У окна, в косых лучах закатного солнца, сидел коренастый мужчина лет тридцати пяти, с толстыми покатыми плечами, в рубахе распояской, с расстегнутым воротом, обнажившим короткую шею. Его одутловатое, небритое лицо отливало спелым помидором, черные сальные волосы, подстриженные у висков, клоками торчали над низким лбом, выпуклые глаза с розовыми белками уставились на нас обоих.
— Мы хотели увидеть поэта Вахрямина, — повторил Аристарх, несколько удивленно оглядывая комнату.
— По какому делу? — сипло, низким голосом спросил мужчина. — Из стансовета? Иль участковый вызывает? Разрешение у меня в порядке.
— Какое... разрешение?— переспросил Аристарх.
— Да вы кто будете? От какой организации? Что у вас ко мне?
Так перед нами был сам поэт Вахрямин? Я давно успел оглядеть горницу, обычную для казачьего дома: с беленой матицей через весь низкий потолок, с небольшими окнами, затемненными фикусами, олеандром в кадках. В застекленном шкафчике тускло блестели старинные рюмки, розовый графин без пробки, толстые фаянсовые чашки в крупных синих цветах. Вдоль стен смирно застыли венские стулья с гнутыми спинками. Большие подушки в цветастых наволочках, пухлая перина на огромной деревянной кровати были смяты, словно на них только что кто-то лежал. А в углу, сваленные в кучу, громоздились вещи приезжих: два изрядно ободранных чемодана, баян в раскрытом футляре, одежда, раскрашенные деревянные тарелочки, золоченые палки, похожие на кегли (очевидно, для жонглирования), и пачка афишек, одну из которых мы видели на заборе. Возлб кованого сундука стояли грязные парусиновые туфли со сбитыми каблуками, и я подумал: уж не босой ли сидит поэт?
— Я... стихи показать,— заикаясь проговорил Аристарх и протянул аккуратно исписанную тетрадку.
— Во-он что,— сказал Вахрямин и важно облокотился на стол. Видно, он только сейчас понял, кто мы и зачем пришли. — Поезией упражняетесь? Молодежь? Понятно. Хотите, чтобы проверил? Стихи я пишу, это верно. В афише все пропечатано категорически точно. Берите билеты, завтра услышите. Еще будут эстрадно-цирковые номера.
Садиться нам никто не предложил. Где ж «иллюзиюнистка» и «циркачка» Литяева-Огневая? Неужели вот эта худая, весноватая женщина с усталым подкрашен' ным лицом, которую мы приняли за прислугу? Обута она была в базарные козловые чувяки и двигалась легко, бесшумно.
— У вас есть классические произведения? — спросил я.
— Какие? — подозрительно спросил Вахрямин.
— Ну... собственные печатные труды?
В Харькове я однажды увидел сразу целую кучу писателей. На центральной площади были разбиты палатки, и украинские прозаики, драматурги, поэты торго* вали в них своими книжками, которые и вручали поку*
пателям с автографом. Они были прекрасно одеты, предупредительны, шутили. Я этот базар хорошо запомнил, у меня там из наружного карманчика пиджака вытащили расческу. Кроме того, я ходил в «Друг детей», сам разговаривал с редактором. Публиковал очерки и Фурманов — тоже писатель. Поэтому Вахрямин поставил меня в тупик: неужели бывают и такие, как он, поэты?
— А тебе зачем? —вдруг грубо спросил меня Вахрямин.— Ревизор? Не такие меня проверяли. А то каждый, у кого молоко не обсохло... зачнет.
Глаза его еще больше выкатились, лицо полиловело. Я смутился. Фразой «Есть ли у вас классические произведения?» мне просто хотелось показать поэту, что мы и сами не чужды литературы. Почему он обиделся?
В бок меня толкнул Аристарх: я понял, что он просил быть повежливее.
— Уж коли на то, могу показать и печатные. — Вахрямин величественно повернулся к женщине. — Марго, кинь-кось из чемодана портфель. Мы разную критику не опасаемся. Нас и в районных газетах. ..и в городских кусали — отбились.
Женщина подала ему брезентовый портфель с поломанным замком. Он достал растрепанную машинописную рукопись с загнутыми углами.
— Вот и напечатано,— громко, сердито заговорил Вахрямин. — Поема «Развеем в пух». Вот она. Классовая.
И, слегка отставив рукопись, хрипло, нараспев стал читать:
Попы, жандармы и купцы.
Разные дельцы
Народ давили, как хотели,
На горбу его сидели,
В три горла бражничали, пили,
Свое толстое брюхо веселили.
Русь помещичья стонала,
Избавленья дожидала.
Солдат забил в ружье патрон,
И покачнулся царский трон.
Вахрямин перелистал неколько страниц, продолжал:
— Вот тут и про наш тысяча девятьсот тридцатый год. Как мы, значит, живем в современности. Вот и.это отпечатано, Днепрострой выстроили. Магнит-гору разры-
ли. Трактор пришел на поля... на колхозные поля. Вот. Вся поема классовая. Как же? Я моментом откликаюсь на каждое выступление истории. Как что произойдет — тут оно у меня сразу и на бумаге. И все отпечатано.
Кулаки, вредители,
Сектанты — души уловители
И прочие «избавители»
Хотели развалим, колхоз,
Да получили и нос,
Изо рта поэта густо несло винным перегаром. Только сейчас я заметил в уголке порожнюю бутылку, а на подоконнике прикрытые рушником огурцы, полбуханки пшеничного хлеба, яичную скорлупу. Очевидно, Вахрямин и Марго только что поужинали и ложились спать.
— Вы где живете? — почтительно спросил Аристарх поэта. — В Москве?
— Везде, где желаю. И в Москве... Сразу две недели. .. после революции. В самой Варшаве тоже... служил в солдатах. Везде живу. А вот сейчас ездию с женой. Пишу поезию. Выступаю. Устали мы с дороги... только час тому из Екатериновской. И там в клубе читал поему. — Вахрямин вдруг икнул. — Я к молодежи снисхожу... Это наша смена. Приходите в клуб, послушаете. После я ваши стихи проверю.
У меня на языке вертелся вопрос: знает ли Вахрямин рецензента из «Огонька» Л. Ушкина? Спросить его прямо почему-то показалось неловким, и я начал издалека:
— С какими писателями вы лично знакомы? Поэт еще раз срезал меня тяжелым взглядом и не удостоил ответом: видимо, невзлюбил с ходу. Милостиво обратился к Аристарху:
— Ступайте, парень. Отдохнем с дороги. Домой мы с Аристархом возвращались впотьмах.
— Не вовремя попали, — говорил он, словно извиняясь за хозяина. — Устал Вахрямин. Я понимаю тебя, Виктор, стихи у него без сильных образов. «Руки милой— пара лебедей», «Березы — свечки», помнишь у Есенина? Или вот у меня: «Фасолина звезды». Но, может, завтра что прочтет из лирики. В клуб все равно надо пойти. Должны у Вахрямина быть связи: в Москве жил, в Варшаве. Не станет же человек сразу карты
раскрывать: вот то-то у меня есть и то-то. Может, друзья какие в редакциях, глядишь, письмо даст... совет. О том, что Вахрямин — знаменитость, обитатель столичного Парнаса, Аристарх уже не говорил. Молчал и я о своем предположении, будто к нам в Старо-Щерби-новку его забросила романтическая любовь к московской красавице циркачке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58