осколок зеркала, кружка, моток проволоки, аптечка, «хирургические» инструменты, и опять взялся за своих лягушек.
В этот день больше к нам никто не приходил. Ночью безо всяких приключений я сделал поход за овощами.
17 августа
Сегодня совершил кражу со взломом. Возвращаясь с огорода, я наткнулся на чей-то погреб. Он был закрыт на огромный ржавый замок. Конечно, он был мне не по зубам. Я дотронулся до него чисто машинально, как это бывает у всех профессиональных воров, но дужка замка неожиданно отскочила. Оказывается, она была приставлена лишь для виду. Погреб ломился от запасов. Я набрал сала, сушеной рыбы, малосольных огурцов и притащил все это в сарай. Затем я разбудил Конька, и мы отлично поужинали.
18 августа
Ночью опять делал вылазку. Совершил набег на другой погреб. Беру все в разумных пределах, чтобы не было заметно. У нас с Коньком скопилось уже достаточно продуктов, которые мы прячем под стропила. Здоровье мое восстанавливается. Наверно, даже слишком, потому что Василис Прекрасный, который по-прежнему приносит на обед Коньку разные вкусные вещи и комментирует их, когда Конек ест, стал поглядывать на меня с подозрением. Однажды, когда он был сильно под градусом и пришел не один, а со своим дружком Михаилом, я подслушал такой разговор:
– Странно, – пробормотал Василис Прекрасный, – какой день не жрет, а хоть бы хрен. Посмотри, как рожа лоснится.
– Может, он жаб, а?
– Не, я их считаю. Все целы. (Вот гад! Оказывается, он считает лягушек!)
– Слушай, а не опух ли он?
– Да ну…
Друзья зашептались. Я расслышал слова: «сам», «завтра», «доктор». Они поспешно ушли. Я недоумевал, что их так напугало. Неужели мое драгоценное здоровье?
Однако, как ни странно, это было так. Вскоре Василис Прекрасный и Михаил вернулись в сопровождении Тихона Егоровича. Шеф-повар выглядел великолепно. На нем был отлично выутюженный белый костюм, соломенная шляпа, на груди болтался стетоскоп.
– Ну-с, – сказал он совсем как настоящий доктор. – Где тут больной? На что жалуетесь, молодой человек?
– Сколько дней не жрет, а рожа как у повара, – объяснил за меня Василис.
– Ну-с, посмотрим. Поднимите рубашку.
Я поднял рубашку и втянул живот. Завьялов надавил на него ладонью.
– Тут болит?
– Да, – прошептал я.
– А тут?
– Да…
– А тут?
Там у меня тоже болело. Эскулап заглянул мне в рот, вывернул веки, затем покрутил зачем-то головой и задумался.
– Ну что? – разом спросили Василис Прекрасный и Михаил.
– Дистрофиус.
Друзья разинули рты.
– Крайняя степень истощения, – пояснил Завьялов. – Опухлость всех органов тела, переходящая в гломерулонефрит острый диффузный. Наблюдается частичная анемия с пароксизмальной гемоглобипурией.
Наступило молчание.
– Есть также и кандидамикозы, – добавил эскулап.
На этом, видно, все медицинские знания Тихона Егоровича исчерпались, и он опять задумался. Однако и этого было достаточно. Зловещее слово «кандидамикозы» окончательно доконало друзей.
– Ну и что теперь? – осведомился Лягушачий король.
– Если до завтрашнего утра дотянет – хорошо, – бросил Завьялов и повернулся уходить, но Василис Прекрасный ухватил его за рукав и стал что-то шептать на ухо.
– Куриный бульон, – ответил Тихон Егорович важно. – Творог, яйца, битая птица, шоколад. И, разумеется, полный покой.
– И сколько…
– В течение месяца.
Завьялов поправил на груди стетоскоп и ушел. Дружки уставились на меня.
– Месяц… – проворчал Михаил. – Это он сожрет весь остров. Говорил тебе… Теперь Сам…
– Закройся. Еще два дня. Откормим. Вот шоколад только… Придется ехать в район… Я б ему дал шоколаду…
Приятели ушли. Щелкнул в замке ключ.
Из всего этого я понял, что через два дня приезжает загадочный Сам и что я зачем-то ему нужен не только живым, но даже и не полудохлым. И что Василис Прекрасный перестарался и теперь отчаянно трусит. Ну что ж, шоколада я давно не ел.
19 августа
Ну и дела! Василис Прекрасный кормит меня с ложечки. Они с Михаилом осторожно, словно я был зеркалом для шифоньера, перенесли меня в тот прежний чуланчик, положили на набитый сеном матрас и угождают наперебой. Хотя рожи, конечно, у них такие, что, будь их воля, они бы пустили меня на прокладки для карбюраторов вместе с лягушками.
Иногда я позволял себе слегка подшучивать над своими благодетелями.
– Не суп, а дрянь какая-то, – говорил я. – Наложили прорву укропа. Разве вы не знаете, что я не люблю укроп?
Василис отвечал:
– Ты же говорил, что не любишь петрушку.
– Все пьете, вместо того чтобы ухаживать за больным.
Я отворачивался к стенке.
– Ну, пожалуйста, съешь хоть немножко, – молил Василис Прекрасный.
– Съешь, – вторил ему Михаил голосом, каким Серый Волк подделывался перед бабушкиной дверью под голос Красной Шапочки.
– Хочу яйцо всмятку, – капризничал я.
И они шли варить яйцо всмятку.
Может, этот Сам – маркиз де Ля-Моль из «Графа Монте-Кристо», а я его внебрачный сын?
* * *
Сундуков опять приставал со своим Платоном. Оказывается, он уже успел прочитать лекцию о Платоне.
– Понимаешь, – говорил он мне, заискивающе заглядывая в глаза, – они как дети. И верят и не верят. На лекции слушали меня, разинув рты. Я им говорю: Платон…
– Отстань со своим Платоном, – попросил я. – Мне доктор прописал полный покой.
– Нет, ты подожди, – еще ближе придвинулся ко мне Сундуков. – Идея уже приносит плоды. Они заинтересованы, а это самое главное. Дед Аггей даже спросил меня: «А он что, причислен к лику святых?» Я сказал, что он причислен к лику величайших умов человечества. Дед был разочарован, но я успокоил его, что если нам понравится его учение, то причислить к лику святых – раз плюнуть.
Я невольно рассмеялся. Сундуков обиделся:
– Критикан чертов! Хаять легче всего! Ты попробуй что-нибудь сделать! Лежишь на спине, жрешь куриц и обличаешь. Обо мне как о подлеце думаешь. Знаю – думаешь! Нагрянь сюда милиция – первого с потрохами продашь. Мол, вот он, негодяй, сотрудничал с работорговцами, а я – нет, я чистенький, я лежал, жрал кур и обличал.
Сундуков распалялся все больше и больше.
– Чего ты ко мне привязался? – не выдержал я. – Ну, скажи ради бога, чего ты ко мне привязался? Что я тебе – мешаю?
– Да! Мешаешь! Мешаешь своей ханжеской рожей. Корчишь из себя правдолюбца. А по-моему, заронить в темную душу сомнение в сто раз честнее, чем лежать на заднице, жрать курицу и обличать.
20 августа
Писать абсолютно не о чем. Лежу и считаю на потолке мух. С утра их было 78, к обеду – 156, к вечеру – 34. Аккуратно три раза в день меня кормит из ложки Василис Прекрасный. Причем от ненависти у него дрожит рука и дергается правая щека. О Самом пока ничего не слышно.
21 августа
Наконец-то пришла Лолита-Маргарита. Воля у нее оказалась сильнее, чем я думал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
В этот день больше к нам никто не приходил. Ночью безо всяких приключений я сделал поход за овощами.
17 августа
Сегодня совершил кражу со взломом. Возвращаясь с огорода, я наткнулся на чей-то погреб. Он был закрыт на огромный ржавый замок. Конечно, он был мне не по зубам. Я дотронулся до него чисто машинально, как это бывает у всех профессиональных воров, но дужка замка неожиданно отскочила. Оказывается, она была приставлена лишь для виду. Погреб ломился от запасов. Я набрал сала, сушеной рыбы, малосольных огурцов и притащил все это в сарай. Затем я разбудил Конька, и мы отлично поужинали.
18 августа
Ночью опять делал вылазку. Совершил набег на другой погреб. Беру все в разумных пределах, чтобы не было заметно. У нас с Коньком скопилось уже достаточно продуктов, которые мы прячем под стропила. Здоровье мое восстанавливается. Наверно, даже слишком, потому что Василис Прекрасный, который по-прежнему приносит на обед Коньку разные вкусные вещи и комментирует их, когда Конек ест, стал поглядывать на меня с подозрением. Однажды, когда он был сильно под градусом и пришел не один, а со своим дружком Михаилом, я подслушал такой разговор:
– Странно, – пробормотал Василис Прекрасный, – какой день не жрет, а хоть бы хрен. Посмотри, как рожа лоснится.
– Может, он жаб, а?
– Не, я их считаю. Все целы. (Вот гад! Оказывается, он считает лягушек!)
– Слушай, а не опух ли он?
– Да ну…
Друзья зашептались. Я расслышал слова: «сам», «завтра», «доктор». Они поспешно ушли. Я недоумевал, что их так напугало. Неужели мое драгоценное здоровье?
Однако, как ни странно, это было так. Вскоре Василис Прекрасный и Михаил вернулись в сопровождении Тихона Егоровича. Шеф-повар выглядел великолепно. На нем был отлично выутюженный белый костюм, соломенная шляпа, на груди болтался стетоскоп.
– Ну-с, – сказал он совсем как настоящий доктор. – Где тут больной? На что жалуетесь, молодой человек?
– Сколько дней не жрет, а рожа как у повара, – объяснил за меня Василис.
– Ну-с, посмотрим. Поднимите рубашку.
Я поднял рубашку и втянул живот. Завьялов надавил на него ладонью.
– Тут болит?
– Да, – прошептал я.
– А тут?
– Да…
– А тут?
Там у меня тоже болело. Эскулап заглянул мне в рот, вывернул веки, затем покрутил зачем-то головой и задумался.
– Ну что? – разом спросили Василис Прекрасный и Михаил.
– Дистрофиус.
Друзья разинули рты.
– Крайняя степень истощения, – пояснил Завьялов. – Опухлость всех органов тела, переходящая в гломерулонефрит острый диффузный. Наблюдается частичная анемия с пароксизмальной гемоглобипурией.
Наступило молчание.
– Есть также и кандидамикозы, – добавил эскулап.
На этом, видно, все медицинские знания Тихона Егоровича исчерпались, и он опять задумался. Однако и этого было достаточно. Зловещее слово «кандидамикозы» окончательно доконало друзей.
– Ну и что теперь? – осведомился Лягушачий король.
– Если до завтрашнего утра дотянет – хорошо, – бросил Завьялов и повернулся уходить, но Василис Прекрасный ухватил его за рукав и стал что-то шептать на ухо.
– Куриный бульон, – ответил Тихон Егорович важно. – Творог, яйца, битая птица, шоколад. И, разумеется, полный покой.
– И сколько…
– В течение месяца.
Завьялов поправил на груди стетоскоп и ушел. Дружки уставились на меня.
– Месяц… – проворчал Михаил. – Это он сожрет весь остров. Говорил тебе… Теперь Сам…
– Закройся. Еще два дня. Откормим. Вот шоколад только… Придется ехать в район… Я б ему дал шоколаду…
Приятели ушли. Щелкнул в замке ключ.
Из всего этого я понял, что через два дня приезжает загадочный Сам и что я зачем-то ему нужен не только живым, но даже и не полудохлым. И что Василис Прекрасный перестарался и теперь отчаянно трусит. Ну что ж, шоколада я давно не ел.
19 августа
Ну и дела! Василис Прекрасный кормит меня с ложечки. Они с Михаилом осторожно, словно я был зеркалом для шифоньера, перенесли меня в тот прежний чуланчик, положили на набитый сеном матрас и угождают наперебой. Хотя рожи, конечно, у них такие, что, будь их воля, они бы пустили меня на прокладки для карбюраторов вместе с лягушками.
Иногда я позволял себе слегка подшучивать над своими благодетелями.
– Не суп, а дрянь какая-то, – говорил я. – Наложили прорву укропа. Разве вы не знаете, что я не люблю укроп?
Василис отвечал:
– Ты же говорил, что не любишь петрушку.
– Все пьете, вместо того чтобы ухаживать за больным.
Я отворачивался к стенке.
– Ну, пожалуйста, съешь хоть немножко, – молил Василис Прекрасный.
– Съешь, – вторил ему Михаил голосом, каким Серый Волк подделывался перед бабушкиной дверью под голос Красной Шапочки.
– Хочу яйцо всмятку, – капризничал я.
И они шли варить яйцо всмятку.
Может, этот Сам – маркиз де Ля-Моль из «Графа Монте-Кристо», а я его внебрачный сын?
* * *
Сундуков опять приставал со своим Платоном. Оказывается, он уже успел прочитать лекцию о Платоне.
– Понимаешь, – говорил он мне, заискивающе заглядывая в глаза, – они как дети. И верят и не верят. На лекции слушали меня, разинув рты. Я им говорю: Платон…
– Отстань со своим Платоном, – попросил я. – Мне доктор прописал полный покой.
– Нет, ты подожди, – еще ближе придвинулся ко мне Сундуков. – Идея уже приносит плоды. Они заинтересованы, а это самое главное. Дед Аггей даже спросил меня: «А он что, причислен к лику святых?» Я сказал, что он причислен к лику величайших умов человечества. Дед был разочарован, но я успокоил его, что если нам понравится его учение, то причислить к лику святых – раз плюнуть.
Я невольно рассмеялся. Сундуков обиделся:
– Критикан чертов! Хаять легче всего! Ты попробуй что-нибудь сделать! Лежишь на спине, жрешь куриц и обличаешь. Обо мне как о подлеце думаешь. Знаю – думаешь! Нагрянь сюда милиция – первого с потрохами продашь. Мол, вот он, негодяй, сотрудничал с работорговцами, а я – нет, я чистенький, я лежал, жрал кур и обличал.
Сундуков распалялся все больше и больше.
– Чего ты ко мне привязался? – не выдержал я. – Ну, скажи ради бога, чего ты ко мне привязался? Что я тебе – мешаю?
– Да! Мешаешь! Мешаешь своей ханжеской рожей. Корчишь из себя правдолюбца. А по-моему, заронить в темную душу сомнение в сто раз честнее, чем лежать на заднице, жрать курицу и обличать.
20 августа
Писать абсолютно не о чем. Лежу и считаю на потолке мух. С утра их было 78, к обеду – 156, к вечеру – 34. Аккуратно три раза в день меня кормит из ложки Василис Прекрасный. Причем от ненависти у него дрожит рука и дергается правая щека. О Самом пока ничего не слышно.
21 августа
Наконец-то пришла Лолита-Маргарита. Воля у нее оказалась сильнее, чем я думал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36