Вот тут, видите, он поворачивает, приближается к кромке впадины. Теряет ориентир, что вовсе не удивительно. А теперь вот это. Объясните-ка, если можете!
Свет фонарика задержался на отпечатках ног – их было пять или шесть, сбитых в кучу на очень маленьком пространстве между деревьями, покрытом травой.
– Снова остановился, – объявил старший инспектор, – пожалуй, не столько остановился, сколько запнулся. Не спрашивайте почему. Может, просто оступился. Может, испугался, оказавшись так близко от деревьев. Может, сердце забарахлило – вы ведь говорили, что оно у него паршивое. А затем снова побежал, как прежде.
– Уже с палкой в левой руке, – тихо произнес Смайли.
– Почему? Я задаю себе этот вопрос, сэр, но, возможно, вы знаете ответ. Почему? Он снова что-то услышал? Что-то вспомнил? Почему, спасаясь бегством, он вдруг останавливается, топчется на месте, перебрасывает палку из одной руки в другую и затем снова бежит? Прямиком в объятия того, кто его пристрелил? Если только тот, кто находился позади, не нагнал его тут, не обошел, быть может, между деревьями, то есть не описал полукруга? Какие будут этому объяснения с вашей стороны, мистер Смайли?
Этот вопрос все еще звучал в ушах Смайли, когда они подошли наконец к трупу, лежавшему, словно эмбрион, в своей пластиковой оболочке.
Но сейчас, утром, Смайли остановился, не дойдя до впадины. Ставя промокшие ботинки как можно тщательнее в оставшиеся следы, он попытался воспроизвести движения старика. И поскольку Смайли делал это в замедленном темпе, явно сосредоточившись, на глазах у двух дам в брюках, прогуливавших своих овчарок, те приняли его за приверженца новой моды в китайской борьбе и соответственно сочли тронутым.
Сначала он поставил ноги рядом, носками вниз к склону. Затем поставил левую ногу вперед, а правую перевернул так, что пальцы были направлены на рощицу молодых сосенок. При этом правое плечо его естественно повернулось вместе с ногой, и инстинкт подсказал ему, что, скорее всего, в этот момент Владимир перехватил палку левой рукой. Но почему? Старший инспектор тоже ведь спросил, зачем он перекладывал палку. Зачем в критический момент своей жизни ему сказал ему, что, скорее всего, в этот момент Владимир перехватил палку левой рукой. Но почему? Старший инспектор тоже ведь спросил, зачем он перекладывал палку. Зачем в критический момент своей жизни ему понадобилось перекладывать палку из правой руки в левую? Безусловно, не для того, чтобы защищаться, поскольку, как помнил Смайли, Владимир не был левшой. Для защиты он только крепче сжал бы палку. Или даже схватил бы ее двумя руками как дубину.
Может быть, он хотел высвободить правую руку? Но для чего?
Почувствовав на этот раз, что за ним наблюдают, Смайли внимательно огляделся и увидел двух мальчуганов в курточках, которые остановились позади и глазели на то, как маленький толстый человек в очках делает какие-то странные выкрутасы ногами. Он строго посмотрел на них, как грозный школьный учитель, и они поспешно убежали прочь.
«Чтобы освободить правую руку, для чего? – повторял про себя Смайли. – И почему затем он снова побежал?»
«Владимир повернулся направо», – подумал Смайли и снова подкрепил свою мысль действием. Владимир повернулся направо. Он стал лицом к рощице, переложил палку в левую руку. Какое-то мгновение, по мнению старшего инспектора, он стоял неподвижно. Затем снова побежал.
«По Московским правилам», – думал Смайли, уставясь на свою правую руку. Он медленно опустил ее в карман плаща. Там было пусто, как и в правом кармане пальто Владимира.
«Может, он хотел что-то написать?» – потешил себя Смайли предположением, которому он старался не давать ходу. Написать, к примеру, с помощью мела? Может, он узнал своего преследователя и хотел где-нибудь начертать его имя или какой-то знак? Но на чем? Не на этих же мокрых стволах? И не на глине, не на опавших листьях, не на гравии! Оглядевшись вокруг, Смайли вдруг обнаружил своеобразие того места, где стоял. Здесь, меж двух деревьев, в самом конце проспекта, где туман особенно сгущался, он практически становился невидимым. Проспект спускался и снова поднимался вверх. Но он и заворачивал, и отсюда из-за деревьев и густых зарослей сосновой рощицы концы проспекта не просматривались. На всем пути, по которому отчаянно бежал в последний раз Владимир, – пути, который он, учтите, хорошо знал, так как пользовался им не раз для подобных встреч, – это место оказалось единственным, с возрастающим удовлетворением понял Смайли, где беглеца не мог видеть ни тот, что находился впереди, ни тот, что позади.
И тут он остановился.
Освободил правую руку.
И сунул ее, скажем, в карман.
В поисках сердечного? Нет. Таблетки лежали вместе с желтым мелком и спичками в его левом кармане, а не в правом.
В поисках, скажем, чего-то, чего уже не было в кармане, когда его нашли мертвым.
Тогда чего?
«Передайте Максу, что у меня есть два доказательства и я могу их принести… Тогда, возможно, он согласится со мной встретиться… Грегори просит о встрече с Максом. Прошу вас, у меня кое-что для него есть…»
Доказательства. Доказательства слишком ценные, чтобы доверить их почте. Он что-то нес. Какие-то две вещи. Нес не в голове, а в кармане. И вел игру по Московским правилам. Правилам, которые засели в голове генерала с первого дня, как только его завербовали в качестве агента, остающегося на месте. В голову их вбил сам Смайли, а также местный куратор Владимира. Правила, разработанные для его выживания и для выживания его сети. Смайли почувствовал, как его даже затошнило от возбуждения. По Московским правилам, если ты имеешь при себе послание, то должен иметь и средство от него избавиться! Как бы хорошо оно ни было замаскировано или упрятано – будь то точечное письмо, тайнопись, непроявленная пленка или любой другой из сотни рискованных хитроумных способов передачи посланий, – оно должно быть вложено в предмет самый легкий, какой попадет под руку, и наименее заметный, если придется его выбрасывать!
К примеру, в лекарство – в бутылочку с таблетками, подумал Смайли, немного успокаиваясь. Или в коробок спичек.
«Один коробок спичек „Суон Веста“, полупустой, левый карман пальто», – вспомнилось ему. Отметим: спички курильщика.
«И на конспиративной квартире, – продолжал он думать, раззадоривая себя, отодвигая конечный вывод, – на столе Владимира ждала пачка сигарет его любимой марки. А на Уэстбурн-террейс, на шкафчике для продуктов, – девять пачек „Голуаз-Капораль“ из десяти.
Но никаких сигарет в карманах. Ни единой сигареты при его особе, как сказал бы славный старший инспектор. Точнее, не было ни одной, когда его нашли.
Итак, что из этого следует, Джордж? – обратился к себе, подражая Лейкону, Смайли, осуждающе подняв, совсем как префект Лейкон, палец перед своим целым и невредимым носом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Свет фонарика задержался на отпечатках ног – их было пять или шесть, сбитых в кучу на очень маленьком пространстве между деревьями, покрытом травой.
– Снова остановился, – объявил старший инспектор, – пожалуй, не столько остановился, сколько запнулся. Не спрашивайте почему. Может, просто оступился. Может, испугался, оказавшись так близко от деревьев. Может, сердце забарахлило – вы ведь говорили, что оно у него паршивое. А затем снова побежал, как прежде.
– Уже с палкой в левой руке, – тихо произнес Смайли.
– Почему? Я задаю себе этот вопрос, сэр, но, возможно, вы знаете ответ. Почему? Он снова что-то услышал? Что-то вспомнил? Почему, спасаясь бегством, он вдруг останавливается, топчется на месте, перебрасывает палку из одной руки в другую и затем снова бежит? Прямиком в объятия того, кто его пристрелил? Если только тот, кто находился позади, не нагнал его тут, не обошел, быть может, между деревьями, то есть не описал полукруга? Какие будут этому объяснения с вашей стороны, мистер Смайли?
Этот вопрос все еще звучал в ушах Смайли, когда они подошли наконец к трупу, лежавшему, словно эмбрион, в своей пластиковой оболочке.
Но сейчас, утром, Смайли остановился, не дойдя до впадины. Ставя промокшие ботинки как можно тщательнее в оставшиеся следы, он попытался воспроизвести движения старика. И поскольку Смайли делал это в замедленном темпе, явно сосредоточившись, на глазах у двух дам в брюках, прогуливавших своих овчарок, те приняли его за приверженца новой моды в китайской борьбе и соответственно сочли тронутым.
Сначала он поставил ноги рядом, носками вниз к склону. Затем поставил левую ногу вперед, а правую перевернул так, что пальцы были направлены на рощицу молодых сосенок. При этом правое плечо его естественно повернулось вместе с ногой, и инстинкт подсказал ему, что, скорее всего, в этот момент Владимир перехватил палку левой рукой. Но почему? Старший инспектор тоже ведь спросил, зачем он перекладывал палку. Зачем в критический момент своей жизни ему сказал ему, что, скорее всего, в этот момент Владимир перехватил палку левой рукой. Но почему? Старший инспектор тоже ведь спросил, зачем он перекладывал палку. Зачем в критический момент своей жизни ему понадобилось перекладывать палку из правой руки в левую? Безусловно, не для того, чтобы защищаться, поскольку, как помнил Смайли, Владимир не был левшой. Для защиты он только крепче сжал бы палку. Или даже схватил бы ее двумя руками как дубину.
Может быть, он хотел высвободить правую руку? Но для чего?
Почувствовав на этот раз, что за ним наблюдают, Смайли внимательно огляделся и увидел двух мальчуганов в курточках, которые остановились позади и глазели на то, как маленький толстый человек в очках делает какие-то странные выкрутасы ногами. Он строго посмотрел на них, как грозный школьный учитель, и они поспешно убежали прочь.
«Чтобы освободить правую руку, для чего? – повторял про себя Смайли. – И почему затем он снова побежал?»
«Владимир повернулся направо», – подумал Смайли и снова подкрепил свою мысль действием. Владимир повернулся направо. Он стал лицом к рощице, переложил палку в левую руку. Какое-то мгновение, по мнению старшего инспектора, он стоял неподвижно. Затем снова побежал.
«По Московским правилам», – думал Смайли, уставясь на свою правую руку. Он медленно опустил ее в карман плаща. Там было пусто, как и в правом кармане пальто Владимира.
«Может, он хотел что-то написать?» – потешил себя Смайли предположением, которому он старался не давать ходу. Написать, к примеру, с помощью мела? Может, он узнал своего преследователя и хотел где-нибудь начертать его имя или какой-то знак? Но на чем? Не на этих же мокрых стволах? И не на глине, не на опавших листьях, не на гравии! Оглядевшись вокруг, Смайли вдруг обнаружил своеобразие того места, где стоял. Здесь, меж двух деревьев, в самом конце проспекта, где туман особенно сгущался, он практически становился невидимым. Проспект спускался и снова поднимался вверх. Но он и заворачивал, и отсюда из-за деревьев и густых зарослей сосновой рощицы концы проспекта не просматривались. На всем пути, по которому отчаянно бежал в последний раз Владимир, – пути, который он, учтите, хорошо знал, так как пользовался им не раз для подобных встреч, – это место оказалось единственным, с возрастающим удовлетворением понял Смайли, где беглеца не мог видеть ни тот, что находился впереди, ни тот, что позади.
И тут он остановился.
Освободил правую руку.
И сунул ее, скажем, в карман.
В поисках сердечного? Нет. Таблетки лежали вместе с желтым мелком и спичками в его левом кармане, а не в правом.
В поисках, скажем, чего-то, чего уже не было в кармане, когда его нашли мертвым.
Тогда чего?
«Передайте Максу, что у меня есть два доказательства и я могу их принести… Тогда, возможно, он согласится со мной встретиться… Грегори просит о встрече с Максом. Прошу вас, у меня кое-что для него есть…»
Доказательства. Доказательства слишком ценные, чтобы доверить их почте. Он что-то нес. Какие-то две вещи. Нес не в голове, а в кармане. И вел игру по Московским правилам. Правилам, которые засели в голове генерала с первого дня, как только его завербовали в качестве агента, остающегося на месте. В голову их вбил сам Смайли, а также местный куратор Владимира. Правила, разработанные для его выживания и для выживания его сети. Смайли почувствовал, как его даже затошнило от возбуждения. По Московским правилам, если ты имеешь при себе послание, то должен иметь и средство от него избавиться! Как бы хорошо оно ни было замаскировано или упрятано – будь то точечное письмо, тайнопись, непроявленная пленка или любой другой из сотни рискованных хитроумных способов передачи посланий, – оно должно быть вложено в предмет самый легкий, какой попадет под руку, и наименее заметный, если придется его выбрасывать!
К примеру, в лекарство – в бутылочку с таблетками, подумал Смайли, немного успокаиваясь. Или в коробок спичек.
«Один коробок спичек „Суон Веста“, полупустой, левый карман пальто», – вспомнилось ему. Отметим: спички курильщика.
«И на конспиративной квартире, – продолжал он думать, раззадоривая себя, отодвигая конечный вывод, – на столе Владимира ждала пачка сигарет его любимой марки. А на Уэстбурн-террейс, на шкафчике для продуктов, – девять пачек „Голуаз-Капораль“ из десяти.
Но никаких сигарет в карманах. Ни единой сигареты при его особе, как сказал бы славный старший инспектор. Точнее, не было ни одной, когда его нашли.
Итак, что из этого следует, Джордж? – обратился к себе, подражая Лейкону, Смайли, осуждающе подняв, совсем как префект Лейкон, палец перед своим целым и невредимым носом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113