– Это потом, – промурлыкала она. Через несколько минут они уже сидели на террасе и завтракали. Расторопные официанты подали пышный золотистый омлет, корзиночки с масляным кремом и крепкий черный кофе. Шелби продолжала свой сеанс обольщения. Она специально почти не запахнула гостиничный махровый халат, так что стоило ей наклониться, как его полы распахивались, открывая любопытному взору ее восхитительную грудь. Но она продавала не тело. Это была всего лишь наживка. Ее тайной целью было вылепить нового Дугласа Астербаума. У нее были свои представления о будущей славе, которые в значительной степени включали в себя настоящее Астербаума.
Ее кожаная сумочка лежала рядом с ней на стуле. Шелби достала оттуда образцы тканей и папку с фотографиями ее ухоженных клиентов. Среди них не было таких знаменитостей, как ее нынешний визави, но она и проделала весь этот путь для того, чтобы поймать на крючок крупную рыбу.
– Я раздела тебя, Дуг, – сказала она, наклоняясь, чтобы дотронуться до его колена под столом. – Теперь позволь мне тебя одеть. Я могу показать тебе, как изменить твой облик. Мне лучше других известно, на что реагируют женщины – на деньги, власть, надменность.
Он разрушил всю эту радужную картину через десять секунд, посмотрев на Шелби снисходительно.
– Никто не зовет меня Дуг, – сказал он, беря в руки утренний выпуск «Уолл-стрит Джорнал» и с хрустом листая страницы в поисках биржевых сводок.
– Но ведь после… – Это была первая промашка Шелби – она терпеть не могла неуверенности в собственном голосе. В душе возникли страх, разочарованность и боль поражения. Больше всего на свете Шелби ненавидела, когда ее игнорировали. Каждая новая страница, которую переворачивали его пальцы, еще больше усиливала ее благородный гнев. Она поймала себя на желании вырвать проклятую газету у него из рук.
– Конечно… Дуглас, о нет, мистер Астербаум. – Издав серебристый звук, слишком саркастический, чтобы его можно было назвать смехом, она засунула руку внутрь его халата, желая достичь той части тела, которая с такой готовностью отвечала на ее манипуляции.
– Я могу сделать тебя неотразимым, Дуглас, – настоящим богом.
– Мне принадлежит Уолл-стрит, – сообщил он, отгибая край газеты, чтобы посмотреть на нее поверх своих очков. – Я уже стал богом.
Потрясенная этим облеченным в столь непринужденную форму отказом, Шелби убрала руку. Дуглас Астербаум оказался последним мерзавцем, подумала она. Он использовал ее! Оказывается, он и не намеревался предоставлять ей право участия в его делах. Он даже не позволил ей рассказать, как именно она хочет улучшить его имидж. Вот скотина! В бессознательном состоянии он ей нравился гораздо больше.
Глядя на газету, которой человек, владевший Уолд-стрит, очень эффективно прикрывался от своей ночной подруги, Шелби еще больше распалялась. Но через несколько минут ей надоело мечтать о том, как она его кастрирует, и она постепенно смирилась со сложившейся ситуацией. Итак, эта рыбка уплыла, но это не страшно. Океан большой, и наживки у нее предостаточно. Но, как только ее ум заработал в поисках нового приключения, она вдруг увидела потрясающий заголовок, и ее бирюзовые глаза хищно сузились. Статья называлась «Имущество финансового магната от журналистики стоит миллионы».
Пробежав глазами первый абзац, Шелби пробормотала: «Саймон Уорнек умер?». Ее пухлые губы сложились в рассеянную улыбку – как у Мадонны. Пожалуй, Шелби Флад пришла пора наведаться домой.
Глава 10
Адвокатская контора «Стрэтгон, Стрэттон, Штайнер и Пирс» целиком занимала пятнадцатый этаж здания Банка Америки в финансовом квартале центра Сан-Франциско. Эта старинная и авторитетная фирма контролировала все юридические аспекты жизни семьи Уорнеков на протяжении по меньшей мере четырех поколений. Когда почтенный Джилберт Стрэттон III в шестьдесят четыре года заболел аневризмом легких и удалился на заслуженный отдых в семейное поместье в округе Мэрии, бразды правления принял его сын и наследник дела и имени Джилберт IV, нисколько не нарушив спокойное течение потока удач. Подобно Уорнекам, Стрэттоны были профессиональной династией. Из поколения в поколение отец передавал дело сыну, обеспечивая продолжение традиции и законный доступ к власти.
Но что касается Уорнеков, то, если верить слухам, все это должно было измениться. На сегодня было назначено чтение последней воли и завещания Саймона Уорнека, и впервые за сто лет дела семейной империи могли быть переданы постороннему человеку – женщине, в которой не было ни капли крови Уорнеков, несмотря на то что она носила эту фамилию.
Все эти соображения занимали ум Люка Уорнека, когда он вдохнул затхлый воздух обитого красным деревом офиса Джилберта Стрэттона IV и уселся напротив своей приемной матери и Мэтта Сэндаски.
Приемная мать. У Люка перехватило дыхание, когда он посмотрел на Джесси. Смертельно бледная и неприветливая, она даже не потрудилась взглянуть на него, когда он вошел. Но это не удержало Люка от того, чтобы подметить каждую деталь ее облика. Без макияжа, с зачесанной в обычный пучок львиной гривой волос, она напоминала христианскую мученицу во время нашествия гуннов.
Черный костюм с узкой юбкой слишком сильно подчеркивал ее бледность, но, несмотря на это, ей удавалось выглядеть удивительно сексуальной. По крайней мере, для Люка. Он с трудом отвел взгляд от ее длинных изящных ног в шелковистых чулках. Эти ноги были слишком большим искушением. Сведенные вместе, они вызывали мысль о том, против чего на первый взгляд протестовали – о сексе.
Джесси было бы неприятно узнать, что ему в голову приходят исключительно мужские фантазии, страстные и эротичные. Ее строгая манера держаться только возбуждала его еще больше. Люку с трудом удавалось убедить себя в том, что эта ледяная особа и та озорная девчонка, с которой он дружил в детстве, – одно и то же лицо. Однако все эти мысли не мешали ему страстно желать того спора, который грозил разразиться через несколько минут. Возможно, это подстегивало его еще больше.
– «Я, Саймон Уорнек, находясь в здравом уме и твердой памяти, объявляю свое окончательное волеизъявление…»
Джил Стрэттон начал читать документ. Люк заставил себя переключить внимание на завещание поражаясь собственному бесстрастию. Слушая, как громко оглашают последнюю волю Саймона, он не чувствовал ничего, за исключением презрения к извращенным идеям этого человека. Но даже это ощущение сегодня было притуплено.
Возможно, полное равнодушие со стороны единственного сына было самой подходящей судьбой для покойного Саймона. Это лишало его власти. Много лет назад возмездие стало смыслом жизни для Люка, но сейчас он чувствовал себя удивительно опустошенным, как будто в последние несколько дней произошел какой-то загадочный катарсис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103