Его раздражало, что, несмотря на силу воли, разум нуждался в постоянном повторении подобного заклинания. Адам так упорно не хотел отрешиться и выбросить проблему из головы. Ну и чего, спрашивается, он добьется, сказав местной полиции, что смерть стала в Тойнтон-Грэйнж слишком частой гостьей? Старый священник умер от сердечного приступа — ни врагов, ни особого состояния, кроме умеренной денежной суммы, завещанной, что неудивительно, на благотворительные цели и человеку, который стал другом преподобного, известному филантропу, чей характер и репутация превыше любых подозрений. А Виктор Холройд? Что могла предпринять полиция по поводу этой смерти, кроме того, что уже предпринято, да еще столь компетентно? Факты, которые можно было расследовать, расследованы, вердикт вынесен. Холройда похоронили, отца Бэддли кремировали. Все, что осталось, — переломанные кости и гниющая плоть в гробу да горстка серого пепла на тойнтонском кладбище. Еще две тайны, добавившиеся к сонму тайн, зарытых на этой освященной земле. И эти секреты уже за пределами человеческой юрисдикции.
И теперь — третья смерть. Событие, которого, должно быть, все в Тойнтон-Грэйнж втайне ждали, уповая на справедливость стародавнего суеверия, что смерть, мол, ходит троицей. Теперь пациенты могут облегченно вздохнуть. И он, Дэлглиш, тоже может расслабиться. Коронер проведет вскрытие, и в результате не стоит сомневаться. Если Майкл Бэддли и Грейс Уиллисон убиты, то их убийца слишком хитер, чтобы оставить следы. Да и зачем ему оставлять следы? Хрупкая, слабая и больная женщина — что может быть проще и быстрее, чем твердой рукой зажать ей рот и нос? Теперь вмешиваться нет никакого смысла. Не скажешь же: «На меня, Адама Дэлглиша, снизошло одно из моих знаменитых наитий — я не согласен с коронером, патологоанатомом, местной полицией и всеми фактами, вместе взятыми. В свете этой новой смерти я требую, чтобы сожженные кости отца Бэддли восстали вновь и раскрыли свои тайны».
Тем временем Дэлглиш и Корт дошли до коттеджа Тойнтон. Коммандер последовал за хозяином дома к выходящему в сторону моря крыльцу, которое вело непосредственно из каменного дворика в гостиную. Джулиус оставил дверь незапертой и теперь, толкнув, распахнул ее и шагнул в сторону, пропуская гостя вперед. И вдруг оба остановились, точно пораженные громом. Тут кто-то побывал до них. Мраморный бюст мальчика был разбит вдребезги.
Все так же молча они осторожно двинулись по ковру. Голова, разбитая и изуродованная до неузнаваемости, валялась среди груды мраморных обломков. Серый ковер пестрел сверкающими брызгами каменной крошки. Полосы света от окон и открытой двери исчертили комнату, и в этих лучах зазубренные осколки мерцали, точно мириады бесконечно малых звезд. Казалось, разрушение, по крайней мере поначалу, велось систематически. Оба уха были аккуратно отколоты и лежали вместе непристойными завитками, истекая невидимой кровью. Букет, вырезанный так тщательно, что ландыши буквально дышали жизнью, валялся чуть в стороне от руки, которая прежде сжимала его, а теперь словно отшвырнула прочь. Миниатюрный мраморный кинжал воткнулся в диван и торчал оттуда микрокосмом насилия.
Комната точно застыла. Упорядоченный уют, размеренное тиканье часов на каминной полке, настойчивый гул моря — все подчеркивало и отягощало ощущение ярости, грубого разрушения и ненависти.
Джулиус упал на колени и подобрал бесформенную глыбу, прежде бывшую головой мальчика, однако через миг выронил ее из разжавшихся пальцев. Она неуклюже покатилась по диагонали через комнату и остановилась у ножки дивана. По-прежнему ни слова не говоря, Джулиус потянулся к букету и прижал его к себе. Дэлглиш заметил, что он дрожит всем телом, сильно побледнев, а склоненное над осколками чело блестит от пота. Корт выглядел человеком, пережившим сильнейшее потрясение.
Подойдя к столику у стены, где стоял графин, Дэлглиш плеснул в стакан щедрую порцию виски и без слов протянул Джулиусу. Молчание и неудержимая дрожь хозяина беспокоили его. Все, что угодно — взрыв эмоций, приступ ярости, поток непристойных ругательств, — было бы лучше этого неестественного молчания. И когда Джулиус заговорил, голос его звучал совершенно спокойно. Он покачал головой, отстранив предложенный стакан.
— Нет, спасибо. Мне не нужно виски. Хочу точно знать, что я испытываю, чувствовать не только головой, но и всем нутром. Я не желаю притуплять свой гнев, и, Богом клянусь, мне не нужно его стимулировать. Подумайте только, Дэлглиш, подумайте. Он умер три века назад, этот нежный мальчик. Должно быть, изваяние было сделано вскоре после смерти. И все эти три века оно дарило людям утешение, радовало глаз и напоминало о том, что все мы — прах. Три века. Триста лет войн, революций, насилия, человеческой алчности. Оно уцелело. Уцелело вплоть до нынешнего благословенного года. Выпейте это виски сами, Дэлглиш. Поднимите бокал и провозгласите тост за грабителя. Он не знал, что изваяние стояло здесь, не знал, пока прятался и подсматривал, выжидая, чтобы я ушел. Ему сгодилось бы что угодно из моих вещей, он мог уничтожить любую вещь. А вот увидев это, он не устоял. Ничто не принесло бы ему большего удовлетворения от вандализма. Знаете, ведь дело тут не только в ненависти ко мне. Тот, кто сделал это, ненавидел и саму скульптуру. Потому что она дарила радость, была сделана не абы как, а с любовью — не просто брошенный об стену кус глины, не просто размазанная по холсту краска, не просто отполированная глыба камня. У этой скульптуры была внутренняя целостность, была гармония. Она выросла из традиций и привилегий и сама внесла в них свой вклад. О Господи, мне следовало знать, что нельзя привозить ее сюда, к этим варварам!
Дэлглиш опустился на колени рядом с ним и, подобрав два обломка руки, соединил их, как части головоломки.
— Мы знаем с точностью до нескольких минут, когда разбита статуя, — произнес он. — Знаем, что это требовало определенной физической силы и что преступник — или преступница — воспользовался для этой цели молотком. Должны остаться следы. И он не мог за это время прийти и уйти. Он либо сбежал вниз по тропе к берегу, либо приехал на фургончике, а потом уехал забрать почту. Будет нетрудно дознаться, кто виноват.
— Мой Бог, Дэлглиш, у вас и в самом деле душа полицейского! Думаете, это меня утешит?
— Меня бы утешило. Но, как вы верно заметили, все дело, вероятно, в душе.
— Я не собираюсь звать полицию, если вы предлагаете именно это. Мне не требуется, чтобы местный шпик указывал, кто это сделал. Я и так знаю. И вы тоже, не так ли?
— Нет. Я мог бы составить краткий список подозреваемых в порядке убывания вероятности, но это не одно и то же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90