Она уверена, что лапа призрака столкнула ее с лестницы, и переубедить ее невозможно.
Мы вышли на квадратное пространство, что-то вроде подземной площади; пол здесь был выложен ровными плитами. Кругом были двери — я насчитала их восемнадцать. Одну я толкнула. Мне открылась камера — щель, в которой человеку в полный рост встать было невозможно. Тяжелое стальное кольцо было приковано толстой цепью к стене. Я содрогнулась, осознав, что это кольцо-ошейник. Стены сочились влагой, затхлый смрад плесени стоял в воздухе, Поскорее захлопнула я дверь. Открыла соседнюю — такая же страшная камера-пещера. Заглядывали мы и в другие двери. Все помещения в подземелье были одинаково мрачными. В некоторых камерах под потолком было оконце — зарешеченное, без стекла. На одной из стен бросился в глаза выцарапанный рисунок — виселица, на другой — жуткий скалящийся лик. Сколько горя и отчаяния повидало это темное и мрачное место!
— Это ужасно, — произнесла я.
Гвеннол кивнула.
— Представляешь, каково здесь узникам. Кричи не кричи, никто не услышит, а если и услышит — что толку?
— Здесь все пропитано страданиями, ужасом безумия, страхом и отчаянием.
— Кошмар, — согласилась Гвеннол. — Ну, наверное, хватит. Но все же ты должна была это увидеть. Это тоже наш замок.
Мы выбрались из подземного «царства» на белый свет, и Гвеннол повела меня по бесчисленным комнатам, залам, галереям замка. Мы осмотрели башни — северную, южную, западную и восточную; мы поднимались и спускались по лестнице; мы шли коридорами, переходами; мы побывали на кухне, в пекарне, на маслобойне, на винодельне, на скотобойне; мы знакомились со слугами, работниками и работницами, которые одинаково почтительно приветствовали нас и с одинаковым любопытством и настороженностью приглядывлись ко мне.
Впечатлений было слишком много. Но вот одна из комнат заинтересовала меня особенно, ибо, открыв дверь в нее, Гвеннол сказала:
— Я слышала, эту комнату очень любила твоя мать. Фрэнсис ее звали, так ведь? До сих пор старые служанки так и говорят — комната Фрэнсис.
От порога вниз надо было спуститься на одну ступеньку. Гвеннол села на широкую скамью в алькове.
— Говорят, она всегда рисовала, — продолжала моя проводница, — ну, эта комната для художника явно не подходит. Здесь так мало света. А уж после отъезда Фрэнсис никто, по-моему, ею не пользовался.
Жадно осматривала я каждый уголок комнаты, пытаясь представить здесь свою мать. Помещение было явно не из лучших: окно маленькое, обстановка скромная, всего лишь стол, несколько стульев, деревянная скамья, шкаф.
— Интересно, вдруг что-нибудь из ее вещей сохранилось? — сказала я.
— Надо посмотреть в шкафу.
Я открыла створки — и вскрикнула от восторга: мольберт, листы бумаги!
— Да это, наверное, ее! — воскликнула я и, подняв скрученные от времени листы, на дне шкафа увидела альбом для эскизов. На обложке размашисто значилось — Фрэнсис Келлевэй. Вот это находка! От счастливого возбуждения у меня дрожали руки, я неуверенно начала перелистывать страницы. Гвеннол поднялась со скамьи, подошла, заглянула мне через плечо. В альбоме было полно набросков — замок в разных ракурсах.
— Да она настоящая художница! — заметила Гвеннол.
— Я возьму это с собой и подробно изучу на досуге, — заявила я.
— Почему же нет?
— Это потрясающе. Ты, может быть, удивляешься моим восторгам, но я так мало знаю о своей маме, а отца вообще не помню. Ты, должно быть, знала его?
— Никто его толком не знал. А я даже видела редко. Кажется, ни детей, ни молодежь он не жаловал. Болел очень долго, тяжело, из комнат своих почти не показывался. Перемещался последнее время в инвалидном кресле. Ухаживал за ним Фенвик, то ли камердинер, то ли секретарь. Дядя Яго помногу беседовал с твоим отцом, все дела Острова они обсуждали. Но совершенно не ощущалось, что он — член семьи Келлевэй.
— Как странно. Если бы не он, я бы не оказалась здесь. А я его вообще никогда не знала.
— Тебя должно утешать то, что никто не знал его по-настоящему. Дядя Яго однажды назвал его одиноким волком. Полагаю, больше всего о нем мог рассказать этот Фенвик.
— А где он, Фенвик?
— После смерти твоего отца он уехал отсюда. Я думаю, живет сейчас где-нибудь на материке.
— А ты не знаешь, где?
Гвеннол отрицательно покачала головой. Похоже, разговоры о моем отце наскучили ей, и она сменила тему:
— Может, еще что-нибудь из старых вещей отыщется? Знаешь, ведь эта скамья что-то вроде сундука.
Мы подняли тяжелое деревянное сиденье, но внутри не оказалось ничего, кроме дорожного пледа.
— Пошли разыщем Слэка, — предложила Гвеннол. — Я хочу, чтобы он завтра отвез меня на материк. Хочешь поехать? Знаю, что не весь Остров ты еще обошла и что там на берегу ты уже погуляла, ожидая благоприятной погоды. Но я не могу не воспользоваться спокойным морем. Мне надо заглянуть к друзьям, а ты сможешь побродить по окрестностям. Мы зайдем в гостиницу, возьмем лошадей, если хочешь. Я часто так делаю.
Я ответила, что с удовольствием присоединюсь к ней.
— Ну и отлично. Впрочем, все зависит от погоды.
— А что, Слэк повезет нас на лодке?
— Да, ему нравится это, к тому же, он с матерью сможет повидаться.
— Странный мальчик. Я встретила его, когда он кормил голубей.
— О, значит, ты уже знакома с ним. Слэк, говорят, не в себе немного, но кое в чем он большой дока. Просто он не такой, как все. В замке он лет с одиннадцати. Первым дядя Яго его заметил. Увидел, как мальчик бережно ухаживает за птенцом малиновки, и подумал, что он сможет присматривать за нашими голубями, которые тогда страдали от какой-то болезни. А ты ведь знаешь, есть поверье, что не будет голубей в замке — и Келлевэи потеряют свой Остров. Не то чтобы Яго верил в это, но всегда считал, что к местным суевериям надо относиться с уважением, если здешний народ так держится за них. В общем, он понял, что Слэк отлично разбирается в птицах и немедля перевез его сюда. Бедняга Слэк! Читать-писать он едва умел, все больше пропадал где-то целыми днями — тогда, еще на Большой Земле. Мать его с ума сходила. Его искали, звали, а он возвращался потом сам как ни в чем не бывало. А ходил он по лесам, следил за птицами, за зверьем, А теперь, в замке, он не стремится никуда. У него есть голуби.
— Когда я была в «Полкрэг Инн», его мать говорила, что мальчик ее на Острове.
— Да, и она сама здесь когда-то работала. Папаша ее был владельцем гостиницы, а теперь они с мужем там хозяйничают. Слэк их единственный ребенок, Еще когда он был малышом, стало ясно, что на других детей он не похож, и мать его всегда говорила, что просто он поспешил родиться. И действительно, он на два месяца раньше срока появился на свет. Мать называла его непропеченным, как пирожок, вот и привязалось к нему это имя — Слэк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Мы вышли на квадратное пространство, что-то вроде подземной площади; пол здесь был выложен ровными плитами. Кругом были двери — я насчитала их восемнадцать. Одну я толкнула. Мне открылась камера — щель, в которой человеку в полный рост встать было невозможно. Тяжелое стальное кольцо было приковано толстой цепью к стене. Я содрогнулась, осознав, что это кольцо-ошейник. Стены сочились влагой, затхлый смрад плесени стоял в воздухе, Поскорее захлопнула я дверь. Открыла соседнюю — такая же страшная камера-пещера. Заглядывали мы и в другие двери. Все помещения в подземелье были одинаково мрачными. В некоторых камерах под потолком было оконце — зарешеченное, без стекла. На одной из стен бросился в глаза выцарапанный рисунок — виселица, на другой — жуткий скалящийся лик. Сколько горя и отчаяния повидало это темное и мрачное место!
— Это ужасно, — произнесла я.
Гвеннол кивнула.
— Представляешь, каково здесь узникам. Кричи не кричи, никто не услышит, а если и услышит — что толку?
— Здесь все пропитано страданиями, ужасом безумия, страхом и отчаянием.
— Кошмар, — согласилась Гвеннол. — Ну, наверное, хватит. Но все же ты должна была это увидеть. Это тоже наш замок.
Мы выбрались из подземного «царства» на белый свет, и Гвеннол повела меня по бесчисленным комнатам, залам, галереям замка. Мы осмотрели башни — северную, южную, западную и восточную; мы поднимались и спускались по лестнице; мы шли коридорами, переходами; мы побывали на кухне, в пекарне, на маслобойне, на винодельне, на скотобойне; мы знакомились со слугами, работниками и работницами, которые одинаково почтительно приветствовали нас и с одинаковым любопытством и настороженностью приглядывлись ко мне.
Впечатлений было слишком много. Но вот одна из комнат заинтересовала меня особенно, ибо, открыв дверь в нее, Гвеннол сказала:
— Я слышала, эту комнату очень любила твоя мать. Фрэнсис ее звали, так ведь? До сих пор старые служанки так и говорят — комната Фрэнсис.
От порога вниз надо было спуститься на одну ступеньку. Гвеннол села на широкую скамью в алькове.
— Говорят, она всегда рисовала, — продолжала моя проводница, — ну, эта комната для художника явно не подходит. Здесь так мало света. А уж после отъезда Фрэнсис никто, по-моему, ею не пользовался.
Жадно осматривала я каждый уголок комнаты, пытаясь представить здесь свою мать. Помещение было явно не из лучших: окно маленькое, обстановка скромная, всего лишь стол, несколько стульев, деревянная скамья, шкаф.
— Интересно, вдруг что-нибудь из ее вещей сохранилось? — сказала я.
— Надо посмотреть в шкафу.
Я открыла створки — и вскрикнула от восторга: мольберт, листы бумаги!
— Да это, наверное, ее! — воскликнула я и, подняв скрученные от времени листы, на дне шкафа увидела альбом для эскизов. На обложке размашисто значилось — Фрэнсис Келлевэй. Вот это находка! От счастливого возбуждения у меня дрожали руки, я неуверенно начала перелистывать страницы. Гвеннол поднялась со скамьи, подошла, заглянула мне через плечо. В альбоме было полно набросков — замок в разных ракурсах.
— Да она настоящая художница! — заметила Гвеннол.
— Я возьму это с собой и подробно изучу на досуге, — заявила я.
— Почему же нет?
— Это потрясающе. Ты, может быть, удивляешься моим восторгам, но я так мало знаю о своей маме, а отца вообще не помню. Ты, должно быть, знала его?
— Никто его толком не знал. А я даже видела редко. Кажется, ни детей, ни молодежь он не жаловал. Болел очень долго, тяжело, из комнат своих почти не показывался. Перемещался последнее время в инвалидном кресле. Ухаживал за ним Фенвик, то ли камердинер, то ли секретарь. Дядя Яго помногу беседовал с твоим отцом, все дела Острова они обсуждали. Но совершенно не ощущалось, что он — член семьи Келлевэй.
— Как странно. Если бы не он, я бы не оказалась здесь. А я его вообще никогда не знала.
— Тебя должно утешать то, что никто не знал его по-настоящему. Дядя Яго однажды назвал его одиноким волком. Полагаю, больше всего о нем мог рассказать этот Фенвик.
— А где он, Фенвик?
— После смерти твоего отца он уехал отсюда. Я думаю, живет сейчас где-нибудь на материке.
— А ты не знаешь, где?
Гвеннол отрицательно покачала головой. Похоже, разговоры о моем отце наскучили ей, и она сменила тему:
— Может, еще что-нибудь из старых вещей отыщется? Знаешь, ведь эта скамья что-то вроде сундука.
Мы подняли тяжелое деревянное сиденье, но внутри не оказалось ничего, кроме дорожного пледа.
— Пошли разыщем Слэка, — предложила Гвеннол. — Я хочу, чтобы он завтра отвез меня на материк. Хочешь поехать? Знаю, что не весь Остров ты еще обошла и что там на берегу ты уже погуляла, ожидая благоприятной погоды. Но я не могу не воспользоваться спокойным морем. Мне надо заглянуть к друзьям, а ты сможешь побродить по окрестностям. Мы зайдем в гостиницу, возьмем лошадей, если хочешь. Я часто так делаю.
Я ответила, что с удовольствием присоединюсь к ней.
— Ну и отлично. Впрочем, все зависит от погоды.
— А что, Слэк повезет нас на лодке?
— Да, ему нравится это, к тому же, он с матерью сможет повидаться.
— Странный мальчик. Я встретила его, когда он кормил голубей.
— О, значит, ты уже знакома с ним. Слэк, говорят, не в себе немного, но кое в чем он большой дока. Просто он не такой, как все. В замке он лет с одиннадцати. Первым дядя Яго его заметил. Увидел, как мальчик бережно ухаживает за птенцом малиновки, и подумал, что он сможет присматривать за нашими голубями, которые тогда страдали от какой-то болезни. А ты ведь знаешь, есть поверье, что не будет голубей в замке — и Келлевэи потеряют свой Остров. Не то чтобы Яго верил в это, но всегда считал, что к местным суевериям надо относиться с уважением, если здешний народ так держится за них. В общем, он понял, что Слэк отлично разбирается в птицах и немедля перевез его сюда. Бедняга Слэк! Читать-писать он едва умел, все больше пропадал где-то целыми днями — тогда, еще на Большой Земле. Мать его с ума сходила. Его искали, звали, а он возвращался потом сам как ни в чем не бывало. А ходил он по лесам, следил за птицами, за зверьем, А теперь, в замке, он не стремится никуда. У него есть голуби.
— Когда я была в «Полкрэг Инн», его мать говорила, что мальчик ее на Острове.
— Да, и она сама здесь когда-то работала. Папаша ее был владельцем гостиницы, а теперь они с мужем там хозяйничают. Слэк их единственный ребенок, Еще когда он был малышом, стало ясно, что на других детей он не похож, и мать его всегда говорила, что просто он поспешил родиться. И действительно, он на два месяца раньше срока появился на свет. Мать называла его непропеченным, как пирожок, вот и привязалось к нему это имя — Слэк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84