! Надо ввести четвертое правило: «Никогда себя не жалей!» Вот так.
В порядке борьбы со своими слабостями я вызвался помочь искупать ребенка. И правильно сделал: чертовски забавное занятие.
В три часа ночи я сидел в традиционном, но совершенно бесполезном дозоре и вдруг услышал, как кто-то ломится в мою сторону с края болота. Я зашел этому лопуху в тыл и собирался уже тихо треснуть его по голове, как понял, что это Виктор.
— О Мадонна! Я тебя чуть не убил. Какого дьявола ты здесь бродишь?
— Я искал тебя, — признался Виктор.
Часовому не следует ни с кем разговаривать и отвлекаться; с другой стороны, не будут нас кремонцы искать, не до того им; и проф тогда, на Джильо, тоже не прогнал меня сразу же, как по идее должен был сделать.
— Ладно, — проворчал я, — садись рядышком, горе луковое. Зачем ты меня искал?
— Я хотел спросить…
— Ну спрашивай.
— Откуда ты всегда заранее знаешь, как все сделать правильно? Ну… Да…
— Я не знаю, — ответил я, — я притворяюсь. Пока нам просто везёт. Да и то… Гвидо…
— А если нам не повезёт?
— Тогда ты уже ни о чем не успеешь спросить.
— Чего?
— Нас просто убьют.
— А почему ты не боишься?
— Я боюсь. Ты же тоже не дрожишь мелкой дрожью, а у тебя было гораздо меньше времени, чтобы привыкнуть ко всему этому.
— Ну не знаю… Тут девочки… И дети…
— Девчонки здесь родились. Беспокоиться за свою жизнь они начнут после нашей смерти. А пока они беспокоятся за нас.
— А дети…
— Они просто не понимают.
— Пьетро понимает.
— Угу, ему уже десять. Не советую тебе с ним бороться или соревноваться в стрельбе. Его учил профессионал.
— Уже десять, — усмехнулся Виктор.
— Ага, разделение полов происходит при зачатии. Так что формально ты сначала стал мужчиной, а потом родился… Да, разговаривай потише, а то мне не слышно, что вокруг делается.
Виктор покивал.
— Все равно, — упрямо заявил он, — ты какой-то слишком спокойный. Ты веришь в Бога?
— Не-е. Ты чего это? Разве похоже?
— Не знаю…
— На Этне почти никто не верит. Верить можно в свою голову, свои руки и ноги. В то, что товарищи тебя не предадут и не оставят. И всё.
Виктор усмехнулся:
— У нас на Новой Сицилии вас за это клеймят аморальными типами.
— Э-ээ, а как одно связано с другим?
— Ну я читал одного древнего автора: «Если Бога нет, то всё дозволено».
Я немного покрутил эту мысль.
— Это он от себя или у него герой так думает?
— Сложно сказать; похоже, что от себя.
— Тогда он-то и есть аморальный тип!
— Почему это?
— Получается, что своей совести у него нет. Только страх. Морально быть рабом, аморально быть свободным. Так, что ли? Выходит, что детей нельзя убивать, потому что за это Бог покарает. А на самом деле их просто нельзя убивать! И все. А милый лозунг «Убивайте всех подряд, Господь узнает своих» выдвинули самые что ни на есть верующие! Они даже воевали за веру.
— Эй, успокойся. Ты как будто убеждаешь толпу католиков сжечь Ватикан.
Я хмыкнул.
— Нет уж, Ватикан пусть стоит, строили-то его люди. А вера — это протез совести.
— А что такое «протез»?
— Ну когда-то давно, когда не умели клонировать утраченные конечности, делали такие электронные заменители рук и ног, на батарейках. Я читал где-то.
— А-а, понятно. Когда чего-то не хватает. М-мм, похоже, что так и есть.
— А ты веришь в Бога. Ну почему ты спросил?
— Ну как сказать, у нас вроде как принято. В детстве верил, а сейчас… А спросил я, потому что ты не боишься умереть.
Я помотал головой:
— Я не боюсь, потому что все равно это когда-нибудь произойдёт. И дрожать из-за этого всю жизнь я не собираюсь. Это глупо.
— При чем тут глупо или не глупо, если страшно?
— Ну… Человек может во многом себя убедить. Обычно это вредно, кремонцы вот убедили себя, что иначе, чем они, жить нельзя. Вот и мучаются, и других мучают. Если ты начнешь убеждать себя, что ты, например, заболел, то завтра у тебя будет температура. Так почему нельзя убедить себя в том, что бояться нечего?
— А на самом деле? На самом деле есть чего?
Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
Этого никто не знает. Доказательств нет и быть не может.
Мой комм ожил в четверг утром.
— Энрик! Это Фернан, откликнись! — Голос доносился сквозь треск и свист.
— Да! Я слушаю! — радостно закричал я.
— С вами всё в порядке?
— Все живы, Гвидо ранен. А у вас как?..
— Успокой там всех, здесь никто не пострадал. Синьор Галларате воюет на Южном континенте. Я с ним свяжусь сейчас.
— Да, — произнес я упавшим голосом.
— Рассказывай про Гвидо, — деловым тоном велел Фернан.
— Спину обожгло из бластера. Мы вроде всё сделали правильно. Воспаления нет.
Вокруг меня уже собрались все. До Лео первого дошло, что у него тоже есть комм. Через минуту ребята уже успокаивали родителей.
— Я тебя запеленговал, — сказал Фернан, — через полчаса за вами прилетят.
— Эй, Фернан, нам нужен большой катер, нас тут семнадцать, включая пленного.
— Понятно. — Фернан был озадачен, но шум и треск в эфире не располагали к долгой болтовне.
— До встречи, — прокричал я. — Расскажу все подробно.
— До встречи.
После разговоров все оживились, кроме бедного Виктора. Ему, верно, пришлось поиграть в шахматы самому с собой.
Лариса, смеясь, повисла у меня на шее:
— Знаешь, что сказала мама?
— Ну что?
— Что с самого начала знала, что ты вернёшь меня домой живую, здоровую и даже умытую.
— Главное — умытую! — рассмеялся я, целуя её в нос.
Я попытался связаться с профом: треск в эфире. Будем надеяться, что эти чертовы кремонцы надоели ему так же, как и мне, и сейчас на Южном он их добивает.
— Через полчаса за нами прилетят, — предупредил я Джулию и Анну.
Женщины бросились собирать вещи. Да, сейчас им придется несладко. Фермы, конечно, застрахованы, к тому же осенью синьор Мигель, не вернув пленных Кремоне, мудро решил использовать их для восстановления того, что они сами разрушили (говорят, синьор Кальтаниссетта был недоволен, что им слишком мало платили за работу, а главный бухгалтер ворчал, что можно было бы и вовсе не платить). На этот раз мы, наверное, сделаем так же. И все же пока всё наладится…
— Надо, наверное, снять палатки, — предложил я.
— А зачем? Будет туристская стоянка, — удивился Алекс. — Пусть остаётся.
Я представил себе, как наши аккуратные палатки мокнут под дождем и гнутся под ветром, без присмотра они скоро завалятся. Я вообразил, как отвратительно всё это будет выглядеть, и помотал головой:
— Колодец, кострище и места для палаток пусть остаются, а сами палатки через пару месяцев превратятся в кучу мусора.
Алекс кивнул; наверно, представил себе то же, что и я.
Только мы успели свернуться, как услышали гул двигателя летящего катера. «Сеттер-77»! Залетали наши птички.
Катер приземлился, и из него выскочил лейтенант Доргали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
В порядке борьбы со своими слабостями я вызвался помочь искупать ребенка. И правильно сделал: чертовски забавное занятие.
В три часа ночи я сидел в традиционном, но совершенно бесполезном дозоре и вдруг услышал, как кто-то ломится в мою сторону с края болота. Я зашел этому лопуху в тыл и собирался уже тихо треснуть его по голове, как понял, что это Виктор.
— О Мадонна! Я тебя чуть не убил. Какого дьявола ты здесь бродишь?
— Я искал тебя, — признался Виктор.
Часовому не следует ни с кем разговаривать и отвлекаться; с другой стороны, не будут нас кремонцы искать, не до того им; и проф тогда, на Джильо, тоже не прогнал меня сразу же, как по идее должен был сделать.
— Ладно, — проворчал я, — садись рядышком, горе луковое. Зачем ты меня искал?
— Я хотел спросить…
— Ну спрашивай.
— Откуда ты всегда заранее знаешь, как все сделать правильно? Ну… Да…
— Я не знаю, — ответил я, — я притворяюсь. Пока нам просто везёт. Да и то… Гвидо…
— А если нам не повезёт?
— Тогда ты уже ни о чем не успеешь спросить.
— Чего?
— Нас просто убьют.
— А почему ты не боишься?
— Я боюсь. Ты же тоже не дрожишь мелкой дрожью, а у тебя было гораздо меньше времени, чтобы привыкнуть ко всему этому.
— Ну не знаю… Тут девочки… И дети…
— Девчонки здесь родились. Беспокоиться за свою жизнь они начнут после нашей смерти. А пока они беспокоятся за нас.
— А дети…
— Они просто не понимают.
— Пьетро понимает.
— Угу, ему уже десять. Не советую тебе с ним бороться или соревноваться в стрельбе. Его учил профессионал.
— Уже десять, — усмехнулся Виктор.
— Ага, разделение полов происходит при зачатии. Так что формально ты сначала стал мужчиной, а потом родился… Да, разговаривай потише, а то мне не слышно, что вокруг делается.
Виктор покивал.
— Все равно, — упрямо заявил он, — ты какой-то слишком спокойный. Ты веришь в Бога?
— Не-е. Ты чего это? Разве похоже?
— Не знаю…
— На Этне почти никто не верит. Верить можно в свою голову, свои руки и ноги. В то, что товарищи тебя не предадут и не оставят. И всё.
Виктор усмехнулся:
— У нас на Новой Сицилии вас за это клеймят аморальными типами.
— Э-ээ, а как одно связано с другим?
— Ну я читал одного древнего автора: «Если Бога нет, то всё дозволено».
Я немного покрутил эту мысль.
— Это он от себя или у него герой так думает?
— Сложно сказать; похоже, что от себя.
— Тогда он-то и есть аморальный тип!
— Почему это?
— Получается, что своей совести у него нет. Только страх. Морально быть рабом, аморально быть свободным. Так, что ли? Выходит, что детей нельзя убивать, потому что за это Бог покарает. А на самом деле их просто нельзя убивать! И все. А милый лозунг «Убивайте всех подряд, Господь узнает своих» выдвинули самые что ни на есть верующие! Они даже воевали за веру.
— Эй, успокойся. Ты как будто убеждаешь толпу католиков сжечь Ватикан.
Я хмыкнул.
— Нет уж, Ватикан пусть стоит, строили-то его люди. А вера — это протез совести.
— А что такое «протез»?
— Ну когда-то давно, когда не умели клонировать утраченные конечности, делали такие электронные заменители рук и ног, на батарейках. Я читал где-то.
— А-а, понятно. Когда чего-то не хватает. М-мм, похоже, что так и есть.
— А ты веришь в Бога. Ну почему ты спросил?
— Ну как сказать, у нас вроде как принято. В детстве верил, а сейчас… А спросил я, потому что ты не боишься умереть.
Я помотал головой:
— Я не боюсь, потому что все равно это когда-нибудь произойдёт. И дрожать из-за этого всю жизнь я не собираюсь. Это глупо.
— При чем тут глупо или не глупо, если страшно?
— Ну… Человек может во многом себя убедить. Обычно это вредно, кремонцы вот убедили себя, что иначе, чем они, жить нельзя. Вот и мучаются, и других мучают. Если ты начнешь убеждать себя, что ты, например, заболел, то завтра у тебя будет температура. Так почему нельзя убедить себя в том, что бояться нечего?
— А на самом деле? На самом деле есть чего?
Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
Этого никто не знает. Доказательств нет и быть не может.
Мой комм ожил в четверг утром.
— Энрик! Это Фернан, откликнись! — Голос доносился сквозь треск и свист.
— Да! Я слушаю! — радостно закричал я.
— С вами всё в порядке?
— Все живы, Гвидо ранен. А у вас как?..
— Успокой там всех, здесь никто не пострадал. Синьор Галларате воюет на Южном континенте. Я с ним свяжусь сейчас.
— Да, — произнес я упавшим голосом.
— Рассказывай про Гвидо, — деловым тоном велел Фернан.
— Спину обожгло из бластера. Мы вроде всё сделали правильно. Воспаления нет.
Вокруг меня уже собрались все. До Лео первого дошло, что у него тоже есть комм. Через минуту ребята уже успокаивали родителей.
— Я тебя запеленговал, — сказал Фернан, — через полчаса за вами прилетят.
— Эй, Фернан, нам нужен большой катер, нас тут семнадцать, включая пленного.
— Понятно. — Фернан был озадачен, но шум и треск в эфире не располагали к долгой болтовне.
— До встречи, — прокричал я. — Расскажу все подробно.
— До встречи.
После разговоров все оживились, кроме бедного Виктора. Ему, верно, пришлось поиграть в шахматы самому с собой.
Лариса, смеясь, повисла у меня на шее:
— Знаешь, что сказала мама?
— Ну что?
— Что с самого начала знала, что ты вернёшь меня домой живую, здоровую и даже умытую.
— Главное — умытую! — рассмеялся я, целуя её в нос.
Я попытался связаться с профом: треск в эфире. Будем надеяться, что эти чертовы кремонцы надоели ему так же, как и мне, и сейчас на Южном он их добивает.
— Через полчаса за нами прилетят, — предупредил я Джулию и Анну.
Женщины бросились собирать вещи. Да, сейчас им придется несладко. Фермы, конечно, застрахованы, к тому же осенью синьор Мигель, не вернув пленных Кремоне, мудро решил использовать их для восстановления того, что они сами разрушили (говорят, синьор Кальтаниссетта был недоволен, что им слишком мало платили за работу, а главный бухгалтер ворчал, что можно было бы и вовсе не платить). На этот раз мы, наверное, сделаем так же. И все же пока всё наладится…
— Надо, наверное, снять палатки, — предложил я.
— А зачем? Будет туристская стоянка, — удивился Алекс. — Пусть остаётся.
Я представил себе, как наши аккуратные палатки мокнут под дождем и гнутся под ветром, без присмотра они скоро завалятся. Я вообразил, как отвратительно всё это будет выглядеть, и помотал головой:
— Колодец, кострище и места для палаток пусть остаются, а сами палатки через пару месяцев превратятся в кучу мусора.
Алекс кивнул; наверно, представил себе то же, что и я.
Только мы успели свернуться, как услышали гул двигателя летящего катера. «Сеттер-77»! Залетали наши птички.
Катер приземлился, и из него выскочил лейтенант Доргали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96