиданно.
– Ах, вот ты о чем. Ты, оказывается, с предрассудками. Терпеть не могу все эти ахи да вздохи, прогулки при луне, а кончается все равно одним. Зачем терять время на чепуху?
– Ты говоришь пошлости.
– Другой был бы счастлив на твоем месте, а ты рассуждаешь. Терпеть не могу тех, кто рассуждает.
У Глебыча выпала из рук логарифмическая линейка. Олег вздрогнул и заметил, что нарисовал на чертеже возле третьей проекции женскую головку. Он покраснел, оглянулся и быстро стер рисунок. Нет, все было не так, если вспомнить с интонациями и не лгать, не рисоваться перед самим собой.
– Завтра придешь? – спросила она, скорее для того, чтобы что-нибудь спросить. Она была уверена, что он придет.
– Не знаю, – ответил Олег. Он рисовался, набивал себе цену.
– Почему? – спросила Ида лениво, без интереса.
– Мне надо подумать, – эта фраза прозвучала напыщенно, театрально.
– Что же здесь думать? Разве я тебе не нравлюсь?
Нет, она сказала не так.
– Пожалуйста, можешь не приходить, если я тебе не нравлюсь. – Она была немного обижена.
Синеоков, у которого, по общему мнению, были самые точные на заводе часы (привез отец из Швейцарии), возвестил:
– Братцы, обед!
Конструкторы задвигались, зашумели. Олег пошел вслед за всеми в столовую. Стоя в очереди, он продолжал вспоминать.
…Когда она смотрела на закат, у нее было вдохновенное лицо.
– Вот единственное, что не обманет, – закат, – сказала она печально.
– Ты любишь природу?
Ида посмотрела на него с презрением.
– Не терплю, когда в такие минуты мне говорят банальности.
Олег глотнул из горлышка бутылки вина и стал молча жевать батон. На их ноги накатывались прохладные серебристые волны полыни. Со стуком, грохотом проносились поезда. Ида поднялась, расправила юбку.
– Мне завтра рано вставать, – сказала она. – Я и так потеряла день. – Лицо ее было тупым, грубым, плебейским.
Олег шел сзади и с ненавистью смотрел в узкую спину, на широкую покачивающуюся юбку. «Потеряла день!» Он для нее пел, дурачился, рассказывал в лицах про голубую девушку, водил купаться в родник, стоял целых полчаса отвернувшись, пока она там топталась, словно корова, а потом ему пришлось лезть в жидкую грязь. И за все это обозвала его дураком (ясное дело: банальный – значит дурак) и заявила, что потеряла день. Это он потерял день. Мать все глаза высмотрела, ожидая своего сыночка, а он протаскался с первой встречной дурой все воскресенье.
Олег разжигал себя все больше и больше. Он промолчал до самой станции, молчал и когда ехали в поезде, а потом в автобусе. Ясное дело – они больше не увидятся. Всю дорогу Олег подбирал язвительную фразу, которую он скажет ей на прощанье. У ее дома он протянул Иде руку.
– Ну что ж, до скорой встречи на Марсе.
Она задержала его ладонь.
– А ты интересный. Ты мне еще в автобусе понравился. Особенно глаза. Честные, как у теленка. Ха-ха-ха! Нет, серьезно. Хочешь, я покажу тебе свои альбомы?
– Но ваши уже спят…
– А мы в окно…
– Неудобно…
– Неудобно на голове ходить.
– Кто твои родители?
– Полковники. Ужасно отсталые люди. Если нас застанут вдвоем, из ружья стрельба будет. Но мы не будем зажигать света. Полезем?
– Нет, мне пора домой.
– Струсил? Эх ты, теленок!
Он дошел до остановки, дождался автобуса, а потом вернулся и постучал в Идино окно…
– Ты последний?
– Да…
В затылок шумно задышал Ивлев. Он, как всегда, успел в буфете выпить кружку пива и теперь стоит, обливаясь потом, полный, добродушный.
– Гусев, ты знаешь, что сегодня комсомольское собрание? – Ивлев запыхтел над самым ухом, приятно дыша пивом.
– Не знаю…
– Ну так вот, я тебя предупредил, явка строго обязательна. Будем обсуждать план работы.
– Я не могу сегодня…
– Никаких «не могу».
– Серьезно. По семейным обстоятельствам.
– Вечно ты, Гусев, находишь то, се. – Ивлев вздохнул. – И на дежурства не ходишь. Ты ведь дружинник?
– Какой я дружинник…
– Ну, ну. Избрали, значит, молчи. Чего они, умерли там? Тетя Маша, шевелись, миленькая, а то умру, то, се.
Очередь засмеялась. Начали острить.
– Ты, Ивлев, как верблюд, месяц прожить можешь за счет собственных отложений.
– У него в одном горбу пиво, а в другом – каша перловая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
– Вот вы и попались, – весело сказал Олег.
Марсианка молчала.
– Почему вы меня боитесь?
– Пустите! – Девушка крутнула локтем и побежала, сильно припадая. Олег настиг ее в три прыжка. Он не соображал, что делает.
– Что вам надо? – Ее голос сорвался на визг.
Теперь уже отступать было поздно. Теперь надо было идти напролом.
– Я знаю, кто вы, – сказал Олег первое, что пришло на ум.
– Кто? – прошептала девушка.
– Марсианка!
Она опешила. Спросила осторожно:
– Вы из ОБХСС?
– Я конструктор.
Они пошли рядом вдоль насыпи по сухой мягкой полыни. Она шла ниже и казалась ему ростом по пояс. Он рассматривал ее искоса. Она глядела прямо перед собой.
– До станции километров пять. Пойдем по путям? – спросил он.
– Этот… милиционер… ваш знакомый?
– Вы боитесь милиции?
– Да.
– Почему?
– Я действительно марсианка и не хочу, чтобы меня посадили в клетку. – И впервые посмотрела на Олега в упор. Глаза у нее были нагловато-веселые.
ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ДОНЕСЕНИЕ
«С 10.00 до 12.00 мы продолжали осмотр места происшествия, но ничего, кроме ранее доставленных вам вещей: ножа, сетки с консервами и пропуска – не нашли. По нашему мнению, преступник пошел в сторону леса, так как за лесом проходит железная дорога с большим подъемом. Поезда на этом участке идут медленно, и человек может вскочить на ходу.
В трехстах метрах от места происшествия мы обнаружили женскую капроновую косынку, а затем тело девушки, забросанное листьями. На теле мы насчитали шесть ножевых ран. Документов нет. Других вещей, указывающих на личность убитой, также нет.
Продолжаем осмотр местности. Овчарка помогает мало, так как ночью прошел сильный дождь и смыл все запахи.
Мл. лейтенант милиции Остроухов»
«Завтра придешь?»
– Гусев, сколько будет дважды два?
– Четыре.
– Почему же вы пишете этот размер? – Шеф коснулся карандашом чертежа. – И вот здесь ошибка. Надо быть внимательней.
– Хорошо, Лев Евгеньевич.
– В нашем деле нельзя быть рассеянным. Каждая ошибка дорого обходится производству.
– Понятно, Лев Евгеньевич.
Олег взял рулон чертежей и пошел на свое место.
На кульман падал ослепительно белый квадрат света. Олег сел, и на приколотом ватмане возник контур его взлохмаченной головы. Точно такой, как ночью от фонаря, когда он шел домой.
Прощаясь, она спросила:
– Завтра придешь?
– Не знаю… – ответил Олег.
– Почему?
– Мне надо подумать.
– О чем? – удивилась она.
– О том, что произошло.
– Что же здесь думать? Разве я тебе не нравлюсь?
– Все как-то неожиданно.
– Ах, вот ты о чем. Ты, оказывается, с предрассудками. Терпеть не могу все эти ахи да вздохи, прогулки при луне, а кончается все равно одним. Зачем терять время на чепуху?
– Ты говоришь пошлости.
– Другой был бы счастлив на твоем месте, а ты рассуждаешь. Терпеть не могу тех, кто рассуждает.
У Глебыча выпала из рук логарифмическая линейка. Олег вздрогнул и заметил, что нарисовал на чертеже возле третьей проекции женскую головку. Он покраснел, оглянулся и быстро стер рисунок. Нет, все было не так, если вспомнить с интонациями и не лгать, не рисоваться перед самим собой.
– Завтра придешь? – спросила она, скорее для того, чтобы что-нибудь спросить. Она была уверена, что он придет.
– Не знаю, – ответил Олег. Он рисовался, набивал себе цену.
– Почему? – спросила Ида лениво, без интереса.
– Мне надо подумать, – эта фраза прозвучала напыщенно, театрально.
– Что же здесь думать? Разве я тебе не нравлюсь?
Нет, она сказала не так.
– Пожалуйста, можешь не приходить, если я тебе не нравлюсь. – Она была немного обижена.
Синеоков, у которого, по общему мнению, были самые точные на заводе часы (привез отец из Швейцарии), возвестил:
– Братцы, обед!
Конструкторы задвигались, зашумели. Олег пошел вслед за всеми в столовую. Стоя в очереди, он продолжал вспоминать.
…Когда она смотрела на закат, у нее было вдохновенное лицо.
– Вот единственное, что не обманет, – закат, – сказала она печально.
– Ты любишь природу?
Ида посмотрела на него с презрением.
– Не терплю, когда в такие минуты мне говорят банальности.
Олег глотнул из горлышка бутылки вина и стал молча жевать батон. На их ноги накатывались прохладные серебристые волны полыни. Со стуком, грохотом проносились поезда. Ида поднялась, расправила юбку.
– Мне завтра рано вставать, – сказала она. – Я и так потеряла день. – Лицо ее было тупым, грубым, плебейским.
Олег шел сзади и с ненавистью смотрел в узкую спину, на широкую покачивающуюся юбку. «Потеряла день!» Он для нее пел, дурачился, рассказывал в лицах про голубую девушку, водил купаться в родник, стоял целых полчаса отвернувшись, пока она там топталась, словно корова, а потом ему пришлось лезть в жидкую грязь. И за все это обозвала его дураком (ясное дело: банальный – значит дурак) и заявила, что потеряла день. Это он потерял день. Мать все глаза высмотрела, ожидая своего сыночка, а он протаскался с первой встречной дурой все воскресенье.
Олег разжигал себя все больше и больше. Он промолчал до самой станции, молчал и когда ехали в поезде, а потом в автобусе. Ясное дело – они больше не увидятся. Всю дорогу Олег подбирал язвительную фразу, которую он скажет ей на прощанье. У ее дома он протянул Иде руку.
– Ну что ж, до скорой встречи на Марсе.
Она задержала его ладонь.
– А ты интересный. Ты мне еще в автобусе понравился. Особенно глаза. Честные, как у теленка. Ха-ха-ха! Нет, серьезно. Хочешь, я покажу тебе свои альбомы?
– Но ваши уже спят…
– А мы в окно…
– Неудобно…
– Неудобно на голове ходить.
– Кто твои родители?
– Полковники. Ужасно отсталые люди. Если нас застанут вдвоем, из ружья стрельба будет. Но мы не будем зажигать света. Полезем?
– Нет, мне пора домой.
– Струсил? Эх ты, теленок!
Он дошел до остановки, дождался автобуса, а потом вернулся и постучал в Идино окно…
– Ты последний?
– Да…
В затылок шумно задышал Ивлев. Он, как всегда, успел в буфете выпить кружку пива и теперь стоит, обливаясь потом, полный, добродушный.
– Гусев, ты знаешь, что сегодня комсомольское собрание? – Ивлев запыхтел над самым ухом, приятно дыша пивом.
– Не знаю…
– Ну так вот, я тебя предупредил, явка строго обязательна. Будем обсуждать план работы.
– Я не могу сегодня…
– Никаких «не могу».
– Серьезно. По семейным обстоятельствам.
– Вечно ты, Гусев, находишь то, се. – Ивлев вздохнул. – И на дежурства не ходишь. Ты ведь дружинник?
– Какой я дружинник…
– Ну, ну. Избрали, значит, молчи. Чего они, умерли там? Тетя Маша, шевелись, миленькая, а то умру, то, се.
Очередь засмеялась. Начали острить.
– Ты, Ивлев, как верблюд, месяц прожить можешь за счет собственных отложений.
– У него в одном горбу пиво, а в другом – каша перловая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20