.. Он просил меня, наконец, доставить ему последнее свидание, для которого готов был всем пожертвовать, и я согласился. Может быть, это слабость, но в торжественные минуты, которые вы переживаете, я полагал, что если вы отвергаете утешения веры, то утешения дружбы, по крайней мере, облегчат ваше жестокое положение. Теперь вам все известно! Когда пробьет полночь, вы должны будете расстаться. Я стану молиться за вас, ибо человек, способный внушить такую привязанность, не должен быть совершенно виновным.
И почтенный святитель преклонил пред алтарем колена.
— Государь мой, — сказал Хитано, — мне очень прискорбно, что моя признательность будет так непродолжительна...
— Час приближается, — возразил священник.
— Увы! правда, — сказал цыган и, обратился к Фазильо (ибо это был точно он), который устремил на него грустный унылый взор. — Итак, Фазильо, сын мой, прощай! Наши планы...
— Командир! Мой бедный командир! — И он плакал.
— Поверь, я о тебе только сожалею в жизни, я любил тебя.
— Я не переживу вас.
— Ребенок! Разве у тебя нет моей тартаны, моих негров! Уезжай отсюда, беги в Америку... ты молод... храбр...
— Нет, я отомщу за вас... здесь!
— Фазильо! Ты исполнишь мои приказания, я тебе это запрещаю.
— Вы будете отомщены! Мое намерение решено, твердо и неизменно, как угрожающая вам смерть, ибо казнь ваша близка! Вы, столь храбрый, столь великий, умрете! Умрете, как презренный человек, — говорил Фазильо тихим голосом, боясь возбудить подозрения привратника, и ломал себе руки.
Хитано провел рукой по своему лбу.
— Довольно, Фазильо, окончим эту сцену, она нестерпима. Прощай! Оставь меня.
— Нет, командир, нет еще!
— Послушай, сын мой, в железном ящичке ты найдешь волосы: это волосы моей бедной сестры. Ты найдешь старый пояс, этот пояс был на моем отце, когда его убили. Сожги их! Остальное принадлежит тебе. Все! Сама даже ладанка, которая дает тебе право над евреем в Тангере, если вздумаешь когда-либо туда возвратиться.
— Но вы... не имея сил спасти вас, видеть ваш последний час, ваши страдания!
— Эх! Фазильо, разве ты забыл, сын мой, наши долгие и тяжкие плавания, опасности, беды, и за все это новые труды? Между тем как завтра, Фазильо, завтра ждет меня покой, истинный покой, и навсегда. Не жалей же обо мне! По тебе только я страдаю. Итак, прощай! Беги из Испании, ступай в иную землю, продай тартану, негров и наслаждайся там покоем, благополучием, да среди своего счастья вспоминай иногда о Цыгане .
Фазильо упал к ногам его.
— Неужели ты думаешь, сын мой, что для меня ужасно кончить жизнь тем, чем бы я должен был начать ее? Если бы в двадцать лет я имел такого друга как ты и такую любовницу, как Розита, то не был бы в Траурной часовне, со мной были бы еще мои мечты, со мной было бы мое семейство, нежные ласки, и потом тихо бы погас я посреди моих внуков. Непостижимая судьба! — И, помолчав немного, он отвязал от своей шеи красный шелковый платок и подал его Фазильо. — Возьми, ты будешь носить его из любви ко мне. Прощай!
— Ах! До самой смерти...
— А теперь... прощай!
Часы на башне Сан-Франциско пробили полночь.
Каждый удар раздирал сердце бедного юноши; при последнем он упал без чувств.
Хитано вскрикнул, священник и кармелит прибежали в одно время.
— Пресвятая Дева! Что сделалось с вашим товарищем? — спросил привратник.
— Ничего: это припадок, причиненный исповедью великого преступника.
— Встаньте, сын мой, опомнитесь, — сказал добрый старец, приподнимая Фазильо.
Этот последний пришел в память, посмотрел вокруг себя и опять кинулся на шею Хитано.
— Какое сострадание! — сказал привратник, — он готов разбиться о цепи этого разбойника.
Священник вырвал его из объятий Хитано почти без чувств.
— Государь мой! — сказал Хитано, — я желал бы видеть вас завтра.
Он остался один, глубоко размышлял целую ночь, и когда звон к заутрени и первое брезжение утра вывели его из задумчивости, он провел рукой по широкому лбу своему и сказал:
— Однако же, нельзя не содрогнуться, стоя перед вратами вечности.
ГЛАВА XIII
Кляп (EL GAROTTE)
Pendu, jusqu'a ce que mort s'ensuive.
Il me semble que vous devez bien regretter cette belle vie, lui dis-je, avec l'air du plus grand interet.
J. Janin, l'Ane mort.
Посреди площади Сан-Жуан-де-Диос возвышается лобное место, две лестницы ведут на него; наверху его стоят кресла из простого дерева, прислоненные к длинному шесту; две линии городской стражи простираются по обеим сторонам этого эшафота и образуют длинную цепь, соединяющуюся у дверей Траурной Часовни. Бесчисленные толпы людей наводняют площадь и унизывают окна и кровли окружных домов; городской вал и даже укрепления, защищающие гавань с сухого пути, наполнены множеством народа. — Одиннадцать часов, солнце блестит, и высокий купол Святого Иоанна обозначается на чистом, голубом небе.
Цирюльник Флорес, простолюдину:
— Сделайте одолжение, приятель, пропустите меня вперед: ваш рост позволяет вам видеть через мою голову и, прости меня Господи! эти зрелища, к несчастью, так редки, что христиане должны помогать друг другу на пути спасения.
Простолюдин . Проходите, сударь, да не забудьте меня в ваших молитвах.
Флорес . Санта-Кармен благословит вас, приятель, и вы, верно, не раскаетесь, услужив мне, когда узнаете, что я имею любопытные подробности об отступнике, которого сейчас удавят.
Молодая девушка . Пресвятая Дева! И вы его видели? Какое счастье! Такой милости не добиться нам, бедным людям; в продолжение этих трех суток, проведенных окаянным в каплице, лучшие места у решетки были отданы знатным дамам.
Другая молодая девушка (обвешанная лентами и покрытая румянами и мушками ). Поэтому и я знатная дама, ибо я его видела, как вижу мыльную лоханку этого цирюльника с журавлиными ногами и божусь моей угодницей!..
Цирюльник Флорес (гневным напевом ). Твоя угодница, голубушка, не вписана в календарь, и если не ошибаюсь, она часто разъезжала по городу с обритой головой, верхом на ослице, лицом к хвосту.
Молодая девушка (выдергивая из-за подвязки нож ). Проклятый брадобрей, твое горло, видно, слишком тесно для таких речей; вот я же тебе его расширю.
Махо . Молчи, ты, гей, девка в лентах! Воротись-ка на улицу Дель-Фидео, петь да наигрывать на гитаре и опускать свою занавеску, чтобы бросать цветы в проходящих. Если ты и видела Хитано так близко, то, вероятно, потому, что палач часто помогал тебе отстегивать твою мантилью; а по знакомству, пособил тебе и в этом случае. (Вырывая у нее нож .) Демонио! Не играй же так этой булавкой, ты себя заденешь, да и меня также. Хочешь, я опять ее вложу в твой пояс, душа моя?
Молодая девушка . Нечестивая собака! За меня отомстят, ибо вот отец Хозе.
Капуцин (неся в одной руке фонарь, на котором изображены черти в пламени, а в другой кошелек ). Для душ, страждущих в чистилище, братия, подайте, Христа ради.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
И почтенный святитель преклонил пред алтарем колена.
— Государь мой, — сказал Хитано, — мне очень прискорбно, что моя признательность будет так непродолжительна...
— Час приближается, — возразил священник.
— Увы! правда, — сказал цыган и, обратился к Фазильо (ибо это был точно он), который устремил на него грустный унылый взор. — Итак, Фазильо, сын мой, прощай! Наши планы...
— Командир! Мой бедный командир! — И он плакал.
— Поверь, я о тебе только сожалею в жизни, я любил тебя.
— Я не переживу вас.
— Ребенок! Разве у тебя нет моей тартаны, моих негров! Уезжай отсюда, беги в Америку... ты молод... храбр...
— Нет, я отомщу за вас... здесь!
— Фазильо! Ты исполнишь мои приказания, я тебе это запрещаю.
— Вы будете отомщены! Мое намерение решено, твердо и неизменно, как угрожающая вам смерть, ибо казнь ваша близка! Вы, столь храбрый, столь великий, умрете! Умрете, как презренный человек, — говорил Фазильо тихим голосом, боясь возбудить подозрения привратника, и ломал себе руки.
Хитано провел рукой по своему лбу.
— Довольно, Фазильо, окончим эту сцену, она нестерпима. Прощай! Оставь меня.
— Нет, командир, нет еще!
— Послушай, сын мой, в железном ящичке ты найдешь волосы: это волосы моей бедной сестры. Ты найдешь старый пояс, этот пояс был на моем отце, когда его убили. Сожги их! Остальное принадлежит тебе. Все! Сама даже ладанка, которая дает тебе право над евреем в Тангере, если вздумаешь когда-либо туда возвратиться.
— Но вы... не имея сил спасти вас, видеть ваш последний час, ваши страдания!
— Эх! Фазильо, разве ты забыл, сын мой, наши долгие и тяжкие плавания, опасности, беды, и за все это новые труды? Между тем как завтра, Фазильо, завтра ждет меня покой, истинный покой, и навсегда. Не жалей же обо мне! По тебе только я страдаю. Итак, прощай! Беги из Испании, ступай в иную землю, продай тартану, негров и наслаждайся там покоем, благополучием, да среди своего счастья вспоминай иногда о Цыгане .
Фазильо упал к ногам его.
— Неужели ты думаешь, сын мой, что для меня ужасно кончить жизнь тем, чем бы я должен был начать ее? Если бы в двадцать лет я имел такого друга как ты и такую любовницу, как Розита, то не был бы в Траурной часовне, со мной были бы еще мои мечты, со мной было бы мое семейство, нежные ласки, и потом тихо бы погас я посреди моих внуков. Непостижимая судьба! — И, помолчав немного, он отвязал от своей шеи красный шелковый платок и подал его Фазильо. — Возьми, ты будешь носить его из любви ко мне. Прощай!
— Ах! До самой смерти...
— А теперь... прощай!
Часы на башне Сан-Франциско пробили полночь.
Каждый удар раздирал сердце бедного юноши; при последнем он упал без чувств.
Хитано вскрикнул, священник и кармелит прибежали в одно время.
— Пресвятая Дева! Что сделалось с вашим товарищем? — спросил привратник.
— Ничего: это припадок, причиненный исповедью великого преступника.
— Встаньте, сын мой, опомнитесь, — сказал добрый старец, приподнимая Фазильо.
Этот последний пришел в память, посмотрел вокруг себя и опять кинулся на шею Хитано.
— Какое сострадание! — сказал привратник, — он готов разбиться о цепи этого разбойника.
Священник вырвал его из объятий Хитано почти без чувств.
— Государь мой! — сказал Хитано, — я желал бы видеть вас завтра.
Он остался один, глубоко размышлял целую ночь, и когда звон к заутрени и первое брезжение утра вывели его из задумчивости, он провел рукой по широкому лбу своему и сказал:
— Однако же, нельзя не содрогнуться, стоя перед вратами вечности.
ГЛАВА XIII
Кляп (EL GAROTTE)
Pendu, jusqu'a ce que mort s'ensuive.
Il me semble que vous devez bien regretter cette belle vie, lui dis-je, avec l'air du plus grand interet.
J. Janin, l'Ane mort.
Посреди площади Сан-Жуан-де-Диос возвышается лобное место, две лестницы ведут на него; наверху его стоят кресла из простого дерева, прислоненные к длинному шесту; две линии городской стражи простираются по обеим сторонам этого эшафота и образуют длинную цепь, соединяющуюся у дверей Траурной Часовни. Бесчисленные толпы людей наводняют площадь и унизывают окна и кровли окружных домов; городской вал и даже укрепления, защищающие гавань с сухого пути, наполнены множеством народа. — Одиннадцать часов, солнце блестит, и высокий купол Святого Иоанна обозначается на чистом, голубом небе.
Цирюльник Флорес, простолюдину:
— Сделайте одолжение, приятель, пропустите меня вперед: ваш рост позволяет вам видеть через мою голову и, прости меня Господи! эти зрелища, к несчастью, так редки, что христиане должны помогать друг другу на пути спасения.
Простолюдин . Проходите, сударь, да не забудьте меня в ваших молитвах.
Флорес . Санта-Кармен благословит вас, приятель, и вы, верно, не раскаетесь, услужив мне, когда узнаете, что я имею любопытные подробности об отступнике, которого сейчас удавят.
Молодая девушка . Пресвятая Дева! И вы его видели? Какое счастье! Такой милости не добиться нам, бедным людям; в продолжение этих трех суток, проведенных окаянным в каплице, лучшие места у решетки были отданы знатным дамам.
Другая молодая девушка (обвешанная лентами и покрытая румянами и мушками ). Поэтому и я знатная дама, ибо я его видела, как вижу мыльную лоханку этого цирюльника с журавлиными ногами и божусь моей угодницей!..
Цирюльник Флорес (гневным напевом ). Твоя угодница, голубушка, не вписана в календарь, и если не ошибаюсь, она часто разъезжала по городу с обритой головой, верхом на ослице, лицом к хвосту.
Молодая девушка (выдергивая из-за подвязки нож ). Проклятый брадобрей, твое горло, видно, слишком тесно для таких речей; вот я же тебе его расширю.
Махо . Молчи, ты, гей, девка в лентах! Воротись-ка на улицу Дель-Фидео, петь да наигрывать на гитаре и опускать свою занавеску, чтобы бросать цветы в проходящих. Если ты и видела Хитано так близко, то, вероятно, потому, что палач часто помогал тебе отстегивать твою мантилью; а по знакомству, пособил тебе и в этом случае. (Вырывая у нее нож .) Демонио! Не играй же так этой булавкой, ты себя заденешь, да и меня также. Хочешь, я опять ее вложу в твой пояс, душа моя?
Молодая девушка . Нечестивая собака! За меня отомстят, ибо вот отец Хозе.
Капуцин (неся в одной руке фонарь, на котором изображены черти в пламени, а в другой кошелек ). Для душ, страждущих в чистилище, братия, подайте, Христа ради.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45