– Простите, Николай Парфенович, но я не очень понял – что значит сопровождать? Куда? На грабеж?!
– Ладно, ты мне здесь тоже невинность-то не изображай! Наслышан небось о прежних порядках. Бога благодари, что поздно родился! Однако я тоже не прав – начал говорить, так надо бы с начала. А вышло – с середины. Дело как было? Пал Григорьич Заторный в те годы в большой силе был. Член ПБ, поговаривали – кандидат в генсеки. Держал себя, должен сказать, вольно. Такого, что он творил, мало кто себе позволял, даже из ближнего круга. Ну ладно – наше дело в ту пору было наблюдать и помалкивать. Словом, был Загорный крут, а сынок – Димка – не в отца пошел. Такой, знаешь, истеричный хлюпик, капризный, избалованный.
Одно слово – мажор. И вот этот Димка – не иначе бес попутал! – влюбился в однокурсницу, генерала Щербакова дочку. Галину. Влюбляться там, на мой вкус, было не во что. Мелкая крыска, бесцветная, тихая – глаз не поднимет, слова не скажет. Хотя понять девчонку можно. В семье у генерала беда, можно сказать, с войны прописалась. Жена после немецкого плена не в себе – вся семья вокруг нее пляшет, в клинику не сдают. Самого генерала к тому же в душе обида гложет – с его-то заслугами в академии обретаться. И все из-за жены, между прочим.
– Я знакомился с его делом.
– Так что ж молчишь? Я тут ему бисером вышиваю… Ну ладно. Вроде бы радоваться надо – просветление на горизонте, на дочку такой наследник польстился. Влюбился по уши. Так влюбился, что на своем настоял – встречались почти официально.
Свадьбу только отложили до окончания учебы. Загорный, как ты понимаешь, от будущей родни был не в восторге, а супруга его – тем более. Но пацан закатил истерику. Одну, другую. Вены резать стал – смирились. И тут сумасшедшая наша – то бишь будущая Димкина теща – выкидывает фортель. Все только руками развели. Она – знаешь ли, урожденная княжна какая-то – видит на обложке журнала портрет, который когда-то принадлежал ее семейству.
И требует его обратно. Не просто требует – впадает в буйство. Дочка – следом – в депрессию и меланхолию. Дочкин жених чувствует себя героем, обязанным спасти любимую, – и закатывает истерику папе.
Дескать, портрет необходимо вернуть. Такая вот череда истерик. И толпа истериков. Думаю, Пал Григорьич пытался поначалу портрет добыть, не прибегая к крайним мерам.
– Пытался. Несколько раз приходил к Непомнящему, просил продать, обменять на любой экспонат – хоть из Третьяковки, хоть из Гохрана.
– Это он мог. И никто бы не пикнул. А Непомнящий, значит, отказал?
– Отказал. У него к этому портрету особое отношение было. Там отдельная история. Не по нашей теме.
– Ну и Бог с ней. Отказал, говоришь… Пал Григорьич к отказам был не приучен, взыграло, надо думать, ретивое. А тут сынок истерики катает беспрестанно. Короче, дал он команду картину изъять.
– Вот так – по-бандитски?
– Называй как хочешь. Теперь – можно. А тогда…
Вызвал двух офицеров охраны и велел сопровождать отпрыска на дело. Дальнейшее – известно.
– И как же в таком случае он допустил самоубийство сына? Знал же, какой у того характер…
– Самоубийство? Хрен тебе по деревне, Юра, а не самоубийство! Дело-то слишком громкое вышло. Понял Пал Григорьич, что даже ему такое с рук не сойдет. Да, откровенно говоря, и у нас к тому времени на него столько материалов скопилось – Председатель уже зубами скрипел. Короче, пристрелил он сынка собственноручно… Избежал позора. Однако карьера его после той истории на закат повернула. Года не прошло – по состоянию здоровья из состава ПБ и со всех постов… в небытие. Умер лет через пять, кажется.
– А те двое?
– Отправили служить куда-то в Тмутараканск. Кто знает, где они теперь? Вообще-то в тех краях долго не живут. А если и живы, уверяю тебя, убивать щербаковскую дочку в Москву не поедут. Зачем?
– Это понятно.
– Понятно, значит? Ну, слава Богу! А то прибежал, глаза горят – уголовники, сообщники, ату! Нет, Юрик, те дела любой уголовщины страшнее были.
– Но кто-то все же ее убил?..
– Не знаю, дружок. Тут я тебе не помощник. Копай. Раскопаешь. Ты парень цепкий. А удивительно все же, что Галина Щербакова так долго протянула. По моему разумению, ей за Димкой прямая дорога была.
Такая любовь неземная. Прямо – Шекспир.
– Ну вот теперь и вы о любви, Николай Парфенович. Меня сейчас другое интересует: коллекция Непомнящего куда делась? Они ведь не один портрет взяли – все собрание.
– Твоя правда – все. Согласно показаниям этих двух… холуев, прости Господи, той же ночью отвезли на дачу Заторного. Охрана подтвердила.
– И он не выдал?
– Нет.
– И не спросили, хотя бы после отставки?
– Не знаю. Возможно, кто-то и спросил, из тех, кто мог спросить. Однако, Юра, хватит с тебя и того, что я сказал.
Они просидели еще довольно долго – говорили о многом.
И выпили достаточно, и закусили.
Но пора было в дорогу подполковнику.
Взялся за гуж – следовало его тащить.
Генерал с такой постановкой вопроса был согласен.
– Ступай с Богом. Удачи тебе. Людмиле привет. И скажи-ка мне, ты теперь не скоро в эту – черт бы ее разнес – Чечню? Только ведь оттуда… – В бесстрастном голосе старика отчетливо прозвучала надежда. Вишневский, однако, ее не поддержал.
Все между ними всегда было по-честному. И теперь – не соврал.
– Не знаю, Николай Парфенович. Там ведь по обстановке. Может, не скоро, а может, сегодня выдернут.
Война.
– Война, мать ее… Ну ладно. Держись там как следует. Сам знаешь, что к чему.
Они неожиданно обнялись.
Выруливая на Рублевку, Вишневский подумал, что это впервые – обычно обходились рукопожатием.
Внезапно остро защемило в груди.
Стар был уже генерал, хоть и держался молодцом.
Не приведи Бог – виделись в последний раз.
Думать об этом не хотелось.
К тому же другие насущные мысли отвлекли внимание.
Вдоль трассы, как на параде, выстроились гаишники.
Общаться с ними теперь Юрию Леонидовичу, мягко говоря, было не с руки. Он сбавил газ и постарался ехать аккуратно, не выбиваясь из общего потока.
Москва, 7 ноября 2002 г., четверг, 15.15

Не выспавшись, Лиза поднялась рано, Собственно, этой ночью она почти не спала.
Забывалась ненадолго в тревожном полусне – и просыпалась в испуге, будто за то время, пока дремала, произошло что-то нехорошее.
Приходила в себя, успокаивалась на некоторое время, слыша подле себя ровное дыхание Непомнящего, засыпала вроде, пригревшись у его горячего плеча.
Но все повторялось снова: короткий, тревожный сон – и пробуждение в необъяснимом испуге.
Утром, едва рассвело, она бесшумно выскользнула из кровати, закрылась в ванной, с наслаждением погрузившись в душистую теплую пену.
Попыталась развеять тревогу.
Повода, сколько ни размышляла, не находила.
Зато навязчивой мелодией в сознании застряло и начало время от времени совершенно не к месту выплывать одно-единственное слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74