Германик поспешил удовлетворить желанию Арминия и на следующий же день дал ему сражение в долине, на правом берегу реки.
Ужасно было столкновение двух войск. Арминий, во главе своих воинов, выказал чудеса храбрости; столь же храбро бился и его родной дядя, Ингвимер; но на этот раз счастье отвернулось от них. Битва под конец превратилась в настоящую войну, в которой было истреблено все германское войско, причем спасшиеся от меча утонули в реке, куда были загнаны неприятелем. Обмазав свои лица кровью, чтобы не быть узнанными, Арминий и Ингвимер спаслись лишь благодаря быстрому бегу своих коней.
Битва, начавшаяся в пятом часу дня, длилась до самой ночи; и на другое утро солнце осветило громадное пространство в десять миль, покрытое трупами и оружием уничтоженного неприятеля.
Немного спустя Ингвимер, собрав новое войско, пытался отмстить римлянам, но и это войско было уничтожено Германиком подобно первому, причем громадное количество трофеев досталось победителю.
После этого Германик еще три года вел войну с германцами, побеждая их повсюду и, таким образом, мстя врагам за поражение Вара в тевтобургском лесу.
Но все эти победы не удовлетворили молодого римского полководца: он желал совершенного уничтожения Арминия и его партии. Но этому помешал император Тиверий, который, с завистью глядя на победы Германика и на быстро возраставшую его славу, вызвал его в Рим под предлогом почтить его заслуженным триумфом, причем сделал его вторично консулом, с целью надолго удержать его в Риме.
Германик повиновался, хотя и догадывался о настоящей причине, заставившей Тиверия вызвать его из Германии.
Когда Германик подъезжал к римской столице, к нему навстречу вышли все преторианские когорты; а народ в такой массе стремился приветствовать симпатичного ему победителя, что занял собой дорогу до двадцатого милиариума от города, т. е. на расстоянии сорока миль.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Последние жертвы Ливии
Блестящие победы Германика в той стране, которая более других беспокоила Рим, вызвали со стороны римского населения такую торжественную манифестацию в честь победителя, что Тиверию было невозможно помешать триумфу, который и имел место помимо его желания.
Я не стану здесь повторять описания этого торжества, так как я имел уже случай познакомить с ним читателя в то время, когда говорил о триумфе Тиверия. Замечу лишь, что триумф Германика был более блестящий и торжественный, с одной стороны, вследствие всеобщего сочувствия к триумфатору, молодому, красивому, талантливому, великодушному и мужественному, а с другой стороны, ввиду дорогих для римлян трофеев, добытых Германиком в этом походе: между трофеями находились и два орла из тех трех, которые были взяты германцами при истреблении легионов Вара. Эти трофеи были для римлян искуплением от стыда и позора тевтобургского поражения. Третий орел был взят римлянами обратно несколько лет спустя, при императоре Клавдии.
Из пленных, предшествовавших триумфальной колеснице, обращали на себя общее внимание зрителей Туснельда, жена Арминия, и их сын, Тумелик. Первая не изменила себе в своем несчастном положении: она шла гордой поступью, глядя на толпу с презрением, ее же маленький сын не понимал еще постигшего его несчастья.
Дальнейшая судьба Туснельды осталась неизвестной; что же касается Тумелика, то предание говорит, что он кончил свою жизнь простым гладиатором в равеннском цирке.
На триумфальной колеснице, рядом с Германиком, стояла Агриппина, которая была вполне достойна этой чести; при них находились также и пятеро их детей.
По поводу возвращения орлов, принадлежавших легионам Вара, близ храма Сатурна была устроена триумфальная арка; а в день самого триумфа Тиверий приказал раздать от имени триумфатора римской черни по триста сестерций на каждого человека.
Все эти почести, оказывавшиеся Германику, приводили в ярость Ливию, ненавидевшую как Германика, так и Агриппину; и старой императрице стоило большого труда оставаться спокойной и не выдавать своих чувств в эти торжественные дни, но она, все-таки, не удержалась, чтобы не упрекнуть Германика за то, что он похоронил с почетом кости погибших легионов Вара, как будто этим поступком он обескураживал своих солдат и увеличивал в их глазах силу врагов; Агриппину же она упрекала за мужество, оказанное ею в ту минуту, когда, как нам известно, войска, оставленные Германиком на Рейне, собирались ломать мост. «Женщине не следует, – говорила Ливия, вмешиваться в военные дела».
Несколько дней спустя Ургулания, находясь наедине с Ливией, шептала ей:
– Божественная Августа, кажется ли тебе приличным то, что Германик, оставаясь в Риме, своим хитрым поведением привлекает к себе народ, в котором симпатия к этому сыну Друза растет ежедневно? Не только Элий Сейян, но все, имеющие глаза, видят, с какой внимательностью и добротой относится он к народу, желая быть провозглашенным главой государства.
На этот злой навет своей фаворитки вдова Августа отвечала:
– Все мне известно, Ургулания; заметила я также и то, что Агриппина поступает еще хуже своего мужа, увиваясь около влиятельных лиц и стараясь восстановить их против меня и императора.
– И ты не думаешь уничтожить ее козни?
– Кажется, я когда-то говорила тебе, что придет день, в который я подумаю о ней.
В эту минуту в комнату вошла служанка и объявила о приходе Мунации Плакцины.
– Здравствуй, жена Гнея Пизона; ты пришла кстати, – сказала Ливия Августа, когда Мунация Плакцина переступила через порог двери.
– Почему кстати, божественная Августа?
– Мне нужна твоя помощь в задуманном мной деле.
– Говори и приказывай.
– Существует ли, по-прежнему, в твоем сердце неприязнь к Випсании Агриппине?
– К внучке Августа, к твоей родственнице?
– Да, к внучке Августа и моей родственнице; но не бойся меня и говори откровенно.
– Я редко ненавижу, но если кого-нибудь ненавижу, то уже не изменяю к нему своего чувства.
– Хорошо; и несомненно, что она платит тебе тем же. Теперь я желала бы, чтобы ты уговорила своего мужа отправиться в Сирию.
– Трудное дело: тебе известно ведь, сколько раз божественный Август предлагал ему отправиться туда консулом.
– Знаю; но так как своему нынешнему положению он обязан лишь твоему богатству, то он не может отказать тебе. Ты одна можешь уговорить его. Желаешь ли ты это сделать?
– Могу ли я идти против твоей воли? Попытаюсь. Но к чему это должно послужить?
– Разве ты не поедешь вместе с ним?
– Разумеется, поеду.
– В таком случае, и ты, и твой муж, вы оба будете знать мое желание.
Надобно заметить, что в это время в некоторых из восточных провинций произошли беспорядки, сильно обеспокоившие как Тиверия, так и римский сенат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143