Такие обязанности не только не унижали невольницы, но, вследствие тогдашних нравов, ставили ее в общем мнении выше всех прочих слуг и придавали ей такое значение, что сделавшись свободной, она занимала заметное место в обществе и память о ней чтилась иногда, как свидетельствует это открытая ныне Помпея, великолепными надгробными монументами.
Младшая Юлия, действительно, могла иметь также надобность и в чтице, так как она, подобно своей матери, знала хорошо латинскую и греческую литературу и была близко знакома со многими учеными людьми и поэтами Рима.
– Зачем ты не обратишься, Юлия, к Торанию, торгующему невольницами? – спросил Овидий.
– Меня известили о том, что у него нет такой невольницы, какая мне нужна.
– Нет еще трех дней, как он мне говорил, что ждет партию хорошего товара.
– В таком случае, отправимся к нему завтрашний день.
В ту самую минуту, когда Клемент выходил из дома Луция Эмилия Павла, укутанный в paenula, – широкий плащ с капюшоном, закрывавшим лицо до самых глаз, – чтобы не быть узнанным, – он встретился с Ургуланией, фавориткой Ливии, входившей в тот же дом.
Ургулания устремила на него глаза, и лице ее озарилось радостью. Она полагала, что видела достаточно, чтобы узнать человека, которого искала, и тотчас бы вернулась к своей повелительнице, если бы не имела желания выпытать душу Юлии. А поэтому она вошла в дом. Когда об ее приходе известили Юлию, она приказала просить Ургуланию в эзедру. Читатель помнит, что так называлась комната, предназначенная для приема гостей и разговоров.
Овидий, едва лишь услышав имя гостьи, заметил Юлии взволнованным голосом:
– Вероятно, в Риме уже носятся слухи о прибытии Клемента. Ради богов, о Юлия, не вымолви о нем ни слова.
– Я хорошо знаю Ургуланию, эту худшую советницу императрицы, – отвечала Юлия.
– Не говори с ней и обо мне.
Сказав это, Овидий через большую дверь вышел на fauces, – так называлась открытая узкая галерея, окружавшая дом и снабженная лестницами, ведшими в подвальный и верхний этажи, – откуда, спустившись во двор, называвшийся cavaedium, и пройдя протир, вышел на улицу, полагая, что прошел незамеченным.
В нескольких шагах от дома, на углу, он увидел Процилла, который, не желая быть узнанным, поторопился, хотя и поздно, закутаться в свой галльский плащ с капюшоном, рукавами и прорезами на обеих сторонах; он находился тут, очевидно, чтобы заметить тех, кто входил и выходил из дома Юлии.
«Ливия знает или подозревает», – подумал поэт и, показывая вид, что он не узнал невольника императрицы, продолжал свой путь, еще более прежнего убежденный в необходимости быть осторожным.
Не скрылся Овидий и от зорких глаз Ургулании, не показавшей, однако, и вида, что она его заметила, когда подойдя к Юлии, встретившей гостью с приветливой улыбкой в лице, стала обнимать ее.
– Что привело тебя, Ургулания, в дом Луция Эмилия Павла? – спросила ее ласково Юлия.
– Не упрекаешь ли ты меня, о Юлия, за то, что я уже давно не была у тебя? – спросила в свою очередь фаворитка Ливии хозяйку дома.
– О нет, кто может осмелиться отрывать тебя от обязанностей, какие ты выполняешь при супруге Августа.
– Сегодня я сама осмелилась сделать это, о, прекрасная Юлия, и потому собственно, чтобы сообщить тебе приятные новости.
– Действительно ли это так? – спросила Юлия, но таким равнодушным тоном, который изобличил в ней полное недоверие к словам Ургулании.
– Да, это так; мать твоя, по желанию Августа, покинет негостеприимную Пандатарию…
– Она переменит небо, но чувства Августа к ней останутся те же самые.
– Нет, и чувства Августа к ней изменились, если он смягчает ее ссылку и переводит ее в Реджию; в этом городе она будет пользоваться большей свободой, нежели на острове Пандатарии, и тебе будет позволено видеться с ней. Все это заставляет думать, что Август скоро ее совсем простит.
Это известие не обрадовало Юлию так, как предполагала Ургулания: внучка Августа хорошо знала, что ни ей, ни ее матери нельзя надеяться на будущее, пока при Августе находится Ливия.
Хотя и замечая недоверие Юлии, Ургулания решилась, однако, затронуть тот предмет, который составлял главную цель ее визита.
– Надобно также надеяться, – сказала она, – что и брат твой будет возвращен тебе.
– Если будет длиться та справедливость, которая сослала его в Сорренто, то напрасна всякая надежда. В чем заключались, например, его преступления? Не можешь ли ты указать мне на них, Ургулания?
– Его грубый характер, его жестокое сердце… По крайней мере, так говорили в то время.
– Об этом протрубили по всем весям и городам, но ни веси, ни города этому не поверили. Грубость и жестокость, не доказанные фактами, не составляют еще преступления, но, тем не менее, они послужили поводом к осуждению. Во всяком случае, следовало бы принять во внимание его крайнюю молодость. А другие братья мои, Луций и Кай, какое преступление совершено ими? Все семейство Випсания Агриппы, которому Август обязан империей, теперь рассеяно. Здесь остается от него лишь одна ломкая тростинка, и кто знает, не наступит ли скоро и ее очередь?
– Ты несправедлива, о Юлия; тебе известно, что Луций и Кай умерли вдали от столицы славной смертью, уже провозглашенные Августом цезарями, усыновленные им и окруженные почестями…
– Да; и жертвы, влекомые к алтарю для заклания, также убираются цветами.
– Ну, хорошо; время покажет нам истину. Но о своем младшем брате не имеешь ли ты известий, о Юлия? – сказала Ургулания.
– Никаких, – отвечала Юлия сухо.
– Никаких? – переспросила Ургулания, устремив на нее пытливые взоры.
– А разве есть какие-нибудь? Скажи мне их, Ургулания.
– Сегодня утром я слышала, что Агриппа Постум находится в Риме; и если этот слух справедлив, то ты, наверно, с ним виделась.
Юлия расхохоталась гомерическим смехом, но ничего не отвечала.
– Ну, что ты скажешь на это? – настаивала гостья.
– А то, что если слух этот справедлив, то, разумеется, я должна была видеться с Агриппой.
– Ты не желаешь сказать прямо, о Юлия; ведь это не ответ.
– Иди, Ургулания, и скажи мачехе моей матери, что она может спать спокойно.
Говоря таким образом, Юля поднялась со своего места, как бы желая прекратить неприятный для нее разговор и распроститься с фавориткой императрицы.
Ургулания, сжимая свои зубы от досады и злости, также встала со своего места и простилась с Юлией в совершенной уверенности, что лицо, встреченное ею на пороге дома Юлии, был Агриппа Постум.
По уходе гостьи, припоминая свой разговор с ней, Юлия подумала о том, что Ургулания, входя к ней, могла встретиться с Клементом, но потом успокоила себя надеждой, что она могла и не узнать его переодетым.
Ургулания, выйдя на улицу, также увидела Процилла, стоявшего у того же угла, и, прежде нежели сесть в бастерну, ожидавшую ее у дверей, подошла к нему и спросила его дрожавшим от волнения голосом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143
Младшая Юлия, действительно, могла иметь также надобность и в чтице, так как она, подобно своей матери, знала хорошо латинскую и греческую литературу и была близко знакома со многими учеными людьми и поэтами Рима.
– Зачем ты не обратишься, Юлия, к Торанию, торгующему невольницами? – спросил Овидий.
– Меня известили о том, что у него нет такой невольницы, какая мне нужна.
– Нет еще трех дней, как он мне говорил, что ждет партию хорошего товара.
– В таком случае, отправимся к нему завтрашний день.
В ту самую минуту, когда Клемент выходил из дома Луция Эмилия Павла, укутанный в paenula, – широкий плащ с капюшоном, закрывавшим лицо до самых глаз, – чтобы не быть узнанным, – он встретился с Ургуланией, фавориткой Ливии, входившей в тот же дом.
Ургулания устремила на него глаза, и лице ее озарилось радостью. Она полагала, что видела достаточно, чтобы узнать человека, которого искала, и тотчас бы вернулась к своей повелительнице, если бы не имела желания выпытать душу Юлии. А поэтому она вошла в дом. Когда об ее приходе известили Юлию, она приказала просить Ургуланию в эзедру. Читатель помнит, что так называлась комната, предназначенная для приема гостей и разговоров.
Овидий, едва лишь услышав имя гостьи, заметил Юлии взволнованным голосом:
– Вероятно, в Риме уже носятся слухи о прибытии Клемента. Ради богов, о Юлия, не вымолви о нем ни слова.
– Я хорошо знаю Ургуланию, эту худшую советницу императрицы, – отвечала Юлия.
– Не говори с ней и обо мне.
Сказав это, Овидий через большую дверь вышел на fauces, – так называлась открытая узкая галерея, окружавшая дом и снабженная лестницами, ведшими в подвальный и верхний этажи, – откуда, спустившись во двор, называвшийся cavaedium, и пройдя протир, вышел на улицу, полагая, что прошел незамеченным.
В нескольких шагах от дома, на углу, он увидел Процилла, который, не желая быть узнанным, поторопился, хотя и поздно, закутаться в свой галльский плащ с капюшоном, рукавами и прорезами на обеих сторонах; он находился тут, очевидно, чтобы заметить тех, кто входил и выходил из дома Юлии.
«Ливия знает или подозревает», – подумал поэт и, показывая вид, что он не узнал невольника императрицы, продолжал свой путь, еще более прежнего убежденный в необходимости быть осторожным.
Не скрылся Овидий и от зорких глаз Ургулании, не показавшей, однако, и вида, что она его заметила, когда подойдя к Юлии, встретившей гостью с приветливой улыбкой в лице, стала обнимать ее.
– Что привело тебя, Ургулания, в дом Луция Эмилия Павла? – спросила ее ласково Юлия.
– Не упрекаешь ли ты меня, о Юлия, за то, что я уже давно не была у тебя? – спросила в свою очередь фаворитка Ливии хозяйку дома.
– О нет, кто может осмелиться отрывать тебя от обязанностей, какие ты выполняешь при супруге Августа.
– Сегодня я сама осмелилась сделать это, о, прекрасная Юлия, и потому собственно, чтобы сообщить тебе приятные новости.
– Действительно ли это так? – спросила Юлия, но таким равнодушным тоном, который изобличил в ней полное недоверие к словам Ургулании.
– Да, это так; мать твоя, по желанию Августа, покинет негостеприимную Пандатарию…
– Она переменит небо, но чувства Августа к ней останутся те же самые.
– Нет, и чувства Августа к ней изменились, если он смягчает ее ссылку и переводит ее в Реджию; в этом городе она будет пользоваться большей свободой, нежели на острове Пандатарии, и тебе будет позволено видеться с ней. Все это заставляет думать, что Август скоро ее совсем простит.
Это известие не обрадовало Юлию так, как предполагала Ургулания: внучка Августа хорошо знала, что ни ей, ни ее матери нельзя надеяться на будущее, пока при Августе находится Ливия.
Хотя и замечая недоверие Юлии, Ургулания решилась, однако, затронуть тот предмет, который составлял главную цель ее визита.
– Надобно также надеяться, – сказала она, – что и брат твой будет возвращен тебе.
– Если будет длиться та справедливость, которая сослала его в Сорренто, то напрасна всякая надежда. В чем заключались, например, его преступления? Не можешь ли ты указать мне на них, Ургулания?
– Его грубый характер, его жестокое сердце… По крайней мере, так говорили в то время.
– Об этом протрубили по всем весям и городам, но ни веси, ни города этому не поверили. Грубость и жестокость, не доказанные фактами, не составляют еще преступления, но, тем не менее, они послужили поводом к осуждению. Во всяком случае, следовало бы принять во внимание его крайнюю молодость. А другие братья мои, Луций и Кай, какое преступление совершено ими? Все семейство Випсания Агриппы, которому Август обязан империей, теперь рассеяно. Здесь остается от него лишь одна ломкая тростинка, и кто знает, не наступит ли скоро и ее очередь?
– Ты несправедлива, о Юлия; тебе известно, что Луций и Кай умерли вдали от столицы славной смертью, уже провозглашенные Августом цезарями, усыновленные им и окруженные почестями…
– Да; и жертвы, влекомые к алтарю для заклания, также убираются цветами.
– Ну, хорошо; время покажет нам истину. Но о своем младшем брате не имеешь ли ты известий, о Юлия? – сказала Ургулания.
– Никаких, – отвечала Юлия сухо.
– Никаких? – переспросила Ургулания, устремив на нее пытливые взоры.
– А разве есть какие-нибудь? Скажи мне их, Ургулания.
– Сегодня утром я слышала, что Агриппа Постум находится в Риме; и если этот слух справедлив, то ты, наверно, с ним виделась.
Юлия расхохоталась гомерическим смехом, но ничего не отвечала.
– Ну, что ты скажешь на это? – настаивала гостья.
– А то, что если слух этот справедлив, то, разумеется, я должна была видеться с Агриппой.
– Ты не желаешь сказать прямо, о Юлия; ведь это не ответ.
– Иди, Ургулания, и скажи мачехе моей матери, что она может спать спокойно.
Говоря таким образом, Юля поднялась со своего места, как бы желая прекратить неприятный для нее разговор и распроститься с фавориткой императрицы.
Ургулания, сжимая свои зубы от досады и злости, также встала со своего места и простилась с Юлией в совершенной уверенности, что лицо, встреченное ею на пороге дома Юлии, был Агриппа Постум.
По уходе гостьи, припоминая свой разговор с ней, Юлия подумала о том, что Ургулания, входя к ней, могла встретиться с Клементом, но потом успокоила себя надеждой, что она могла и не узнать его переодетым.
Ургулания, выйдя на улицу, также увидела Процилла, стоявшего у того же угла, и, прежде нежели сесть в бастерну, ожидавшую ее у дверей, подошла к нему и спросила его дрожавшим от волнения голосом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143