повесть
БОЛЬШАЯ ДОРОГА
Товарняк сбавил ход, проплыл семафор. Безработные передавали, что в Славянске транспортная охрана ловит «зайцев», и я заранее, на ходу, спрыгнул с подножки вагона.
Достал из пиджака печатку яичного мыла, умылся у водонапорной колонки, обтерев лицо подолом рубахи. Не спеша пообедал у торговки-лоточницы тарелкой горячего украинского борща и куском жареной рыбы.
Далеко позади остался Харьков, и остался навсегда. Я бросил фабзавуч: с треском провалился на экзаменах. Не сидеть же второй год в одном классе? Ехал я на Дои, под Семикаракоры, где старший брат работал секретарем хуторского Совета. Буду в степной глуши писать то, что задумал, и повышать самообразование так, как считаю нужным.
Сытый желудок располагает к благодушию. Я решил часок передохнуть в Славянске от утомительной езды на товарняках и с видом туриста отправился осматривать этот чистенький курортный городок. Сумерки давно опустились, улицы лежали пустые, темные. А может, вернуться на вокзал и почитать? В кармане пальто у меня лежал томик Чехова, теперь самого любимого писателя.
Неожиданно я споткнулся. Фу, паразитство! Передо мной лежал здоровенный мужчина. Что это он тут? Невдалеке, озаряя вывеску, светился огонек: пивная. Все ясно. И вдруг меня словно кипятком ошпарило: глухой тупичок, вокруг никого! Пьяные всегда были самой легкой добычей жулья. Я был сыт, в поясе штанов у меня похрустывали несколько «затыренных» рублишек, но руки сами потянулись к лежавшему, привычно стали обшаривать. «Зачем? Четыре года, как я порвал с беспри-зорщиной, мелким воровством. К черту! Подальше отсюда». Я покосился но сторонам. «Сдрейфил? Монета сама в руки лезет». Мужчина был в городском костюме, в хромовых сапогах, похож на загулявшего кооператора. Кепка валялась рядом, длинный чуб закрывал лицо. Вдруг проснется? На всякий случай я негромко увещевал его:
— Вставай. Где живешь-то? Провожу.
Лежал пьяный на правом боку, откинув разлапистую ручищу, о которую я и споткнулся. Наружный карман пиджака обманул мои ожидания. Сквозь материю я ощупал внутренний: блатные эти карманы называют «ску-лованы». Там что-то шуршало. Я торопливо засунул руку: в кармане оказалась какая-то бумажка, вроде удостоверения, и, ругнувшись сквозь зубы, я сунул ее обратно. Зато в брюках обнаружил смятую пачку папирос «Смычка» и препроводил ее к себе.
Эта маленькая добыча приободрила меня. Надо было обшарить карманы горожанина с правой стороны, с той, на которой он лежал. «Глядишь, выужу пару червончиков, к брату приеду богатым. Бусырь все одно их пропьет. .. а то потеряет». Мужчина оказался тяжелым, словно кабан, и я вконец запарился, переворачивая его на другой бок. Я уже перестал слащаво бормотать: «Проснись, Вася. Да идем же». Меня охватил- азарт.
Я не, сомневался, что именно в правом кармане у него и притаился кошелек, набитый деньгами.
— Отвяжись, — вдруг замычал пьяный. — Отвяжись. А то...
Я вздрогнул, выпустил его плечо.
— ...а то за косу и... в зубы... Ду-ура, баба...
Фу, зануда, напугал. Снится ему, что ли? Я еще торопливее стал обшаривать карманы пиджака бусыря. Ага, вот что-то твердое. Кошелек?
И тут вдруг в голове у меня пошел звон, а к загоревшемуся уху, казалось, прилила вся кровь: неведомая сила отбросила меня к бровке канавы. Я еще не успел сообразить, что стряслось, как кто-то сзади сгреб меня за ворот пальто, гаркнул:
— Попался, стервец!
Вскочить бы, отбиться, драпануть! Я лишь сумел встать на карачки, но опять получил удар по шее и опять запахал лбом землю. Теперь уж все мои мысли пошли кувырком. Поймали. Кто? Один? Трое?
Вторично на ноги я поднялся с трудом. Неизвестная, словно железная, рука крепче стянула ворот моего пальто: нечем стало дышать.
— Пусти, — прохрипел я. — Задушишь.
— Небось не сдохнешь, — зло ответил голос, и ворот еще туже стиснул мое горло. — Всех бы вас, золотую роту, передушить надо. Новая власть под крылышко берет. У, маз-зу-урики!
— За что схватил?
— Вот посадят за решетку, узнаешь, за что. Да уж теперь посадят.
— Обожди. Не разобрался...
— Поговори мне, поговори.
Поимщик толкнул меня в спину и повел, скорее, погнал по улице. Дышать по-прежнему было нечем, вдобавок он так завернул мне правую руку, что стоило ступить не в шаг с ним, как острая боль пронизывала меня от плеча до шеи и отдавалась в затылке. Все же я разглядел, что поимщик один. Ростом он был, пожалуй, не выше меня, лет сорока, но дюжий, в усах. Кто он? Одет в старомодную свитку, сапоги гармошкой. Наверно, обыватель, из тех, что имеют домик, аккуратно ходят на службу в заготконтору, держат свинью на откорм.
Попросить, чтобы отпустил? И думать нечего. Такой за украденное из сада яблоко колом башку проломит. И зачем я, идиот, пожадничал, сунулся обшаривать пьяного? Погорел вчистую.
Редкие встречные останавливались, качали головой. Одна старуха вслух спросила:
— Жулик, что ли? Ишь какой кобель: в пальте. Отделение милиции помещалось внизу двухэтажного
кирпичного дома. Усач втолкнул меня в большую полуголую приемную с щелеватым полом. Дубовая перегородка отделяла ее дальний угол. Там, развязно перекинув ногу за ногу, сидела подмалеванная женщина в пестрой, короткой юбочке и в съехавшей набок шляпке: по виду «гулящая». Ей что-то нашептывал на ухо све-жеподстриженный молодой босяк в грязной матросской тельняшке. В сторонке от них уныло сгорбился пожилой безработный с редкой бороденкой и подвязанной щекой, похожий на заболевшего козла.
Лампочка освещала голый стол в простенке между дверью и забранным железной решеткой окошком; здесь, смеясь, разговаривали двое милиционеров. Третий, с аккуратно зачесанным коком на непокрытой голове, сидел за столом и, слушая, улыбался: очевидно, это был дежурный. За его спиной на стене висел деревянный телефон .с ручкой.
— Вот, товарищ начальник, — подобострастно обратился к нему усач. — Грабителя словил. Покушался на карман гражданина.
Дежурный с явным сожалением бросил последний взгляд на смеющихся милиционеров у окна, вздохнул, надел фуражку и принял начальственный вид.
— Вынь руки из карманов, — приказал он мне.
Я с самым почтительным выражением хлопал глазами и делал вид, будто не слышу.
— Кому сказано? — повысил дежурный тенорок. Его реденькие, словно выщипанные, бровки строго и удивленно подпрыгнули.
Очевидно, он решал: не применить ли ко мне сразу меры милицейского воздействия? Я вспотел от страха, но по-прежнему играл роль глухого. Терять мне больше было нечего, а вдруг пофартит? Достать меня через стол кулаком дежурный не мог и величественно отвернулся к усачу горожанину в старомодной свитке:
— Где задержали?'
— В аккурат у пивного ларька. Вертаюсь это я от кума, гляжу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
БОЛЬШАЯ ДОРОГА
Товарняк сбавил ход, проплыл семафор. Безработные передавали, что в Славянске транспортная охрана ловит «зайцев», и я заранее, на ходу, спрыгнул с подножки вагона.
Достал из пиджака печатку яичного мыла, умылся у водонапорной колонки, обтерев лицо подолом рубахи. Не спеша пообедал у торговки-лоточницы тарелкой горячего украинского борща и куском жареной рыбы.
Далеко позади остался Харьков, и остался навсегда. Я бросил фабзавуч: с треском провалился на экзаменах. Не сидеть же второй год в одном классе? Ехал я на Дои, под Семикаракоры, где старший брат работал секретарем хуторского Совета. Буду в степной глуши писать то, что задумал, и повышать самообразование так, как считаю нужным.
Сытый желудок располагает к благодушию. Я решил часок передохнуть в Славянске от утомительной езды на товарняках и с видом туриста отправился осматривать этот чистенький курортный городок. Сумерки давно опустились, улицы лежали пустые, темные. А может, вернуться на вокзал и почитать? В кармане пальто у меня лежал томик Чехова, теперь самого любимого писателя.
Неожиданно я споткнулся. Фу, паразитство! Передо мной лежал здоровенный мужчина. Что это он тут? Невдалеке, озаряя вывеску, светился огонек: пивная. Все ясно. И вдруг меня словно кипятком ошпарило: глухой тупичок, вокруг никого! Пьяные всегда были самой легкой добычей жулья. Я был сыт, в поясе штанов у меня похрустывали несколько «затыренных» рублишек, но руки сами потянулись к лежавшему, привычно стали обшаривать. «Зачем? Четыре года, как я порвал с беспри-зорщиной, мелким воровством. К черту! Подальше отсюда». Я покосился но сторонам. «Сдрейфил? Монета сама в руки лезет». Мужчина был в городском костюме, в хромовых сапогах, похож на загулявшего кооператора. Кепка валялась рядом, длинный чуб закрывал лицо. Вдруг проснется? На всякий случай я негромко увещевал его:
— Вставай. Где живешь-то? Провожу.
Лежал пьяный на правом боку, откинув разлапистую ручищу, о которую я и споткнулся. Наружный карман пиджака обманул мои ожидания. Сквозь материю я ощупал внутренний: блатные эти карманы называют «ску-лованы». Там что-то шуршало. Я торопливо засунул руку: в кармане оказалась какая-то бумажка, вроде удостоверения, и, ругнувшись сквозь зубы, я сунул ее обратно. Зато в брюках обнаружил смятую пачку папирос «Смычка» и препроводил ее к себе.
Эта маленькая добыча приободрила меня. Надо было обшарить карманы горожанина с правой стороны, с той, на которой он лежал. «Глядишь, выужу пару червончиков, к брату приеду богатым. Бусырь все одно их пропьет. .. а то потеряет». Мужчина оказался тяжелым, словно кабан, и я вконец запарился, переворачивая его на другой бок. Я уже перестал слащаво бормотать: «Проснись, Вася. Да идем же». Меня охватил- азарт.
Я не, сомневался, что именно в правом кармане у него и притаился кошелек, набитый деньгами.
— Отвяжись, — вдруг замычал пьяный. — Отвяжись. А то...
Я вздрогнул, выпустил его плечо.
— ...а то за косу и... в зубы... Ду-ура, баба...
Фу, зануда, напугал. Снится ему, что ли? Я еще торопливее стал обшаривать карманы пиджака бусыря. Ага, вот что-то твердое. Кошелек?
И тут вдруг в голове у меня пошел звон, а к загоревшемуся уху, казалось, прилила вся кровь: неведомая сила отбросила меня к бровке канавы. Я еще не успел сообразить, что стряслось, как кто-то сзади сгреб меня за ворот пальто, гаркнул:
— Попался, стервец!
Вскочить бы, отбиться, драпануть! Я лишь сумел встать на карачки, но опять получил удар по шее и опять запахал лбом землю. Теперь уж все мои мысли пошли кувырком. Поймали. Кто? Один? Трое?
Вторично на ноги я поднялся с трудом. Неизвестная, словно железная, рука крепче стянула ворот моего пальто: нечем стало дышать.
— Пусти, — прохрипел я. — Задушишь.
— Небось не сдохнешь, — зло ответил голос, и ворот еще туже стиснул мое горло. — Всех бы вас, золотую роту, передушить надо. Новая власть под крылышко берет. У, маз-зу-урики!
— За что схватил?
— Вот посадят за решетку, узнаешь, за что. Да уж теперь посадят.
— Обожди. Не разобрался...
— Поговори мне, поговори.
Поимщик толкнул меня в спину и повел, скорее, погнал по улице. Дышать по-прежнему было нечем, вдобавок он так завернул мне правую руку, что стоило ступить не в шаг с ним, как острая боль пронизывала меня от плеча до шеи и отдавалась в затылке. Все же я разглядел, что поимщик один. Ростом он был, пожалуй, не выше меня, лет сорока, но дюжий, в усах. Кто он? Одет в старомодную свитку, сапоги гармошкой. Наверно, обыватель, из тех, что имеют домик, аккуратно ходят на службу в заготконтору, держат свинью на откорм.
Попросить, чтобы отпустил? И думать нечего. Такой за украденное из сада яблоко колом башку проломит. И зачем я, идиот, пожадничал, сунулся обшаривать пьяного? Погорел вчистую.
Редкие встречные останавливались, качали головой. Одна старуха вслух спросила:
— Жулик, что ли? Ишь какой кобель: в пальте. Отделение милиции помещалось внизу двухэтажного
кирпичного дома. Усач втолкнул меня в большую полуголую приемную с щелеватым полом. Дубовая перегородка отделяла ее дальний угол. Там, развязно перекинув ногу за ногу, сидела подмалеванная женщина в пестрой, короткой юбочке и в съехавшей набок шляпке: по виду «гулящая». Ей что-то нашептывал на ухо све-жеподстриженный молодой босяк в грязной матросской тельняшке. В сторонке от них уныло сгорбился пожилой безработный с редкой бороденкой и подвязанной щекой, похожий на заболевшего козла.
Лампочка освещала голый стол в простенке между дверью и забранным железной решеткой окошком; здесь, смеясь, разговаривали двое милиционеров. Третий, с аккуратно зачесанным коком на непокрытой голове, сидел за столом и, слушая, улыбался: очевидно, это был дежурный. За его спиной на стене висел деревянный телефон .с ручкой.
— Вот, товарищ начальник, — подобострастно обратился к нему усач. — Грабителя словил. Покушался на карман гражданина.
Дежурный с явным сожалением бросил последний взгляд на смеющихся милиционеров у окна, вздохнул, надел фуражку и принял начальственный вид.
— Вынь руки из карманов, — приказал он мне.
Я с самым почтительным выражением хлопал глазами и делал вид, будто не слышу.
— Кому сказано? — повысил дежурный тенорок. Его реденькие, словно выщипанные, бровки строго и удивленно подпрыгнули.
Очевидно, он решал: не применить ли ко мне сразу меры милицейского воздействия? Я вспотел от страха, но по-прежнему играл роль глухого. Терять мне больше было нечего, а вдруг пофартит? Достать меня через стол кулаком дежурный не мог и величественно отвернулся к усачу горожанину в старомодной свитке:
— Где задержали?'
— В аккурат у пивного ларька. Вертаюсь это я от кума, гляжу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58