Замолчи, или тебя отправят в Унтерзее».
В коридоре снова раздались шаги. Француженку вели одеваться. Она иногда сопротивлялась, и тогда на нее надевали смирительную рубашку. Иногда Александру посылали успокоить ее, и она принималась расчесывать француженке волосы, снова и снова, молча, пока девушка не расслаблялась и не принималась целовать ей руки. Тогда Александру уводили от нее, потому что любовь не входила, не входила, не входила в программу этого заведения.
Дверь распахнулась, и Александра услышала слащавый голос Милосердной-Милосердненькой, которая понукала ее, будто старуха няня в русской пьесе:
– Саша! Вставай немедленно! Саша, немедленно просыпайся! Проснись же, Саша! Саша!
Мать-настоятельница подошла ближе. Александра подумала, сорвет ли она с нее простыню, заставит ли силой встать. Матушка Милосердная, несмотря на аристократическое происхождение, бывала грубой как солдат. Она отнюдь не вела себя по-хамски, но действовала напрямик и легко заводилась.
– Саша, опоздаешь на завтрак. Другие девушки посмотрят на тебя, станут над тобой смеяться, скажут, что мы, русские дураки, всегда опаздываем. Саша? Саша, неужели ты хочешь пропустить молитву? Господь очень рассердится на тебя, Саша. Он огорчится и станет плакать. И начнет думать, как бы тебя наказать. Саша, ты что, хочешь поехать в Унтерзее?
Александра крепко зажмурилась. «Мне шесть лет, и мне нужно поспать, матушка Милосердная. Господь сделал так, что мне теперь пять, Господь сделал так, что мне теперь четыре. А теперь мне три годика, и мне надо поспать, матушка Милосердная».
– Саша, ты что, забыла, что у тебя сегодня особый день? Ты забыла, что сегодня к тебе приедет гость?
«Господи, сделай так, чтоб мне было два годика, Господи, сделай так, чтоб мне был один, Господи, сделай так, чтобы я еще не родилась. Нет, я не забыла про моего гостя, матушка Милосердная. Я помнила о нем еще до того, как легла спать. Он мне снился, я ни о чем другом не думала с тех пор, как проснулась. Но, матушка Милосердная, я не хочу сегодня видеть этого гостя – ни сегодня, ни вообще. Не могу я, не могу я жить ложью, я не умею, и потому не дам, не дам, не дам дню начаться!»
Александра покорно вылезла из постели.
– Ну вот, – успокоилась матушка Милосердная, рассеянно чмокнула ее в лоб и быстро пошла дальше по коридору, громко возвещая: – Опаздываем! Снова опаздываем! – и хлопая в ладоши. – Пет, пет! – говорила она, словно сгоняя глупых куриц.
ГЛАВА 23
Поездка в Тун заняла полчаса, и, выйдя из вокзала, Смайли пошел не спеша, останавливаясь у витрин и слегка петляя. «Есть люди, у которых возникает желание совершить героический поступок и умереть за свою страну, – размышлял он. – …Если подпалить человека, в нем просыпается упрямство…» Интересно, что проснулось бы в нем.
День был мрачный, хмурый. Редкие пешеходы медленными тенями проплывали в тумане, а пароходики, курсировавшие по озеру, застыли у причалов. Время от времени беспросветная мгла разрывалась, и Смайли видел замок, дерево, кусок городской стены. Затем завеса снова опускалась. Меж булыжников и в разветвлениях узловатых деревьев курорта лежал снег. Немногие машины ехали с зажженными фарами, шины их хлюпали по мокрому снегу. Единственными яркими пятнами были витрины: золотые часы, одежда для лыжников, похожая на национальные флаги. «Будьте там самое раннее в одиннадцать, – прикинул Тоби, – даже одиннадцать, и то слишком рано, Джордж: они приедут не раньше двенадцати». А сейчас только половина одиннадцатого, но Смайли хотелось иметь запас времени, хотелось покружить по городку, прежде чем осесть, хотелось потянуть время, чтобы, как сказал бы Эндерби, разложить все по полочкам. Смайли свернул в узкую улочку и прямо перед собой увидел вздымающийся ввысь замок. Аркада кончилась, началась мостовая, потом лестница, потом крутой подъем – он продолжал идти вверх. Он прошел мимо «Английской чайной», «Американского бара», ночного клуба «Оазис» – все вывески освещены неоном, каждое заведение – копия утраченного оригинала. Но они не могли уничтожить его любви к Швейцарии. Он вышел на площадь и увидел скамью – ту самую, а напротив, через дорогу, маленькую гостиницу, в точности как ее описал Тоби, с кафе-рестораном на первом этаже и комнатами-номерами барачного типа над ним. Он увидел желтый почтовый фургон, смело припаркованный на запрещенном месте, и понял, что это – стационарный пост Тоби. Тоби всю жизнь считал почтовые фургоны самыми надежными – куда бы ни поехал, всюду их крал, оправдывая это тем, что никто не замечает и не запоминает их. Сейчас он поставил новые номерные знаки, но они выглядели старше фургона. Смайли пересек площадь. На двери банка значилось: «ОТКРЫТО: ПОНЕДЕЛЬНИК – ЧЕТВЕРГ 07.45 – 17.00, ПЯТНИЦА 07.45 – 18.15». «Григорьев любит приезжать в обеденные часы, потому что в Туне никому в голову не придет тратить обеденные часы на посещение банка, – пояснил Тоби. – Он принимает отсутствие деятельности за безопасность, Джордж. Пустые места, пустое время – Григорьева до того легко разгадать, что это даже смущает». Смайли прошел по пешеходному мостику. Еще без десяти одиннадцать. Он перешел через дорогу и направился к маленькой гостинице, откуда хорошо был виден банк Григорьева. «Напряжение в вакууме, – подумал он, прислушиваясь к хлюпанью своих сапог и журчанию воды в водостоках, – городок в межсезонье и в безвременье. – Удастся, Джордж, подпалить или нет – никогда не знаешь. Как бы тут сыграл Карла? – раздумывал Джордж. – Что бы сделал этот сторонник крайностей, чего мы не делаем?» Смайли ничего не мог придумать, кроме физического насилия. Карла собрал бы оперативные данные, потом совершил бы подход – рискнул бы. Джордж толкнул дверь в кафе, и на него пахнуло теплом. Он прошел к столику у окна, на котором стояло «ЗАНЯТО».
– Я жду мистера Джакоби, – объяснился он с официанткой.
Она недовольно кивнула, не глядя на него. Бледная девушка с невыразительным лицом. Смайли заказал стакан кофе с молоком, официантка ответила, что в стаканах они подают кофе только со шнапсом.
– В таком случае чашку кофе, – произнес он, сдаваясь.
И зачем он вообще попросил стакан кофе?
«Напряжение в вакууме, – снова подумал он, озираясь. – Риск в пустоте».
Кафе было оформлено согласно современным представлениям о швейцарской старине. На оштукатуренных колоннах висели пластмассовые пики. Из невидимых громкоговорителей неслась безобидная музыка; доверительный голос диктора каждое объявление делал на нескольких языках. В углу четверо мужчин молча играли в карты. Смайли посмотрел в окно на пустую площадь. Снова пошел дождь, превращая все из белого в серое. Мимо проехал на велосипеде мальчишка в красной шерстяной шапочке, и шапочка, словно факел, мелькала на дороге, пока туман не погасил ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
В коридоре снова раздались шаги. Француженку вели одеваться. Она иногда сопротивлялась, и тогда на нее надевали смирительную рубашку. Иногда Александру посылали успокоить ее, и она принималась расчесывать француженке волосы, снова и снова, молча, пока девушка не расслаблялась и не принималась целовать ей руки. Тогда Александру уводили от нее, потому что любовь не входила, не входила, не входила в программу этого заведения.
Дверь распахнулась, и Александра услышала слащавый голос Милосердной-Милосердненькой, которая понукала ее, будто старуха няня в русской пьесе:
– Саша! Вставай немедленно! Саша, немедленно просыпайся! Проснись же, Саша! Саша!
Мать-настоятельница подошла ближе. Александра подумала, сорвет ли она с нее простыню, заставит ли силой встать. Матушка Милосердная, несмотря на аристократическое происхождение, бывала грубой как солдат. Она отнюдь не вела себя по-хамски, но действовала напрямик и легко заводилась.
– Саша, опоздаешь на завтрак. Другие девушки посмотрят на тебя, станут над тобой смеяться, скажут, что мы, русские дураки, всегда опаздываем. Саша? Саша, неужели ты хочешь пропустить молитву? Господь очень рассердится на тебя, Саша. Он огорчится и станет плакать. И начнет думать, как бы тебя наказать. Саша, ты что, хочешь поехать в Унтерзее?
Александра крепко зажмурилась. «Мне шесть лет, и мне нужно поспать, матушка Милосердная. Господь сделал так, что мне теперь пять, Господь сделал так, что мне теперь четыре. А теперь мне три годика, и мне надо поспать, матушка Милосердная».
– Саша, ты что, забыла, что у тебя сегодня особый день? Ты забыла, что сегодня к тебе приедет гость?
«Господи, сделай так, чтоб мне было два годика, Господи, сделай так, чтоб мне был один, Господи, сделай так, чтобы я еще не родилась. Нет, я не забыла про моего гостя, матушка Милосердная. Я помнила о нем еще до того, как легла спать. Он мне снился, я ни о чем другом не думала с тех пор, как проснулась. Но, матушка Милосердная, я не хочу сегодня видеть этого гостя – ни сегодня, ни вообще. Не могу я, не могу я жить ложью, я не умею, и потому не дам, не дам, не дам дню начаться!»
Александра покорно вылезла из постели.
– Ну вот, – успокоилась матушка Милосердная, рассеянно чмокнула ее в лоб и быстро пошла дальше по коридору, громко возвещая: – Опаздываем! Снова опаздываем! – и хлопая в ладоши. – Пет, пет! – говорила она, словно сгоняя глупых куриц.
ГЛАВА 23
Поездка в Тун заняла полчаса, и, выйдя из вокзала, Смайли пошел не спеша, останавливаясь у витрин и слегка петляя. «Есть люди, у которых возникает желание совершить героический поступок и умереть за свою страну, – размышлял он. – …Если подпалить человека, в нем просыпается упрямство…» Интересно, что проснулось бы в нем.
День был мрачный, хмурый. Редкие пешеходы медленными тенями проплывали в тумане, а пароходики, курсировавшие по озеру, застыли у причалов. Время от времени беспросветная мгла разрывалась, и Смайли видел замок, дерево, кусок городской стены. Затем завеса снова опускалась. Меж булыжников и в разветвлениях узловатых деревьев курорта лежал снег. Немногие машины ехали с зажженными фарами, шины их хлюпали по мокрому снегу. Единственными яркими пятнами были витрины: золотые часы, одежда для лыжников, похожая на национальные флаги. «Будьте там самое раннее в одиннадцать, – прикинул Тоби, – даже одиннадцать, и то слишком рано, Джордж: они приедут не раньше двенадцати». А сейчас только половина одиннадцатого, но Смайли хотелось иметь запас времени, хотелось покружить по городку, прежде чем осесть, хотелось потянуть время, чтобы, как сказал бы Эндерби, разложить все по полочкам. Смайли свернул в узкую улочку и прямо перед собой увидел вздымающийся ввысь замок. Аркада кончилась, началась мостовая, потом лестница, потом крутой подъем – он продолжал идти вверх. Он прошел мимо «Английской чайной», «Американского бара», ночного клуба «Оазис» – все вывески освещены неоном, каждое заведение – копия утраченного оригинала. Но они не могли уничтожить его любви к Швейцарии. Он вышел на площадь и увидел скамью – ту самую, а напротив, через дорогу, маленькую гостиницу, в точности как ее описал Тоби, с кафе-рестораном на первом этаже и комнатами-номерами барачного типа над ним. Он увидел желтый почтовый фургон, смело припаркованный на запрещенном месте, и понял, что это – стационарный пост Тоби. Тоби всю жизнь считал почтовые фургоны самыми надежными – куда бы ни поехал, всюду их крал, оправдывая это тем, что никто не замечает и не запоминает их. Сейчас он поставил новые номерные знаки, но они выглядели старше фургона. Смайли пересек площадь. На двери банка значилось: «ОТКРЫТО: ПОНЕДЕЛЬНИК – ЧЕТВЕРГ 07.45 – 17.00, ПЯТНИЦА 07.45 – 18.15». «Григорьев любит приезжать в обеденные часы, потому что в Туне никому в голову не придет тратить обеденные часы на посещение банка, – пояснил Тоби. – Он принимает отсутствие деятельности за безопасность, Джордж. Пустые места, пустое время – Григорьева до того легко разгадать, что это даже смущает». Смайли прошел по пешеходному мостику. Еще без десяти одиннадцать. Он перешел через дорогу и направился к маленькой гостинице, откуда хорошо был виден банк Григорьева. «Напряжение в вакууме, – подумал он, прислушиваясь к хлюпанью своих сапог и журчанию воды в водостоках, – городок в межсезонье и в безвременье. – Удастся, Джордж, подпалить или нет – никогда не знаешь. Как бы тут сыграл Карла? – раздумывал Джордж. – Что бы сделал этот сторонник крайностей, чего мы не делаем?» Смайли ничего не мог придумать, кроме физического насилия. Карла собрал бы оперативные данные, потом совершил бы подход – рискнул бы. Джордж толкнул дверь в кафе, и на него пахнуло теплом. Он прошел к столику у окна, на котором стояло «ЗАНЯТО».
– Я жду мистера Джакоби, – объяснился он с официанткой.
Она недовольно кивнула, не глядя на него. Бледная девушка с невыразительным лицом. Смайли заказал стакан кофе с молоком, официантка ответила, что в стаканах они подают кофе только со шнапсом.
– В таком случае чашку кофе, – произнес он, сдаваясь.
И зачем он вообще попросил стакан кофе?
«Напряжение в вакууме, – снова подумал он, озираясь. – Риск в пустоте».
Кафе было оформлено согласно современным представлениям о швейцарской старине. На оштукатуренных колоннах висели пластмассовые пики. Из невидимых громкоговорителей неслась безобидная музыка; доверительный голос диктора каждое объявление делал на нескольких языках. В углу четверо мужчин молча играли в карты. Смайли посмотрел в окно на пустую площадь. Снова пошел дождь, превращая все из белого в серое. Мимо проехал на велосипеде мальчишка в красной шерстяной шапочке, и шапочка, словно факел, мелькала на дороге, пока туман не погасил ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113