«Банкир» – то ли с недоумением, то ли с насмешкой, так и осталось неизвестным. Он закрыл глаза и снова повторил это слово – на сей раз, по мнению Скордено, вместе с грязным ругательством. Но сделал шаг к машине. Задняя дверца ее была открыта. Позади стояла другая машина. Тоби нес какую-то ерунду насчет неуплаты налога с процентов, полученных со счетов в швейцарских банках, но он знал, что Григорьев его не слушает. Де Силски проскользнул вперед и залез на заднее сиденье, Скордено подтолкнул к нему Григорьева, затем сел рядом и захлопнул дверцу. Тоби занял место пассажира; за рулем сидела одна из девочек Майнерцхаген. Тоби по-немецки сказал ей, чтобы она не спешила и ради Бога помнила, что сегодня в Берне воскресенье. «Никакого английского при Григорьеве», – предупредил его ранее Смайли.
Недалеко от вокзала Григорьев, должно быть, передумал, так как произошла легкая потасовка, и когда Тоби взглянул в зеркальце заднего вида, то увидел искаженное от боли лицо Григорьева, который обеими руками держался за низ живота. Они направились на Лэнггассштрассе, длинную унылую улицу за университетом. Как только они остановились у многоквартирного дома, дверь подъезда отворилась. На пороге стояла тощая экономка. Это была Милли Маккрейг, ветеран Цирка. При виде ее улыбки Григорьев приостановился, и теперь все решала скорость, а не прикрытие. Скордено выскочил на улицу, схватил Григорьева за руку и чуть не вывихнул ее; де Силски, должно быть, снова его ударил, хотя потом клялся, что это получилось случайно, ибо Григорьев согнулся пополам, и Скордено с де Силски перенесли его как невесту через порог и втащили в гостиную. Смайли сидел в уголке и ждал их. В комнате господствовали коричневый ситец и кружево. Дверь закрыли, и похитители позволили себе расслабиться. Скордено и де Силски громко расхохотались от облегчения. Тоби снял свою меховую шапку и вытер пот.
– Тихо! – произнес он, призывая к тишине.
Его помощники мгновенно повиновались.
Григорьев потирал плечо, казалось, безразличный ко всему, кроме боли. Смайли, изучавший его, увидев этот жест, успокоился: Григорьев подсознательно этим сигнализировал, что принадлежит к тем, кто привык проигрывать. Смайли вспомнил Кирова, его неумелый подход к Остраковой, его старания завербовать Отто Лейпцига. Он смотрел на Григорьева и видел перед собой неистребимую посредственность: это сказывалось в новом, но неудачно выбранном полосатом костюме, который лишь подчеркивал его тучность; в дорогих сердцу серых туфлях с дырочками для вентиляции, но слишком узких и неудобных; в фатовато уложенных волосах. Все эти никчемные, мелкие проявления тщеславия указывали, по мнению Смайли, на стремление стать величиной, чего, как он знал – и знал сам Григорьев, – ему никогда не достичь.
«В прошлом – педагог, – вспомнил Смайли бумагу, которую дал ему прочесть Эндерби „У Бена“. – Похоже, отказался от преподавания в университете ради более привилегированного положения чиновника».
«Хватает, что плохо лежит, – сразу определила бы Энн его сексуальные возможности. – Забудь о нем».
Но Смайли забыть не мог. Григорьев на крючке, и в распоряжении Смайли всего лишь несколько мгновений, дабы решить, как лучше тащить эту рыбу. В очках со стеклами без оправы, с двойным подбородком. От его смазанных маслом волос исходил запах лимона. Потирая плечо, он принялся оглядывать своих похитителей. Пот крупными каплями стекал по его лицу.
– Где я? – резко спросил он, игнорируя Смайли и решив, что руководит тут Тоби. Голос его прозвучал хрипло, затем сорвался на фальцет. Он говорил по-немецки со славянским акцентом.
«Три года в качестве первого секретаря (Торговое представительство), Советская миссия в Потсдаме, – вспомнил Смайли. – Никаких видимых связей с разведкой».
– Я требую, чтобы мне сказали, где я. Я советский дипломат высокого ранга. Я требую, чтобы мне немедленно дали возможность переговорить с моим послом.
Он продолжал потирать поврежденное плечо и от этого казался менее возмущенным.
– Вы меня выкрали! Я нахожусь здесь против воли! Немедленно отвезите меня в посольство, а не то разразится серьезный международный скандал!
Григорьев занимал сцену, но не мог заполнить ее. «Только Джордж будет задавать вопросы», – проинструктировал ранее свою команду Тоби. Только Джордж будет отвечать на них. Но Смайли сидел неподвижно, как гробовщик, – ничто, казалось, не способно нарушить это его состояние.
– Вам нужен выкуп? – обратился Григорьев. Его, видимо, вдруг поразила страшная мысль. – Вы террористы? – вдруг прошептал он. – Но если вы террористы, то почему не завязали мне глаза? Почему позволяете мне видеть ваши лица? – Он посмотрел на де Силски, потом на Скордено. – Вы должны скрывать свои лица. Скрывать! Я не хочу вас знать!
Все по-прежнему молчали, и Григорьев, ударив пухлым кулаком в раскрытую ладонь, дважды выкрикнул:
– Я требую!
Тогда Смайли с видом сожаления раскрыл на коленях блокнот, как сделал бы, наверное, Киров, и издал легкий, церемонный вздох.
– Вы – советник Григорьев из Советского посольства в Берне? – протянул он нуднейшим голосом.
– Да, Григорьев! Я Григорьев! Да, я именно Григорьев! А вы кто будете? Аль-Капоне? Кто вы? С какой стати вы держитесь со мной как комиссар?
Слово «комиссар» как нельзя больше подходило сейчас к Смайли: он держался с тупым безразличием.
– В таком случае, советник, поскольку времени у нас в обрез, я должен просить вас изучить фотографии, которые лежат на столе позади вас, – продолжил Смайли все тем же унылым тоном.
– Фотографии? Какие фотографии? Как вы можете обвинять в чем-то дипломата? Я требую, чтобы вы немедленно дали мне возможность переговорить с послом!
– Я бы рекомендовал вам, советник, сначала посмотреть фотографии, – угрюмо произнес Смайли на стандартном немецком. – А когда вы их посмотрите, звоните по телефону кому угодно. Прошу вас начать слева, – посоветовал он. – Фотографии разложены слева направо.
«У шантажируемого человека проявляются все наши слабости, – подумал Смайли, исподтишка наблюдая за тем, как Григорьев передвигается вдоль стола, словно изучая еду, расставленную на буфете во время дипломатического приема. – Шантажируемым может стать любой из нас, кто застрял в двери, пытаясь вырваться из западни». Смайли сам разложил фотографии: он представил себе, что будет происходить в мозгу Григорьева при виде этой череды бед. Вот Григорьевы остановили свой «мерседес» возле банка. Вот Григорьева, как всегда, с недовольным, насупленным лицом сидит одна в машине, крепко держа руль на случай, если кто-то попытается его отнять. Вот Григорьев и Крошка Наташа, снятые издали, сидят рядышком на скамейке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Недалеко от вокзала Григорьев, должно быть, передумал, так как произошла легкая потасовка, и когда Тоби взглянул в зеркальце заднего вида, то увидел искаженное от боли лицо Григорьева, который обеими руками держался за низ живота. Они направились на Лэнггассштрассе, длинную унылую улицу за университетом. Как только они остановились у многоквартирного дома, дверь подъезда отворилась. На пороге стояла тощая экономка. Это была Милли Маккрейг, ветеран Цирка. При виде ее улыбки Григорьев приостановился, и теперь все решала скорость, а не прикрытие. Скордено выскочил на улицу, схватил Григорьева за руку и чуть не вывихнул ее; де Силски, должно быть, снова его ударил, хотя потом клялся, что это получилось случайно, ибо Григорьев согнулся пополам, и Скордено с де Силски перенесли его как невесту через порог и втащили в гостиную. Смайли сидел в уголке и ждал их. В комнате господствовали коричневый ситец и кружево. Дверь закрыли, и похитители позволили себе расслабиться. Скордено и де Силски громко расхохотались от облегчения. Тоби снял свою меховую шапку и вытер пот.
– Тихо! – произнес он, призывая к тишине.
Его помощники мгновенно повиновались.
Григорьев потирал плечо, казалось, безразличный ко всему, кроме боли. Смайли, изучавший его, увидев этот жест, успокоился: Григорьев подсознательно этим сигнализировал, что принадлежит к тем, кто привык проигрывать. Смайли вспомнил Кирова, его неумелый подход к Остраковой, его старания завербовать Отто Лейпцига. Он смотрел на Григорьева и видел перед собой неистребимую посредственность: это сказывалось в новом, но неудачно выбранном полосатом костюме, который лишь подчеркивал его тучность; в дорогих сердцу серых туфлях с дырочками для вентиляции, но слишком узких и неудобных; в фатовато уложенных волосах. Все эти никчемные, мелкие проявления тщеславия указывали, по мнению Смайли, на стремление стать величиной, чего, как он знал – и знал сам Григорьев, – ему никогда не достичь.
«В прошлом – педагог, – вспомнил Смайли бумагу, которую дал ему прочесть Эндерби „У Бена“. – Похоже, отказался от преподавания в университете ради более привилегированного положения чиновника».
«Хватает, что плохо лежит, – сразу определила бы Энн его сексуальные возможности. – Забудь о нем».
Но Смайли забыть не мог. Григорьев на крючке, и в распоряжении Смайли всего лишь несколько мгновений, дабы решить, как лучше тащить эту рыбу. В очках со стеклами без оправы, с двойным подбородком. От его смазанных маслом волос исходил запах лимона. Потирая плечо, он принялся оглядывать своих похитителей. Пот крупными каплями стекал по его лицу.
– Где я? – резко спросил он, игнорируя Смайли и решив, что руководит тут Тоби. Голос его прозвучал хрипло, затем сорвался на фальцет. Он говорил по-немецки со славянским акцентом.
«Три года в качестве первого секретаря (Торговое представительство), Советская миссия в Потсдаме, – вспомнил Смайли. – Никаких видимых связей с разведкой».
– Я требую, чтобы мне сказали, где я. Я советский дипломат высокого ранга. Я требую, чтобы мне немедленно дали возможность переговорить с моим послом.
Он продолжал потирать поврежденное плечо и от этого казался менее возмущенным.
– Вы меня выкрали! Я нахожусь здесь против воли! Немедленно отвезите меня в посольство, а не то разразится серьезный международный скандал!
Григорьев занимал сцену, но не мог заполнить ее. «Только Джордж будет задавать вопросы», – проинструктировал ранее свою команду Тоби. Только Джордж будет отвечать на них. Но Смайли сидел неподвижно, как гробовщик, – ничто, казалось, не способно нарушить это его состояние.
– Вам нужен выкуп? – обратился Григорьев. Его, видимо, вдруг поразила страшная мысль. – Вы террористы? – вдруг прошептал он. – Но если вы террористы, то почему не завязали мне глаза? Почему позволяете мне видеть ваши лица? – Он посмотрел на де Силски, потом на Скордено. – Вы должны скрывать свои лица. Скрывать! Я не хочу вас знать!
Все по-прежнему молчали, и Григорьев, ударив пухлым кулаком в раскрытую ладонь, дважды выкрикнул:
– Я требую!
Тогда Смайли с видом сожаления раскрыл на коленях блокнот, как сделал бы, наверное, Киров, и издал легкий, церемонный вздох.
– Вы – советник Григорьев из Советского посольства в Берне? – протянул он нуднейшим голосом.
– Да, Григорьев! Я Григорьев! Да, я именно Григорьев! А вы кто будете? Аль-Капоне? Кто вы? С какой стати вы держитесь со мной как комиссар?
Слово «комиссар» как нельзя больше подходило сейчас к Смайли: он держался с тупым безразличием.
– В таком случае, советник, поскольку времени у нас в обрез, я должен просить вас изучить фотографии, которые лежат на столе позади вас, – продолжил Смайли все тем же унылым тоном.
– Фотографии? Какие фотографии? Как вы можете обвинять в чем-то дипломата? Я требую, чтобы вы немедленно дали мне возможность переговорить с послом!
– Я бы рекомендовал вам, советник, сначала посмотреть фотографии, – угрюмо произнес Смайли на стандартном немецком. – А когда вы их посмотрите, звоните по телефону кому угодно. Прошу вас начать слева, – посоветовал он. – Фотографии разложены слева направо.
«У шантажируемого человека проявляются все наши слабости, – подумал Смайли, исподтишка наблюдая за тем, как Григорьев передвигается вдоль стола, словно изучая еду, расставленную на буфете во время дипломатического приема. – Шантажируемым может стать любой из нас, кто застрял в двери, пытаясь вырваться из западни». Смайли сам разложил фотографии: он представил себе, что будет происходить в мозгу Григорьева при виде этой череды бед. Вот Григорьевы остановили свой «мерседес» возле банка. Вот Григорьева, как всегда, с недовольным, насупленным лицом сидит одна в машине, крепко держа руль на случай, если кто-то попытается его отнять. Вот Григорьев и Крошка Наташа, снятые издали, сидят рядышком на скамейке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113