Когда он вернулся, обнаружил, что она и ребенок мертвы.
— Надо же ухитриться — спрятать кого-то в доме, где живет собственная семья.
— Говорят, после этого случая комнату заперли.
— Она и теперь считай, что заперта.
Мы стояли в молчании, отрезанные от всего мира. Я представила себе ощущение одиночества и ужас той женщины, когда она поняла, что ее ребенок вот-вот родится, и вздрогнула.
— Хотела бы я знать, что произошло на самом деле, — спокойно сказала Джессика. — Вы не думаете, что это жена ее убила?
— Убила! Об этом в истории ничего нет.
— И не может быть. Но что, если она знала? Если она как-нибудь увидела, что происходит между ее мужем и гувернанткой…
— Об этом история умалчивает, — бесцветным голосом повторила я.
Джессика усмехнулась. Над морем кружила чайка, и ее обычно печальный крик прозвучал как насмешливый хохот.
Джессика взяла меня за руку:
— Я думаю, жена знала. Она пришла сюда и убила ее, после того как родился ребенок. И его тоже. В те времена не составляло труда выдать все это за смерть во время родов. И ее можно понять. Если ваш муж любит другую женщину! За это можно убить, не так ли?
Была ли то игра воображения, или она стояла ко мне слишком близко? Что за мрачную решимость читала я в этих прекрасных, бездонных глазах?
Когда она вцепилась в мою руку и качнулась ко мне, меня охватил безумный страх, я дернулась, пытаясь высвободиться, так резко, что она отлетела к стене. Я видела, как она пытается удержаться на ногах, но ее лицо побелело.
Я подхватила ее, когда она уже сползла на пол.
— Джессика! — воскликнула я. — Что с вами?
Ее глаза были закрыты, темные длинные ресницы лежали черным полукругом на бледной коже. Она была в обмороке.
Я положила ее у стены и собиралась бежать за помощью, когда она открыла глаза и непонимающе посмотрела на меня.
— Вы были в обмороке, — объяснила я.
— В обмороке? — повторила она. — О… я… теперь я в порядке. Все прошло.
Я опустилась на колени рядом с ней.
— Ничего такого… просто обморок. Это из-за высоты… я боюсь высоты. Мне стало плохо.
— Может, позвать кого-нибудь?
— О, пожалуйста, нет. Я в порядке. Ничего страшного. Просто минутная слабость. Правда, я уже почти пришла в себя.
— С вами часто такое случается?
— О… с кем не бывает. Еще раз извините.
— Позвольте, я отведу вас в вашу комнату.
— Благодарю.
Она стояла еще немного неуверенно, но выглядела вполне нормально.
— Пожалуйста, не поднимайте шума, — попросила она с улыбкой. — Это — чепуха. Просто небольшое головокружение. Надеюсь, вы забудете о том, что здесь случилось, и никому об этом не скажете?
— Если вы так хотите.
— Спасибо.
Мы вернулись в круглую комнату, и Джессика сказала:
— Мне бы хотелось посмотреть на портрет той леди Менфрей, о которой вы говорили.
— Сейчас? Может, вам лучше пойти в свою комнату и отдохнуть?
— Все прошло. А мне действительно очень любопытно.
— Картина здесь.
Я провела ее в комнату, где висел портрет. Она посмотрела на него, затем на меня.
— Черты лица не совсем ваши, — признала она, — но в таком платье вас вполне можно принять за даму из прошлого.
— Как и любого в подобном наряде.
— Это мы, без сомнения, узнаем на балу. Значит, это она была леди Менфрей, когда умерла та гувернантка? Я все-таки считаю, что она ее убила.
— По-вашему, она похожа на убийцу?
— Разве убийцы выглядят как-то по-особому? Убийства совершают самые обычные люди. Именно потому им это удается. Если бы убийц выдавала внешность, жертвы были бы настороже и ничего бы не вышло. Нет. Она знала, что гувернантка ждет ребенка от ее мужа. Представьте себе ее состояние. Как бы вы себя чувствовали на ее месте? Они, должно быть, ненавидели друг друга — жена и гувернантка. И вполне резонно предположить, что одна могла попытаться убить другую.
— Я этому не верю, — сказала я. Она улыбнулась — скромной улыбкой, словно инцидента в башне не было и в помине.
— От этого история только выигрывает, — пробормотала она.
Большой вестибюль в Менфрее был самой замечательной частью дома. Сводчатый потолок, поддерживаемый деревянными балками; превосходная старинная лестница с висящими по стенам рыцарскими доспехами, которые, как говорили, принадлежали Менфрею, воевавшему во Франции с Генрихом VIII; галерея с живописными полотнами, возвышение, на котором сегодня сидели музыканты. Выглядело это действительно потрясающе, в особенности после того, как из оранжереи принесли кашпо с экзотическими растениями, тогда как наши родные гортензии — розовые, голубые, розовато-лиловые, белые, разноцветные — в огромных вазах, обернутых пурпурным бархатом, были расставлены на равном расстоянии по всей комнате. Лестницу украсили листьями — мне все это напомнило о приемах, которые обычно устраивал мой отец.
Фанни помогла мне одеться. Она молчала, и я подумала, не знает ли она чего-либо, что скрывает от меня, из боязни причинить мне боль.
Но пока я смотрела на свое отражение в зеркале и топазовый цвет платья, как всегда, заставлял мои глаза сиять ярче, а украшенная драгоценными камнями сетка придавала такую же яркость моим волосам, я чувствовала себя неуязвимой.
— Я расчешу ваши волосы, чтобы они блестели, — сказала Фанни. — У нас еще уйма времени.
Она сияла сетку, положила ее на стол и, прикрыв мои плечи белой накидкой, принялась расчесывать мне волосы.
— Сегодня вы выглядите счастливой, — сказала она. Ее глаза встретились с моими в зеркале. Она стояла, словно пророчица, со щеткой в руке и пристальным, мрачным взглядом. — Дай бог, чтобы вы такой и остались, — добавила она.
— Не очень долго, Фанни, — поторопила я. — Не забывай, нынешним вечером я — хозяйка. Мне еще надо проверить, все ли готово.
Гостей приветствовали не как на обычном балу. Приезжая, они попадали в руки Пенджелла или других слуг-мужчин, разодетых в великолепные куртки синего атласа, отделанные серебряным шнуром, в белые бриджи и пудреные парики; затем предполагался, собственно, маскарад и ужин, а потом — разоблачение. Мы решили устроить бал-маскарад, сочтя, что так будет интереснее. Атмосфера таинственности, которую создают маски, только добавляла балу веселья, поскольку людям обычно нравится прятаться и оставаться неузнанными, равно как и раскрывать инкогнито других.
Менфреи должны были смешаться с толпой гостей, чтобы никто не догадался, что мы и есть хозяева, — до тех пор, пока маски не будут сброшены, и тогда мы станем принимать поздравления и выслушивать слова благодарности.
Мне надо будет присматриваться к мужчинам в римских тогах. Впрочем, Бевила я все равно узнаю, даже среди тысячи. Нам прислали две римские тоги, как в смущении сообщил мне Уильям Листер, который и спросил, не следует ли отослать одну из них обратно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
— Надо же ухитриться — спрятать кого-то в доме, где живет собственная семья.
— Говорят, после этого случая комнату заперли.
— Она и теперь считай, что заперта.
Мы стояли в молчании, отрезанные от всего мира. Я представила себе ощущение одиночества и ужас той женщины, когда она поняла, что ее ребенок вот-вот родится, и вздрогнула.
— Хотела бы я знать, что произошло на самом деле, — спокойно сказала Джессика. — Вы не думаете, что это жена ее убила?
— Убила! Об этом в истории ничего нет.
— И не может быть. Но что, если она знала? Если она как-нибудь увидела, что происходит между ее мужем и гувернанткой…
— Об этом история умалчивает, — бесцветным голосом повторила я.
Джессика усмехнулась. Над морем кружила чайка, и ее обычно печальный крик прозвучал как насмешливый хохот.
Джессика взяла меня за руку:
— Я думаю, жена знала. Она пришла сюда и убила ее, после того как родился ребенок. И его тоже. В те времена не составляло труда выдать все это за смерть во время родов. И ее можно понять. Если ваш муж любит другую женщину! За это можно убить, не так ли?
Была ли то игра воображения, или она стояла ко мне слишком близко? Что за мрачную решимость читала я в этих прекрасных, бездонных глазах?
Когда она вцепилась в мою руку и качнулась ко мне, меня охватил безумный страх, я дернулась, пытаясь высвободиться, так резко, что она отлетела к стене. Я видела, как она пытается удержаться на ногах, но ее лицо побелело.
Я подхватила ее, когда она уже сползла на пол.
— Джессика! — воскликнула я. — Что с вами?
Ее глаза были закрыты, темные длинные ресницы лежали черным полукругом на бледной коже. Она была в обмороке.
Я положила ее у стены и собиралась бежать за помощью, когда она открыла глаза и непонимающе посмотрела на меня.
— Вы были в обмороке, — объяснила я.
— В обмороке? — повторила она. — О… я… теперь я в порядке. Все прошло.
Я опустилась на колени рядом с ней.
— Ничего такого… просто обморок. Это из-за высоты… я боюсь высоты. Мне стало плохо.
— Может, позвать кого-нибудь?
— О, пожалуйста, нет. Я в порядке. Ничего страшного. Просто минутная слабость. Правда, я уже почти пришла в себя.
— С вами часто такое случается?
— О… с кем не бывает. Еще раз извините.
— Позвольте, я отведу вас в вашу комнату.
— Благодарю.
Она стояла еще немного неуверенно, но выглядела вполне нормально.
— Пожалуйста, не поднимайте шума, — попросила она с улыбкой. — Это — чепуха. Просто небольшое головокружение. Надеюсь, вы забудете о том, что здесь случилось, и никому об этом не скажете?
— Если вы так хотите.
— Спасибо.
Мы вернулись в круглую комнату, и Джессика сказала:
— Мне бы хотелось посмотреть на портрет той леди Менфрей, о которой вы говорили.
— Сейчас? Может, вам лучше пойти в свою комнату и отдохнуть?
— Все прошло. А мне действительно очень любопытно.
— Картина здесь.
Я провела ее в комнату, где висел портрет. Она посмотрела на него, затем на меня.
— Черты лица не совсем ваши, — признала она, — но в таком платье вас вполне можно принять за даму из прошлого.
— Как и любого в подобном наряде.
— Это мы, без сомнения, узнаем на балу. Значит, это она была леди Менфрей, когда умерла та гувернантка? Я все-таки считаю, что она ее убила.
— По-вашему, она похожа на убийцу?
— Разве убийцы выглядят как-то по-особому? Убийства совершают самые обычные люди. Именно потому им это удается. Если бы убийц выдавала внешность, жертвы были бы настороже и ничего бы не вышло. Нет. Она знала, что гувернантка ждет ребенка от ее мужа. Представьте себе ее состояние. Как бы вы себя чувствовали на ее месте? Они, должно быть, ненавидели друг друга — жена и гувернантка. И вполне резонно предположить, что одна могла попытаться убить другую.
— Я этому не верю, — сказала я. Она улыбнулась — скромной улыбкой, словно инцидента в башне не было и в помине.
— От этого история только выигрывает, — пробормотала она.
Большой вестибюль в Менфрее был самой замечательной частью дома. Сводчатый потолок, поддерживаемый деревянными балками; превосходная старинная лестница с висящими по стенам рыцарскими доспехами, которые, как говорили, принадлежали Менфрею, воевавшему во Франции с Генрихом VIII; галерея с живописными полотнами, возвышение, на котором сегодня сидели музыканты. Выглядело это действительно потрясающе, в особенности после того, как из оранжереи принесли кашпо с экзотическими растениями, тогда как наши родные гортензии — розовые, голубые, розовато-лиловые, белые, разноцветные — в огромных вазах, обернутых пурпурным бархатом, были расставлены на равном расстоянии по всей комнате. Лестницу украсили листьями — мне все это напомнило о приемах, которые обычно устраивал мой отец.
Фанни помогла мне одеться. Она молчала, и я подумала, не знает ли она чего-либо, что скрывает от меня, из боязни причинить мне боль.
Но пока я смотрела на свое отражение в зеркале и топазовый цвет платья, как всегда, заставлял мои глаза сиять ярче, а украшенная драгоценными камнями сетка придавала такую же яркость моим волосам, я чувствовала себя неуязвимой.
— Я расчешу ваши волосы, чтобы они блестели, — сказала Фанни. — У нас еще уйма времени.
Она сияла сетку, положила ее на стол и, прикрыв мои плечи белой накидкой, принялась расчесывать мне волосы.
— Сегодня вы выглядите счастливой, — сказала она. Ее глаза встретились с моими в зеркале. Она стояла, словно пророчица, со щеткой в руке и пристальным, мрачным взглядом. — Дай бог, чтобы вы такой и остались, — добавила она.
— Не очень долго, Фанни, — поторопила я. — Не забывай, нынешним вечером я — хозяйка. Мне еще надо проверить, все ли готово.
Гостей приветствовали не как на обычном балу. Приезжая, они попадали в руки Пенджелла или других слуг-мужчин, разодетых в великолепные куртки синего атласа, отделанные серебряным шнуром, в белые бриджи и пудреные парики; затем предполагался, собственно, маскарад и ужин, а потом — разоблачение. Мы решили устроить бал-маскарад, сочтя, что так будет интереснее. Атмосфера таинственности, которую создают маски, только добавляла балу веселья, поскольку людям обычно нравится прятаться и оставаться неузнанными, равно как и раскрывать инкогнито других.
Менфреи должны были смешаться с толпой гостей, чтобы никто не догадался, что мы и есть хозяева, — до тех пор, пока маски не будут сброшены, и тогда мы станем принимать поздравления и выслушивать слова благодарности.
Мне надо будет присматриваться к мужчинам в римских тогах. Впрочем, Бевила я все равно узнаю, даже среди тысячи. Нам прислали две римские тоги, как в смущении сообщил мне Уильям Листер, который и спросил, не следует ли отослать одну из них обратно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76