– Непостижимо! – заметил взволнованным голосом поэт, сердце которого при этом известии забилось сильнее.
– Но, быть может, ты пожелаешь ехать со мной? – спросил его с улыбкой Фабий.
– Чтобы я не пожелал? Подай мне только знак, о Фабий, и я последую за тобой до самых геркулесовых столбов.
– Но, разумеется, не ради меня одного, не правда ли? – и Фабий насмешливо сощурил глаза.
– И ради тебя, и…
– И ради цезаря, хочешь ты сказать?
– Поспеши же с приготовлениями к отъезду.
Марция, добрейшая Марция, довольная счастливой судьбой поэта, сказала в свою очередь:
– Ты, Публий Овидий, был совершенно не прав в своем суждении о Ливии Августе, которая, как мне кажется, доверяет тебе и уважает тебя. Как мог ты думать, что умная Ливия Друзилла забыла сладкие звуки твоей лиры, умерявшие ее горе после смерти Друза Нерона?
Проперций, поднявшись со своего места, подошел к Овидию и, пожимая его правую руку, напомнил ему его собственный стих:
Судьбе любовника ее судьбу вручают.
– Лишь бы, – возразил Овидий, – не оправдалась на мне вторая строчка этого двустишия:
Какой неравный бой!
Страшусь быть побежденным!
Но, заметив, что Тимаген александрийский и Федр как бы не разделяют общей радости и намерены поздравить его, оставаясь молча на своих местах, он подошел к первому из них и сказал:
– Что думаешь ты обо всем этом, Тимаген?
– Я скажу тебе, – отвечал этот сурово, – словами Публия Вергилия Маррона: бойся Данаев и их даров.
– А я тебе отвечу своим способом, – сказал Федр, когда Овидий обратился к нему с вопрошающим взглядом. – Выслушай следующую басенку Эзопа и заруби ее себе на память:
Телочка, коза, овца и лев
Не доверяйся тем, кто посильней тебя!
К примеру приведу и басенку такую:
Однажды телочка, коза и смирная овечка
В лесу с могучим львом затеяли дружить.
Случилось как то раз им всем поймать оленя,
И начал так добычу лев делить:
Как лев часть первую себе я оставляю,
По праву сильного, вторую отрываю,
Я значу больше вас – и третья часть моя,
Четвертую ж кто тронет часть, моих когтей тот бойся.
Таким-то образом, над правдой издеваясь,
Добычей общею лев смело завладел.
И Федр повернулся к нему спиной, не прибавив к сказанной им басне никаких разъяснений.
Но Овидий, под влиянием волновавшего его в эту минуту чувства, не стал доискиваться морали этой басни, приписывая недоверие ее автора его сарказму и резкому характеру; он был занят одной мыслью – увидеть поскорее свою Коринну.
Вместе с тем он торопился сообщить все это жене Луция Эмилия Павла, и с этой целью отправился в храм Изиды.
Когда поэт, будучи введен к Юлии, увидел там Деция Силана и Мунация Фауста, то лицо его приняло озабоченное и строгое выражение, так как в эту минуту он вспомнил то, что говорилось в городе о разврате, совершаемом в стенах этого храма; равным образом вспомнил и то, что сказал Федр на вечере Фабия Максима, а именно, что жене Луция Эмилия Павла следует вести себя осторожнее, чтобы избежать судьбы своей матери. Под влиянием этих мыслей Овидий готовился сделать Юлии выговор, но она, питавшая к нему дочернее чувство, заметив его неудовольствие и желая смягчить его, встретила поэта его же стихом, сказанным ею при том с обворожительной улыбкой:
Не спрашивай о том, что делается тут
Вблизи Богини льна.
Такой выходкой хитрая красавица обезоружила поэта, затем, со свойственной ей развязностью, она продолжала:
– Публий Назон! Наш друг, Деций Силан, преследуя цель, о которой шла речь на твоей вилле, привел ко мне Мунация Фауста, навклера, и вместе с тем члена одной из знаменитых фамилий Помпеи: он готов содействовать осуществлению плана, задуманного Луцием Авдазием.
Овидий, затаив в своей душе неудовольствие и упрeK, готовый было слететь с его уст, обратился тут кДецию Силану со следующим вопросом:
– А куда лежит твой путь, Деций?
– В Тирренское море, а оттуда в греческие воды.
– А когда отправляешься?
– Завтра, на заре, мы уезжаем в Гостию; там ожидает нас судно друга моего, Мунация Фауста.
После этого Публий Овидий Назон сообщил о поручении, данном императором Августом Фабию Максиму, упомянув, разумеется, о том, что и ему приказано отправляться вместе с Фабием, чтобы с ним сопутствовать Юлии в ее переселении в Реджию, и что они также выезжают на завтрашний день.
Тогда Мунаций Фауст позволил себе предложить поэту свое судно.
– Мы все, – сказал он Овидию, – отправляемся в путь в интересах одной и той же личности; не могу ли я отвезти и тебя вместе с Павлом Фабием Максимом на Пандатарию? Моему судну все равно приходится плыть мимо этого острова.
– Как я, так и Фабий Максим, в чем я не сомневаюсь, будет тебе за это очень благодарен.
Юлия, в свою очередь, поблагодарила предупредительного молодого человека.
Затем, обсудив в последний раз некоторые частности общего им дела, отъезжающие стали прощаться с дамами. Юлия просила Публия Назона передать от нее ее матери несколько утешительных слов; Неволен Тикэ со слезами на глазах сказала еще раз прости своему жениху; и Мунаций, Деций и Овидий поспешно вышли из храма.
По их уходе молодая милетская девушка побежала припасть к жертвеннику Изиды, чтобы молить египетскую богиню быть покровительницей в пути любимому ею навклеру и о том, чтобы он поскорее возвратился.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Остров Пандатария
Между более или менее красивыми островками, живописно лежащими и поныне вблизи древней Парфенопы, к юго-западу от нее, в той части прежнего Тирренского моря, который зовется теперь Гаэтским заливом, находится островок по имени Вентотене.
Этот островок не совсем микроскопичен, так как поверхность его более двух квадратных миль. Его порт удобен для кораблей небольших размеров, а тот, кто случайно посетит его, будет пораженроскошной растительностью, украшающей его берега. В настоящее время на нем считается до тысячи жителей.
В те времена древнего Рима, в которые я перенес моего читателя, этот островок назывался Пандатарией и он тогда уже служил местом ссылки, но не для обыкновенных преступников, а для лиц высших классов общества. Впервые с этой целью он был открыт императором Августом для дочери от первой жены, Скрибонии, старшей Юлии, отвергнутой своим мужем, Тиверием, и народное предание еще и теперь указывает на развалины дома, где жила эта Юлия.
Краткая древняя история острова Пандатарии напоминает нам еще, что сюда же были сосланы Тиверием Агриппина, жена Германика, другая несчастная дочь той же Юлии, Октавия, жена Нерона, и несколько сенаторов.
Прегрешения Юлии были действительно велики, и читателю известно это из намеков, сделанных мной в той главе, где говорено было о политике Ливии. Не будет лишним, однако, припомнить тут еще кое-что из жизни этой несчастной и развратной женщины, вынудившей своего отца, сильно любившего ее, подвергнуть ее наказанию по закону, созданному им самим против прелюбодеяния и разврата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143