Знаю лишь, что я хочу быть счастливым, и считаю, что каждый должен иметь на это право и не обязан подчинять себя кому-либо или чему-либо, если это ему навязывают. Это, по-моему, касается прежде всего права строить жизнь по собственному разумению, но...»
«Но» было перечеркнуто, и дальше снова шел печатный текст.
"Помню, после ланча, на котором, кроме нас, присутствовал мамин приятель Тэл, отец завел разговор о том, что необходимо починить семейную реликвию — старинные часы в нижнем холле. Он говорил об этом постоянно, но так ничего и не предпринимал. Местным мастерам он не доверял, а отправлять часы в Нью-Йорк тоже не хотел. Все эти разговоры мне давно надоели. Матери и Тэлу было весело, они перемывали косточки своим общим знакомым.
После ланча я слышал по спаренному телефону, как отец в библиотеке орет на кого-то в Токио. Я положил трубку и решил дождаться его в холле — отец предупредил, что у него ко мне разговор. Оказалось, он просто хотел сказать, что в шесть часов ждет меня в библиотеке, как будто не мог сообщить мне об этом за ланчем! Я разозлился и ушел к себе, а мать и Тэл пошли играть в крокет.
Чего там скрывать — я презирал отца, но я слышал от многих, что они относятся к своим отцам точно так же. Это же не означает, что человек должен обязательно совершить отцеубийство. Мне кажется, до меня еще не доходит, что я сделал, только поэтому я продолжаю вести себя как все нормальные люди — как будто ничего не случилось, но в глубине души я чувствую, что стал другим, и, может, мне никогда так и не удастся смириться с происшедшим. Наверное, именно поэтому я вслед за этим стал выяснять все, что касалось Т. Р., который меня почему-то очень занимал, — отчасти это было связано с тайной вокруг картин Дерватта. У нас есть одно его полотно, и пару лет назад, когда прошел слух, будто часть его картин — подделки, отец очень этим интересовался. Мне тогда было четырнадцать, и я зачитывался детективами, поэтому я стал просматривать газеты и там выискал несколько имен. Почти все упомянутые там люди жили в Лондоне, а сам Дерватт — в Мексике. Тогда я, как настоящий сыщик, сам пошел в библиотеку и разыскал в подшивках газет все, что касалось этого дела Т. Р. заинтересовал меня больше других. Я узнал, что он американец по происхождению, живет в Европе, а до этого жил в Италии. Сообщалось еще, что друг перед смертью завещал ему свое состояние, — так что, наверное, он очень был привязан к этому Т. Р. Еще в связи с Дерваттом писали о таинственном исчезновении какого-то американца Мёрчисона. Он пропал куда-то после того, как побывал в гостях у Т. Р. «А вдруг этот Т. Р. тоже кого-то убил?» — подумал я тогда, хотя, судя по двум фотографиям, которые я отыскал, он не был похож на бандита. Лицо у него было добродушное, очень симпатичное и совсем не злое, а то, что он был замешан в убийстве, так и не смогли доказать".
После этого Фрэнк снова взялся за перо.
"В тот день — уже не в первый раз — я подумал о том, с чего это я должен во что бы то ни стало принимать участие в этих крысиных бегах на выживание, поддерживать устаревшую систему, которая уже убила и продолжает убивать тех, кто ей служит, а если и не убивает, то доводит до самоубийства, до нервных срывов, до помешательства? Джонни, например, уже отказался наотрез, а ведь он старше меня и, значит, лучше разбирается в жизни. Почему бы мне не поступить, как он, вместо того чтобы следовать по отцовским стопам?!
Это — признание в убийстве, но я его пишу только для Т. Р. Да, я убил своего отца, я столкнул его кресло с обрыва. Иногда мне самому не верится, что это сделал я, ко это так. Я много читал о трусах, которые не в состоянии признаться в содеянном. Я не хочу быть таким, как они. Иногда меня посещает жестокая мысль, что отец и без того зажился на этом свете. К Джонни и ко мне он относился безо всякой теплоты и часто обходился с нами жестоко. Правда, иногда бывал и другим. Но все равно: он постоянно стремился нас сломать, сделать такими, как он сам. Он прожил свое — два раза женился, а до того — менял девиц; у него была куча денег, он купался в роскоши, а последние одиннадцать лет не мог даже ходить, и все оттого, что его пытался уничтожить «конкурент по бизнесу». Вот теперь я и думаю — так ли уж плохо то, что я сделал?
Все, что я пишу, предназначено только для Т. Р., он один в целом мире, кому мне хочется это все рассказать. Я знаю — он меня не презирает, потому что приютил у себя в доме.
Хочу быть свободным, хочу знать, что на меня никто не давит. Хочу быть самим собой — вот и все. Мне кажется, что Т. Р. полностью свободен от кого бы то ни было в своих мыслях и поступках, а еще я считаю его человеком отзывчивым и мягким. На этом я, пожалуй, и закончу.
Музыка — любая музыка — это здорово. Здорово не быть заключенным в тюрьму — как бы она ни называлась. Здорово, когда ты не пытаешься управлять чужими судьбами.
Фрэнк Пирсон".
Подпись получилась четкая, решительная, даже с попыткой росчерка. Том подумал, что этот вызывающий росчерк Фрэнк, вероятно, позволил себе впервые в жизни.
Том был растроган, однако он рассчитывал, что Фрэнк даст точное, поминутное описание всех обстоятельств, связанных с убийством отца. Может быть, на это не стоило и надеяться? Может быть, юноша бессознательно стер из своей памяти детали, а возможно, просто не сумел облечь в слова совершенный им акт насилия, — ведь наряду с описанием действий как таковых это подразумевает способность к анализу мотивов. Очевидно, это здоровый инстинкт самосохранения удержал Фрэнка от того, чтобы переживать заново момент убийства.
Том вынужден был признаться себе, что у него нет ни малейшей охоты восстанавливать в памяти и снова переживать те семь или восемь убийств, которые совершил он сам. Самым страшным, разумеется, было первое — когда он до смерти забил веслом молодого Дикки Гринлифа. Отнять у другого человека жизнь? Это ужасно, и это не может быть осмыслено до конца. Тут есть какая-то тайна. Может люди оттого и стараются забыть о том, что совершили, потому что не понимают сути своего поступка. «Убивать легко, — думал Том, — если тебя наняли — мафия или политики — и ты не знаешь того, кого нужно устранить». Однако Том ведь знал Дикки, а Фрэнк — отца, возможно, отсюда и этот полный провал в памяти. В любом случае Том не намеревался вытягивать у Фрэнка подробности.
Правда, Том был уверен, что Фрэнку не терпится узнать его мнение по поводу изложенного письменно; возможно, он ждет, что его похвалят за честность, а Том видел, что мальчик действительно старался не лукавить.
Фрэнк был в гостиной. После обеда Том включил для него телевизор, но пареньку явно стало скучно (что не удивило Тома — субботние передачи были малоинтересны), и он предпочел поставить пластинку, хотя и не на полную громкость, как Элоиза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92