– Предаваться воспоминаниям о прошлом – печальная привычка. Лучше постараться, чтобы настоящее компенсировало разочарования прошлого.
– Что мы и должны делать?
– Что мы и будем делать, – пылко ответил Карл.
– Очень мило с вашей стороны предложить мне здесь приют, – не могла не сказать Гортензия.
– Мило! Это именно то, чего ждал от меня свет. Гортензия рассмеялась своим характерным нежным и музыкальным смехом.
– И от меня тоже.
– Черт побери! Почему вам не пришло в голову приехать раньше?..
По задумчивому выражению глаз Гортензии можно было понять, что она снова вспоминала прошлое. Сезар Викар был восхитительным любовником. Она рассталась с ним не по собственному желанию. Были и другие не менее восхитительные и не менее очаровательные; и почти всех их она покинула по воле обстоятельств.
Но мужа и четырех детей она все же оставила сама. Так что в случае крайней необходимости она была способна преодолеть свою лень.
– Как увлекательно, – сказала она, – попасть в новую страну.
– И встретить старого друга? – пылко спросил он.
– Это было так давно… Так много случилось за это время. Вы, возможно, слышали о моей жизни с Арманом.
– Кое-какие слухи до меня доходили.
– Приходится только удивляться тому, почему мой дядя устроил этот брак, – продолжала она. – Моим мужем мог бы стать Карл-Эммануэль, герцог Савойский. Он был бы лучшим мужем. По крайней мере его звали Карл. Кроме того, были еще Педро, принц Португальский, и маршал Тюренн.
– Последний, мне кажется, был несколько староват для вас.
– Он был на тридцать пять лет старше меня. Но с ним жизнь была бы не хуже, чем с Арманом. Мне делал предложение даже князь де Куртенэ, которого, как я поняла, больше интересовали деньги моего дяди, чем я сама…
– Глупец! – мягко заметил Карл.
– Должна сказать, что едва ли ему удалось бы сделать мою жизнь более невыносимой, чем это сделал Арман.
– Ваш дядя так долго мешкал с вашим замужеством, что, будучи на смертном одре, поторопился не обдумать как следует этот важный вопрос.
– Мне от этого было не легче.
– Так тяжко приходилось?
– Мне было пятнадцать лет, ему – тридцать. Кое-что я могла бы понять. Кое-что я могла бы простить. Вольнодумство… да, я никогда не притворялась святой. У него был великолепный титул: Арман де Ла Порт, маркиз де Меллере и начальник французской артиллерии… Можно ли было ожидать от такой персоны, что он фанатик… сумасшедший? Но он таким был. Мы были женаты всего несколько месяцев, когда им овладела мысль, что вокруг него все нечистые, и что он должен очистить всех от скверны. Он пытался очищать статуи, картины…
– Святотатство! – заметил Карл.
– И меня.
– Еще большее святотатство! – пробормотал Карл. Гортензия беззаботно рассмеялась.
– Вы меня осуждаете за то, что я его покинула? Как я могла оставаться? Я терпела такую жизнь семь кошмарных лет. Я видела, как проматывается мое наследство, – совсем не так, как обычно мужья проматывают деньги жен. Он согласился взять имя моего дяди. Дядя думал, что он будет сговорчивым. Мы стали герцогом и герцогиней Мазарини. Дядя был против того, чтобы он использовал «де» перед фамилией. Он сказал: «Моя племянница Гортензия, мое состояние и «де» Мазарини – это слишком много. Гортензия – да, состояние – да, но зовитесь просто герцог Мазарини». Карл рассмеялся.
– Это так похоже на старика!
– И мне же достался дворец Мазарини. Вы помните его – он находится на улице де Ришелье, а вместе с ним отель «Тюбёф», картинная галерея и галерея скульптур, обе построены Мазаром, а также собственность на улице Пти Шан.
– Такие сокровища! Они должны были бы быть не хуже тех, что находились у Людовика в Лувре.
– Действительно, это так и было. Картины были написаны величайшими художниками. Статуи, бесценные книги, мебель… Все перешло ко мне.
– И он – ваш муж – все продал и таким образом растратил ваше наследство?
– Кое-что он продал. Он считал, что женщине не следует украшать себя драгоценностями. Он с самого начала находился на грани безумия. Я помню, как впервые увидела его перед картиной великого мастера с кистью в руке. Я спросила: «Арман, что вы делаете? Вы воображаете себя великим художником?» Он выпрямился, указывая кистью на картину, глаза его горели тем огнем, которым, я считаю, могут гореть лишь глаза сумасшедшего. Он сказал: «Эти картины непристойны. Никто не должен смотреть на такую наготу. Все слуги в этом доме будут развращены». Я всмотрелась в картины и увидела, что он закрасил обнаженные черты фигур. Его грубые исправления уничтожили шедевр. И это еще не все. Он взял молоток и вдребезги разбил многие статуи. Страшно подумать, как много он разрушил – бессмысленно и безвозвратно!..
– И с таким человеком вы прожили семь лет?
– Семь лет! Я считала своим долгом жить с ним. О, он был сумасшедший. Он запрещал служанкам доить коров, так как это, говорил он, может навести их на непристойные мысли. Он хотел выдернуть передние зубы у наших дочерей, потому что они у них были красивыми, а это, он боялся, сделает дочерей тщеславными. Он написал Людовику письмо о том, что получил от архангела Гавриила повеление предупредить короля, что с ним может случиться несчастье, если он немедленно не расстанется с Луизой де Лавальер. Вы же видите, что он был сумасшедшим – совершенно сумасшедшим. Но позднее я была рада, что он написал Людовику такое письмо, потому что, когда я от него сбежала, он просил Людовика настоять на том, чтобы я вернулась к нему, но Людовик ответил, что он уверен, что добрый друг Армана архангел Гавриил, с которым Арман, кажется, находится в прекрасных отношениях, мог бы помочь ему лучше, чем это в состоянии сделать король Франции. Ее рассказ развеселил Карла.
– Ах, вы правильно поступили, что расстались с этим сумасшедшим. Единственное, на что я мог бы вам попенять, – так это, что вы слишком долго собирались в Англию.
– Ах, я жила то в одном, то в другом монастыре. И поверьте мне, Карл, в некоторых из этих монастырей жизнь по-настоящему сурова. Я бы охотнее согласилась быть узником Бастилии, чем пребывать в некоторых из них. Я жила в монастыре Дочерей Марии, в Париже, и была несказанно счастлива его покинуть.
– Вам пристало украшать собой королевский двор, а не удостаивать своим присутствием монастырь, – сказал Карл.
Она вздохнула.
– Я себя чувствую здесь так, как будто оказалась дома. Это чужая мне страна, но здесь у меня много добрых друзей. Моя маленькая кузина, Мария-Беатриса, жена вашего брата, живет здесь. Как я жажду ее видеть! И вы здесь, мой дорогой Карл, мой милый друг детства… Как поживает Мария-Беатриса?
– Она все больше привыкает к своему пожилому мужу. Я стал ее другом. Это было неизбежно с самого начала, потому что она мне так напоминает вас!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
– Что мы и должны делать?
– Что мы и будем делать, – пылко ответил Карл.
– Очень мило с вашей стороны предложить мне здесь приют, – не могла не сказать Гортензия.
– Мило! Это именно то, чего ждал от меня свет. Гортензия рассмеялась своим характерным нежным и музыкальным смехом.
– И от меня тоже.
– Черт побери! Почему вам не пришло в голову приехать раньше?..
По задумчивому выражению глаз Гортензии можно было понять, что она снова вспоминала прошлое. Сезар Викар был восхитительным любовником. Она рассталась с ним не по собственному желанию. Были и другие не менее восхитительные и не менее очаровательные; и почти всех их она покинула по воле обстоятельств.
Но мужа и четырех детей она все же оставила сама. Так что в случае крайней необходимости она была способна преодолеть свою лень.
– Как увлекательно, – сказала она, – попасть в новую страну.
– И встретить старого друга? – пылко спросил он.
– Это было так давно… Так много случилось за это время. Вы, возможно, слышали о моей жизни с Арманом.
– Кое-какие слухи до меня доходили.
– Приходится только удивляться тому, почему мой дядя устроил этот брак, – продолжала она. – Моим мужем мог бы стать Карл-Эммануэль, герцог Савойский. Он был бы лучшим мужем. По крайней мере его звали Карл. Кроме того, были еще Педро, принц Португальский, и маршал Тюренн.
– Последний, мне кажется, был несколько староват для вас.
– Он был на тридцать пять лет старше меня. Но с ним жизнь была бы не хуже, чем с Арманом. Мне делал предложение даже князь де Куртенэ, которого, как я поняла, больше интересовали деньги моего дяди, чем я сама…
– Глупец! – мягко заметил Карл.
– Должна сказать, что едва ли ему удалось бы сделать мою жизнь более невыносимой, чем это сделал Арман.
– Ваш дядя так долго мешкал с вашим замужеством, что, будучи на смертном одре, поторопился не обдумать как следует этот важный вопрос.
– Мне от этого было не легче.
– Так тяжко приходилось?
– Мне было пятнадцать лет, ему – тридцать. Кое-что я могла бы понять. Кое-что я могла бы простить. Вольнодумство… да, я никогда не притворялась святой. У него был великолепный титул: Арман де Ла Порт, маркиз де Меллере и начальник французской артиллерии… Можно ли было ожидать от такой персоны, что он фанатик… сумасшедший? Но он таким был. Мы были женаты всего несколько месяцев, когда им овладела мысль, что вокруг него все нечистые, и что он должен очистить всех от скверны. Он пытался очищать статуи, картины…
– Святотатство! – заметил Карл.
– И меня.
– Еще большее святотатство! – пробормотал Карл. Гортензия беззаботно рассмеялась.
– Вы меня осуждаете за то, что я его покинула? Как я могла оставаться? Я терпела такую жизнь семь кошмарных лет. Я видела, как проматывается мое наследство, – совсем не так, как обычно мужья проматывают деньги жен. Он согласился взять имя моего дяди. Дядя думал, что он будет сговорчивым. Мы стали герцогом и герцогиней Мазарини. Дядя был против того, чтобы он использовал «де» перед фамилией. Он сказал: «Моя племянница Гортензия, мое состояние и «де» Мазарини – это слишком много. Гортензия – да, состояние – да, но зовитесь просто герцог Мазарини». Карл рассмеялся.
– Это так похоже на старика!
– И мне же достался дворец Мазарини. Вы помните его – он находится на улице де Ришелье, а вместе с ним отель «Тюбёф», картинная галерея и галерея скульптур, обе построены Мазаром, а также собственность на улице Пти Шан.
– Такие сокровища! Они должны были бы быть не хуже тех, что находились у Людовика в Лувре.
– Действительно, это так и было. Картины были написаны величайшими художниками. Статуи, бесценные книги, мебель… Все перешло ко мне.
– И он – ваш муж – все продал и таким образом растратил ваше наследство?
– Кое-что он продал. Он считал, что женщине не следует украшать себя драгоценностями. Он с самого начала находился на грани безумия. Я помню, как впервые увидела его перед картиной великого мастера с кистью в руке. Я спросила: «Арман, что вы делаете? Вы воображаете себя великим художником?» Он выпрямился, указывая кистью на картину, глаза его горели тем огнем, которым, я считаю, могут гореть лишь глаза сумасшедшего. Он сказал: «Эти картины непристойны. Никто не должен смотреть на такую наготу. Все слуги в этом доме будут развращены». Я всмотрелась в картины и увидела, что он закрасил обнаженные черты фигур. Его грубые исправления уничтожили шедевр. И это еще не все. Он взял молоток и вдребезги разбил многие статуи. Страшно подумать, как много он разрушил – бессмысленно и безвозвратно!..
– И с таким человеком вы прожили семь лет?
– Семь лет! Я считала своим долгом жить с ним. О, он был сумасшедший. Он запрещал служанкам доить коров, так как это, говорил он, может навести их на непристойные мысли. Он хотел выдернуть передние зубы у наших дочерей, потому что они у них были красивыми, а это, он боялся, сделает дочерей тщеславными. Он написал Людовику письмо о том, что получил от архангела Гавриила повеление предупредить короля, что с ним может случиться несчастье, если он немедленно не расстанется с Луизой де Лавальер. Вы же видите, что он был сумасшедшим – совершенно сумасшедшим. Но позднее я была рада, что он написал Людовику такое письмо, потому что, когда я от него сбежала, он просил Людовика настоять на том, чтобы я вернулась к нему, но Людовик ответил, что он уверен, что добрый друг Армана архангел Гавриил, с которым Арман, кажется, находится в прекрасных отношениях, мог бы помочь ему лучше, чем это в состоянии сделать король Франции. Ее рассказ развеселил Карла.
– Ах, вы правильно поступили, что расстались с этим сумасшедшим. Единственное, на что я мог бы вам попенять, – так это, что вы слишком долго собирались в Англию.
– Ах, я жила то в одном, то в другом монастыре. И поверьте мне, Карл, в некоторых из этих монастырей жизнь по-настоящему сурова. Я бы охотнее согласилась быть узником Бастилии, чем пребывать в некоторых из них. Я жила в монастыре Дочерей Марии, в Париже, и была несказанно счастлива его покинуть.
– Вам пристало украшать собой королевский двор, а не удостаивать своим присутствием монастырь, – сказал Карл.
Она вздохнула.
– Я себя чувствую здесь так, как будто оказалась дома. Это чужая мне страна, но здесь у меня много добрых друзей. Моя маленькая кузина, Мария-Беатриса, жена вашего брата, живет здесь. Как я жажду ее видеть! И вы здесь, мой дорогой Карл, мой милый друг детства… Как поживает Мария-Беатриса?
– Она все больше привыкает к своему пожилому мужу. Я стал ее другом. Это было неизбежно с самого начала, потому что она мне так напоминает вас!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90