— Надо собрать одежду! — вскинулся Андрей. Пока Оля одевалась, пугливо оглядываясь на набрякшее свинцовой тяжестью небо, Андрей бросился собирать развешенную для просушки одежду — штормовки, насквозь пропахшие дымом костра и запахом дальних электричек, носки, тренировочные брюки.
А ливень уже хлестал вовсю, швыряя пригоршни ледяной воды на его поджарое тело. Река, еще недавно величаво катившая плавные воды вниз по течению, потемнела и угрожающе вздулась, поверхность воды мгновенно вспухла от холодных укусов ливня.
Подрагивая от холода, Андрей забрался в палатку с ворохом сырой одежды в руках. В палатке, нагретой высоким июньским солнцем, было так жарко и томно… Шумели упругие струи, прогибая тканевую крышу, грозно потрескивали старые деревья на ветру, взволнованно вздымая к небу ладони испуганных листьев.
— Ну и ливень! — произнес Андрей, задыхаясь. Сняв промокшее до нитки платье, Оля ждала его в купальнике. Поджав ноги, она расчесывала чуть влажные волосы, напоминая русалку, соблазняющую запоздалого путника. И этим путником, несомненно, был Андрей. Догадывался ли он о далеко идущих намерениях русалки, неизвестно, но его жадный взгляд внезапно вспыхнул и смущенно погас.
— Здесь жарко, — негромко произнесла Оля, искусственно рассмеявшись. — О, да ты весь мокрый! Давай я тебя вытру…
Шершавая ткань осторожно коснулась его груди, нежная рука с остро заточенными коготками ласково прошлась по коже.
— Ты весь дрожишь, — прошептала Оля чуть слышно. — Ты замерз.
Ее пальцы щекотно скользнули вдоль тела, а теплая грудь соблазнительно вздрогнула, когда Андрей, вытянув губы в приступе бессознательного желания, робко клюнул ее в плечо и внезапно отпрянул, испугавшись собственной смелости.
— Какой ты смешной, взъерошенный! — Оля еще ниже наклонила к себе его голову с мокрым ежиком волос. Если это не произойдет сегодня, то не произойдет уже никогда.
Ее губы были такие податливые, а горячее напряженное тело, жадно льнувшее к нему, было таким пьянящим…
Он опомнился только тогда, когда она тонко вскрикнула и затрепетала под ним, точно раненая выстрелом птица, а потом оттолкнула его голову, одновременно изо всех сил прижимая ее к себе.
— Больно! — прошептали ее искусанные, казавшиеся окровавленными губы, а тело блаженно напряглось под ним.
Андрей застыл над ней на локтях, с запоздалым раскаянием осознавая, что он наделал. Эта женщина с влажно алевшим ртом казалась ему жертвой ужасного надругательства, жертвой его преступления. Он жалел и одновременно ненавидел ее. И боялся ее за то, что он с ней сделал, за то, что она позволила ему сделать с ней это, не закричала, не оттолкнула его, не позвала на помощь, а лишь беспомощно металась и стонала под ним, кусая губы и тихонько подвывая в такт его ритмичным движениям. И эта ненависть, причудливо смешавшись со страхом и любовью, осталась в нем на всю жизнь.
Оля потихоньку выбралась из-под него и вытянулась рядом, чутко прислушиваясь к его бурному сбитому дыханию. Ее тело смутно белело в сумраке, а грудь вздымалась и опадала, точно белая пена на гребне волны. Андрей сдавил пальцами виски и зажмурился. Он не мог видеть это ровное, ритмичное движение, которое вновь тянуло его погрузиться в волны подымавшегося в нем желания — вверх-вниз, вверх-вниз… Он шумно выдохнул воздух.
Оля, точно разгадав его мысли и мгновенно устыдившись своей наготы, которая еще несколько секунд назад ее совершенно не волновала, стала торопливо натягивать влажное платье.
— Ты… Ты любишь меня? — неуверенно произнесла она. В ее голосе звучал не вопрос, а утверждение.
Андрей замялся. Его с детства приучили к мысли, что главная обязанность мужчины быть в ответе за все, что совершил. А совершенное ими сегодня безоговорочно предполагало любовь и последующую женитьбу.
— Да… Конечно… — Его голос предательски дрогнул.
— Но ведь это же ничего, что мы до свадьбы… — От смущения Оля не закончила фразу и лишь стыдливо заправила за ухо прядь выбившихся из косы волос.
— Да, ничего, — тускло произнес Андрей. А потом, точно бросаясь с крутого берега в воду, он протянул к ней руку, отыскивая в глухом сумраке смутно белевшее тело, чтобы вновь слиться с ним в волшебном ритме — вверх-вниз, вверх-вниз…
Дождь прекратился, выглянуло солнце, отбрасывая светящиеся пятна на ткань палатки.
— Эй, где вы! — послышались отдаленные, звенящие смехом голоса.
Глухо застегнутая палатка заходила ходуном — дежурные по лагерю лихорадочно натягивали сырые вещи.
А вечером Оля с чувством честно выполненного долга уезжала домой.
Предлогом были сбитые ноги и неудобная обувь. На перроне крошечной безымянной платформы, где ее провожали всем кагалом, она на правах невесты впервые прилюдно приникла к Андрею глубоким чувственным поцелуем. Андрей содрогнулся.
На долю секунды ему показалось, что его ужалила змея.
Глава 6
Они поженились осенью. Свадьба была студенческая, громогласная, веселая, с песнями, танцами, капустником и веселыми криками «горько!».
Старенький папочка-профессор произнес за столом длинную прочувствованную речь, состоящую из такой бесконечной цепи придаточных предложений, что она постепенно терялась в прекрасном будущем. Андрей сидел за столом ошеломленный и растерянный. Он все еще не верил в то, что отныне эта твердая, целеустремленная женщина, жадно льнущая к его сомкнутым губам полуоткрытым чувственным ртом, его жена.
Диплом Оля защищала уже будучи беременной, и потому комиссия отнеслась к ней весьма снисходительно. Распределение в Тмутаракань ей теперь не грозило — московская прописка, точно броня, защищала ее от трехгодичной поездки на периферию. В итоге молодую супружескую пару распределили в проектный институт, где люди до пенсии гнили за кульманами и, догнив окончательно, сходили в могилу так же безропотно, незаметно и бесцельно, как жили.
Это гниение заживо имело смысл немногим более высокий, чем традиционное бытование на заводе, и называлось оно «работа на благо науки и технического прогресса». Задачей лаборатории, куда распределили молодых специалистов, было создание насоса для нужд нефтяной и газовой промышленности, который должен был по всем техническим параметрам превзойти западные аналоги.
Первые два года после окончания института Оля провела дома с ребенком, точно вериги приняв на себя роль любящей матери. Не то чтобы она не любила своего новорожденного сына, но ее угнетало однообразие и быстрая исчезаемость результатов домашнего труда, их незаметность, их обязательность, их безысходность. К концу второго года домашнего заточения она окончательно убедила домашних в совсем искреннем желании своротить горы на ниве изобретений супернасоса, самого быстрососущего в мире, и вышла на работу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104