В восемь вечера случилось нечто совсем неожиданное. Старик Хоган заявил, что хочет составить завещание. Поначалу врач решил, что это бред. Что может завещать заключенный? Тело его будет принадлежать земле, душа — аду, а тюремная одежда — государству. Поскольку, однако, больной продолжал настаивать, а даже тюремные власти редко отказывают умирающему в его последнем желании, врач аккуратно записал последнюю волю старика в присутствии, как и положено, свидетелей — священника и директора тюрьмы….
…На следующий день Хоган уже весело болтал ногами, сидя на кольце Сатурна, и удовлетворенно потирал руки, разглядывая издали наш шарик.
Примерно миллион фунтов стерлингов были завещаны им мисс Эвелин Вестон.
Я лично не люблю судить людей за их слабости, а уж любопытство и вовсе не считаю грехом. Оно, конечно, связано, если верить поговорке, с риском быстрее состариться, но уж никак не является грехом. У любопытства, однако, есть уродливый близнец: подслушивание. Подслушивающих людей я презираю. Каждый раз, когда мне самому случалось подслушивать, это вызывало у меня настоящие душевные муки. Есть в этом, поверьте, что-то, напоминающее убийство из-за угла, что-то низкое и постыдное. Поэтому мы не можем простить подобную низость и Эдди Рансингу, хотя следовало бы учесть, что молодой человек был влюблен, а у мужчин это состояние заставляет быстро ржаветь даже самую железную волю. Эдди Рансинг подслушивал. Стенка, разделявшая мансарды, была настолько тонкой, что ему достаточно было приложить ухо к обоям, чтобы слышать разговор между Эвелин Вестон и ее матерью. Чем дальше, тем плотнее прижимался он к стене, и охотнее всего прильнул бы к ней обоими ушами, если бы природа — к великой досаде любителей подслушивать — не разделила уши, поместив их по разным сторонам нашей физиономии. Впрочем, ему и так все было слышно. Эвелин читала вслух письмо, только что доставленное почтой. В письме этом содержалось завещание старого Джима Хогана.
«…нижеподписавшиеся подтверждают, что заключенный Джим Хоган, диктуя свое завещание и скрепляя его собственноручной подписью, находился в здравом уме и полном сознании
Г. X. Гледстон, священник;
М. Крикли, директор тюрьмы.
Я завещаю свое состояние, оцениваемое в один миллион фунтов стерлингов, Эвелин Вестон, дочери Сэмюэля Вестона, проживающей по адресу: Лондон, Кингс-роуд, 4. Состояние это заключается в алмазе величиною с орех, полученном мною в качестве подарка. Хотя это звучит совершенно неправдоподобно, но и получен он был мною во время, изобиловавшее неправдоподобными событиями. В конце войны я, вместе с еще несколькими английскими солдатами, вступил в армию Колчака. Когда гражданская война в Сибири подошла к концу, мне удалось ценой неимоверных лишений вернуться в европейскую часть России. Раздобыв чужие документы, я с эшелоном военнопленных австрийцев добрался до Москвы. Там я и еще несколько парней занялись выкачиванием денег из состоятельных людей, стремившихся сбежать от ужасов революции. Мы выискивали таких людей и предлагали перебросить их в Польшу. Раздобыв закрытую грузовую машину, мы просто отвозили их подальше, в каком-нибудь пустынном месте отбирали все имущество, а их самих бросали там. Попался на нашу удочку и наш последний пассажир — невысокий старик с седой бородой и негромким голосом. Он обещал нам сказочную сумму, если мы поможем ему пробраться в Польшу. Пятьдесят тысяч долларов! Никого другого мы в тот раз брать не стали. Погрузив чемоданы старика, мы проехали верст двести до места, где дорога шла через занесенный снегом лес. Там мы собирались ограбить его. Только грабить-то оказалось нечего. В чемоданах не было ничего, кроме белья, книг и прочей никому не нужной ерунды. Зря мы прощупывали каждую вещь, даже подкладку пальто разрезали — у этого человека ничего не было. Мои компаньоны — их было трое — накинулись на старика, допытываясь, как он собирался заплатить им пятьдесят тысяч. «Я готов дать и больше, если мы перейдем границу, — ответил тот. — Мое состояние уже за пределами России». Один из моих товарищей выхватил нож и, если бы я не подбил ему руку, тут же зарезал бы старика. Сейчас мне уже ни к чему стараться выставить себя в лучшем свете. Да, я был отпетым бандитом и сам, если нужно было, не задумываясь, орудовал ножом, но полностью человеческих чувств я все-таки не потерял. Короче говоря, зарезать старика я не дал. Кончилось тем, что после отчаянной ссоры мои компаньоны выкинули меня из машины и уехали. Не буду подробно рассказывать, как мы со стариком добирались до польской границы, факт тот, что мы добрались все-таки до той полосы шириной в несколько километров, которая разделяла две страны на время мирных переговоров и получила название «нейтральной зоны». Стояла суровая зима. Мы, изголодавшиеся и измученные, еле брели по глубокому снегу. «Вот увидите, — повторял, стараясь подбодрить меня, старик, — если мы выберемся отсюда живыми, я озолочу вас.» В конце концов я не выдержал: «Да брось ты эти сказочки! У тебя же все добро — рваные штаны!» До сих пор помню, как он глянул на меня. «Ошибаетесь. Мои миллионы давно уже в Париже. Моему сыну удалось бежать вовремя. Это чистая правда. Вы можете не скромничать и просить любую награду.» Тут я совсем уж вышел из себя. «Знаешь что, — рявкнул я, — может, привезешь тогда мне в Лондон что-нибудь поценнее из семейных драгоценностей? По-моему, я их честно заработал». Старик спокойно кивнул: «Если мы останемся живы, я привезу вам в Лондон самую ценную из наших семейных драгоценностей. Хотя, правду говоря, расстаться с ней мне будет не легко — ведь это самый большой алмаз из старинной короны русских царей.» Можете представить, что я ему ответил. Вокруг нас плотной пеленой падал снег, порывы ветра чуть не сбивали с ног, а вдобавок ко всему откуда-то издалека доносился вой волков. Кончилось тем, что мы заблудились, а это означало верную смерть. Нам, однако, повезло и, теряя последние силы, мы все-таки снова вышли на санный след. Последний отрезок пути мне, хотя я сам еле держался на ногах, пришлось буквально тащить старика. Почему-то не мог я бросить его умирать в этой белой, холодной пустыне. Я ругался, скрипел зубами, но волок его. Наконец на нас наткнулись польские пограничники. Моего спутника в тяжелом состоянии доставили в ближайшую больницу, а я был до того измучен, что пришел в себя, только выпив целую бутылку водки. Вместе с другими беженцами меня впихнули в товарный вагон и доставили в Данциг, а оттуда я вернулся домой на борту английского крейсера. О старике я и думать забыл. В Лондоне у меня нашлись старые друзья, и мы немедленно снова принялись за работу. Пару раз все сошло удачно, а потом нас засадили за решетку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43