– Тебе просто не нравится в поте лица зарабатывать свой хлеб.
Хотя бы перемена темы.
– Верно, – признался Пол. – Но, правду сказать, вся Фирма у нас странная, как тараканьи танцы.
Дункан покачал головой:
– Добро пожаловать в реальность. Тараканьи танцы – синоним любого офиса. Со временем ты привыкнешь, и делу конец.
Пол на несколько секунд всерьез задумался, не выложить ли всю правду, начиная с дурацких вопросов на собеседовании, борозд от когтей, мечей в камне, Гилберта и Салливана, красного глаза, жутковатых предметов в хранилище и исчезающего степлера и заканчивая смертельным испугом мистера Тэннера, когда он пришел на пять минут раньше, да еще лекцией профессора Ваншпее и его фотографией. Но они все равно ему не поверят. Или – что еще хуже – поверят, а в таком случае есть громадный риск, что он и сам в конце концов поверит.
– Да, папочка, – пробормотал он. – Во всяком случае, они мне платят. То же на всех?
Сам он едва притронулся к своему пиву, которое на вкус было, как вымоченные в керосине тухлые яйца, но их кружки опустели.
– Мне «венткастер», – сказал Дункан, а Дженни сморщила носик и сказала, что попробует «кросс марстон».
По дороге от стойки, держа в каждой руке по пинте пива и балансируя между большими пальцами полпинтой лимонадного шанди, Пол размышлял над своим решением. В конце концов чудесно было бы хоть с кем-нибудь поделиться, ведь он целый месяц пытался справиться с этим один. И может, есть маленькая вероятность, что они над ним посмеются, обзовут недотепой и взаправду объяснят (ведь они же взрослые, Большие Люди, которые Знают Мир, и смогут предложить чудовищно очевидное объяснение, известное всем во вселенной, кроме него). В крайнем случае они скажут, что он с дуба рухнул и все себе навоображал, – он на собственной шкуре испытал, что Дункан и Дженни, когда захотят бывают весьма убедительны. Хорошо бы поверить, что это все его воображение!
Да, но почему-то он промолчал.
– Вот это «венткастер», – только сказал он, раздавая кружки. – Как насчет пульки?
Они два часа играли в преферанс, Дункан выиграл один заход, а Дженни все остальные. И даже несмотря на то, что Дженни не смогла удержаться и не сказать, что Пол, по всей видимости, влюблен, ведь только тот, у кого мозги съехали от любовного вздора, может объявлять тройку при такой груде дерьма, и несмотря на то, что Дункан и Дженни то и дело в критические моменты отвлекались, чтобы потереться носами и поцеловать друг друга в бровь или в глаз, так чудесно было снова заниматься чем-то нормальным, например играть в карты в пабе со старым другом (или со старым другом и его повелительницей, что почти одно и то же). Три половинки и пинта лимонадного шанди тоже, конечно, сделали свое, хотя голос разума нашептывал, что завтра в семь утра об этом пункте вечерней программы он пожалеет. Более того, он не мог не заметить легкой перемены в друзьях, будто его статус немного, но вырос: из бедного смешного Пола, у которого до сих пор нет ни работы, ни девушки, он возвысился до младшего подмастерья в великом «Жизнь, Инк»; да, до них ему, как до звезды, но он теперь – член той же партии, «один из нас», а не бездомный беженец из детства.
Но.
Но пока они играли в карты и позже, когда объедались жирной треской в кляре на набережной Виктории, и еще позже, когда Пол, подавленный от переедания, трясся в ночном автобусе, ему пришло в голову, что он в чем-то ошибся, и после короткого, но убийственно честного самоанализа, он наконец сообразил, в чем именно.
В том, что он влюблен, нет никаких сомнений. И этот вывод только подтверждало странное, но слишком знакомое чувство, похожее на похмелье или на острый приступ тошноты в машине, которое он испытывал всякий раз, когда видел Софи. Потом он сравнил два мысленных образа: вечер, который он только что провел, и воображаемый вечер с Софи, состоящий сплошь из неловких пауз, минных полей и бездонных ледяных пещер. А потом задал себе ужасающий вопрос: «И что же ты в ней нашел?»
Такой вопрос ему никогда раньше даже в голову не приходил. Она девушка, у нее нет парня, она выдержала рядом с ним больше пяти минут и при этом не ушла и не дала ему по физиономии. Ему и этого достаточно, но важнее – оборотная сторона медали: она-то что могла в нем увидеть? "Да, но... – продолжал он допрашивать себя. – Да, но отложим пока это в долгий ящик. Ответь на вопрос: «Почему ты любишь эту девушку?»
Тут Пол задумался. И чем больше он копался в себе, тем больше убеждался, что ответ здесь может быть только один, старый и верный, как альпинистский крюк: потому что она есть. «Потому что я ей, возможно, нравлюсь. Потому что она еще пока не сказала, что ее от меня тошнит».
«Ответ неверен», – мысленно оборвал он себя. Ведь если его мечты сбудутся, если он выдернет пробку из бутылки с су-пер-пупер-гиперджинном, и исполнится его Единственное Желание, не будет никаких уютных, веселых, расслабленных вечеров в пабе за игрой в преферанс, и с потакательской ерундой про то, чтобы быть самим собой, тоже придется распроститься. Тут ему вдруг вспомнилось кое-что, сказанное Софи в вечер памяти господ Гилберта и Салливана на экзотической плазе Риальто: «Никто из нас не был сам собой, поэтому мы никогда не могли бы быть нами», – а тем временем из далекого далека, точно слабые рожки Раздола, призрак Граучо Маркса шептал свою знаменитую остроту про то, что не хочет быть членом клуба, куда открыт доступ таким, как он, личностям.
«Но», – утешил он самого себя.
Но все его домыслы – притянутая зауши ерунда. Какой, черт побери, смысл гадать, хочешь ли ты Истинного Счастья, когда получить его у тебя столько же шансов, сколько у Джеффри Арчера получить Букеровскую премию? А кроме того, если Истинное Счастье сводится к тому, чтобы играть в карты и пить шанди в пабе с двумя дегенератами, то рыба, выползшая на плавниках из праокеана, чтобы пройти долгим, трудным путем эволюции и в конце концов превратиться в него самого, скорее всего зря потратила время. Он задумался над поисками счастья; слишком уж они напоминают то, как беспрестанно тщетно преследует Элмер Фудд Багза Банни.
«Но (он отпер входную дверь, щелкнул выключателем и свет отразился в глазах от рукояти меча в камне) хотя бы это помогает мне взглянуть на всякую чушь со стороны». Ситуация в «Дж. В. Уэлс и Ко», возможно, на редкость странная, но все это семечки в сравнении с непостижимым безумием быть человеком. А вот если бы он попытался объяснить это паре старых друзей, они не рассмеялись бы ему в лицо, а заломили бы ему руки и сидели бы на нем, пока не прибудут с наручниками и смирительной рубахой санитары.
На следующее утро Пол проснулся с головной болью.
«Какая подлость!» – подумал он. Дункан и Дженни вливали в себя это пойло ведрами, но можно поставить ренту за будущий год, что у них сейчас нет ощущения, будто горцы Шотландии глушат динамитом форель в мутных озерцах у них за глазами, и изжога их не мучает, и живот не пучит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Хотя бы перемена темы.
– Верно, – признался Пол. – Но, правду сказать, вся Фирма у нас странная, как тараканьи танцы.
Дункан покачал головой:
– Добро пожаловать в реальность. Тараканьи танцы – синоним любого офиса. Со временем ты привыкнешь, и делу конец.
Пол на несколько секунд всерьез задумался, не выложить ли всю правду, начиная с дурацких вопросов на собеседовании, борозд от когтей, мечей в камне, Гилберта и Салливана, красного глаза, жутковатых предметов в хранилище и исчезающего степлера и заканчивая смертельным испугом мистера Тэннера, когда он пришел на пять минут раньше, да еще лекцией профессора Ваншпее и его фотографией. Но они все равно ему не поверят. Или – что еще хуже – поверят, а в таком случае есть громадный риск, что он и сам в конце концов поверит.
– Да, папочка, – пробормотал он. – Во всяком случае, они мне платят. То же на всех?
Сам он едва притронулся к своему пиву, которое на вкус было, как вымоченные в керосине тухлые яйца, но их кружки опустели.
– Мне «венткастер», – сказал Дункан, а Дженни сморщила носик и сказала, что попробует «кросс марстон».
По дороге от стойки, держа в каждой руке по пинте пива и балансируя между большими пальцами полпинтой лимонадного шанди, Пол размышлял над своим решением. В конце концов чудесно было бы хоть с кем-нибудь поделиться, ведь он целый месяц пытался справиться с этим один. И может, есть маленькая вероятность, что они над ним посмеются, обзовут недотепой и взаправду объяснят (ведь они же взрослые, Большие Люди, которые Знают Мир, и смогут предложить чудовищно очевидное объяснение, известное всем во вселенной, кроме него). В крайнем случае они скажут, что он с дуба рухнул и все себе навоображал, – он на собственной шкуре испытал, что Дункан и Дженни, когда захотят бывают весьма убедительны. Хорошо бы поверить, что это все его воображение!
Да, но почему-то он промолчал.
– Вот это «венткастер», – только сказал он, раздавая кружки. – Как насчет пульки?
Они два часа играли в преферанс, Дункан выиграл один заход, а Дженни все остальные. И даже несмотря на то, что Дженни не смогла удержаться и не сказать, что Пол, по всей видимости, влюблен, ведь только тот, у кого мозги съехали от любовного вздора, может объявлять тройку при такой груде дерьма, и несмотря на то, что Дункан и Дженни то и дело в критические моменты отвлекались, чтобы потереться носами и поцеловать друг друга в бровь или в глаз, так чудесно было снова заниматься чем-то нормальным, например играть в карты в пабе со старым другом (или со старым другом и его повелительницей, что почти одно и то же). Три половинки и пинта лимонадного шанди тоже, конечно, сделали свое, хотя голос разума нашептывал, что завтра в семь утра об этом пункте вечерней программы он пожалеет. Более того, он не мог не заметить легкой перемены в друзьях, будто его статус немного, но вырос: из бедного смешного Пола, у которого до сих пор нет ни работы, ни девушки, он возвысился до младшего подмастерья в великом «Жизнь, Инк»; да, до них ему, как до звезды, но он теперь – член той же партии, «один из нас», а не бездомный беженец из детства.
Но.
Но пока они играли в карты и позже, когда объедались жирной треской в кляре на набережной Виктории, и еще позже, когда Пол, подавленный от переедания, трясся в ночном автобусе, ему пришло в голову, что он в чем-то ошибся, и после короткого, но убийственно честного самоанализа, он наконец сообразил, в чем именно.
В том, что он влюблен, нет никаких сомнений. И этот вывод только подтверждало странное, но слишком знакомое чувство, похожее на похмелье или на острый приступ тошноты в машине, которое он испытывал всякий раз, когда видел Софи. Потом он сравнил два мысленных образа: вечер, который он только что провел, и воображаемый вечер с Софи, состоящий сплошь из неловких пауз, минных полей и бездонных ледяных пещер. А потом задал себе ужасающий вопрос: «И что же ты в ней нашел?»
Такой вопрос ему никогда раньше даже в голову не приходил. Она девушка, у нее нет парня, она выдержала рядом с ним больше пяти минут и при этом не ушла и не дала ему по физиономии. Ему и этого достаточно, но важнее – оборотная сторона медали: она-то что могла в нем увидеть? "Да, но... – продолжал он допрашивать себя. – Да, но отложим пока это в долгий ящик. Ответь на вопрос: «Почему ты любишь эту девушку?»
Тут Пол задумался. И чем больше он копался в себе, тем больше убеждался, что ответ здесь может быть только один, старый и верный, как альпинистский крюк: потому что она есть. «Потому что я ей, возможно, нравлюсь. Потому что она еще пока не сказала, что ее от меня тошнит».
«Ответ неверен», – мысленно оборвал он себя. Ведь если его мечты сбудутся, если он выдернет пробку из бутылки с су-пер-пупер-гиперджинном, и исполнится его Единственное Желание, не будет никаких уютных, веселых, расслабленных вечеров в пабе за игрой в преферанс, и с потакательской ерундой про то, чтобы быть самим собой, тоже придется распроститься. Тут ему вдруг вспомнилось кое-что, сказанное Софи в вечер памяти господ Гилберта и Салливана на экзотической плазе Риальто: «Никто из нас не был сам собой, поэтому мы никогда не могли бы быть нами», – а тем временем из далекого далека, точно слабые рожки Раздола, призрак Граучо Маркса шептал свою знаменитую остроту про то, что не хочет быть членом клуба, куда открыт доступ таким, как он, личностям.
«Но», – утешил он самого себя.
Но все его домыслы – притянутая зауши ерунда. Какой, черт побери, смысл гадать, хочешь ли ты Истинного Счастья, когда получить его у тебя столько же шансов, сколько у Джеффри Арчера получить Букеровскую премию? А кроме того, если Истинное Счастье сводится к тому, чтобы играть в карты и пить шанди в пабе с двумя дегенератами, то рыба, выползшая на плавниках из праокеана, чтобы пройти долгим, трудным путем эволюции и в конце концов превратиться в него самого, скорее всего зря потратила время. Он задумался над поисками счастья; слишком уж они напоминают то, как беспрестанно тщетно преследует Элмер Фудд Багза Банни.
«Но (он отпер входную дверь, щелкнул выключателем и свет отразился в глазах от рукояти меча в камне) хотя бы это помогает мне взглянуть на всякую чушь со стороны». Ситуация в «Дж. В. Уэлс и Ко», возможно, на редкость странная, но все это семечки в сравнении с непостижимым безумием быть человеком. А вот если бы он попытался объяснить это паре старых друзей, они не рассмеялись бы ему в лицо, а заломили бы ему руки и сидели бы на нем, пока не прибудут с наручниками и смирительной рубахой санитары.
На следующее утро Пол проснулся с головной болью.
«Какая подлость!» – подумал он. Дункан и Дженни вливали в себя это пойло ведрами, но можно поставить ренту за будущий год, что у них сейчас нет ощущения, будто горцы Шотландии глушат динамитом форель в мутных озерцах у них за глазами, и изжога их не мучает, и живот не пучит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94