Но мне не хотелось принадлежать ни к одной организации, в названии которой фигурирует слово «анонимный», поэтому я решила немного сменить тему.
– Откуда ты узнала о моей беременности? – спросила я, когда она накрыла мою ладонь своей и ласково улыбнулась.
– Да это же на милю видно. Ты ешь, как волк, и все время смотришь на детишек. Когда на прошлой неделе приехал маленький племянник миссис Сардинос, ты его просто с колен не спускала.
– А что, раньше я вела себя по-другому?
– Никакого сравнения нет. И грудь у тебя пополнела – это платье никогда так хорошо на тебе не сидело. Когда рожать будем? В июле?
Я замолчала. При мысли о неизбежности материнства меня охватило уныние. Когда я впервые узнала о том, что у меня будет ребенок, рядом со мной был Лондэн и все казалось куда проще.
– Мам, а что, если я окажусь плохой матерью? Я же ничего не знаю о детях. Я всю жизнь ловила преступников. Могу с закрытыми глазами разобрать винтовку М-16, сменить мотор в броневике и попасть в монетку с тридцати ярдов восемь раз из десяти. Боюсь, колыбелька у камина – это не по мне.
– Я тоже так думала, когда носила вас, – призналась мама, ласково улыбаясь. – Не зря же я скверно готовлю. Прежде чем познакомиться с твоим отцом и родить тебя и твоих братьев, я служила в ТИПА-3. Да и сейчас порой им помогаю.
– Значит, на самом деле вы с ним познакомились не во время поездки в Портсмут? – медленно проговорился, не уверенная, хочу ли услышать то, что сейчас услышу.
– Да нет же. Это было совсем другое место.
– ТИПА-3?
– Если я тебе скажу, ты ни за что не поверишь, значит, и говорить не стоит. Но пойми одно: в свое время я была счастлива иметь детей. Несмотря на ваши бесконечные детские ссоры и подростковые перебранки, это было замечательно. Когда погиб Антон, мое счастье немного померкло, но в целом быть матерью все равно лучше, чем ТИПА-агентом. – Она на мгновение умолкла. – Но я, как и ты, опасалась, что не готова, что буду дурной матерью. И как я справилась?
Она посмотрела на меня и мягко улыбнулась.
– Прекрасно, мам.
Я крепко обняла ее.
– Я помогу тебе, чем смогу, радость моя, только сразу скажу: никаких пеленок и горшков, и не приглашай меня сидеть с младенцем по вечерам во вторник и в четверг.
– ТИПА-3?
– Нет, – поправила мама. – Бридж и кегли.
Она протянула мне платок, и я промокнула глаза.
– Все будет хорошо, милая моя.
– Спасибо, мама.
И она заторопилась к бутербродам, пробормотав, что ей еще целую ораву кормить. Я с улыбкой смотрела ей вслед. Я думала, что знаю свою мать, а оказалось, что нет. Дети редко знают своих родителей.
– Четверг! – воскликнул Джоффи, когда я вышла из ризницы. – На фиг ты тут нужна, раз ничего не делаешь? Если познакомишь этого богатенького Гибкинсона с неандертальским художником Зорфом, буду весьма тебе признателен. О господи! – пробормотал он, уставившись на дверь. – Это же Обри Буженэн!
Так и было. Мистер Буженэн, капитан суиндонской крокетной команды, невзирая на недавний скандал с шимпанзе, как ни в чем не бывало блистал на презентациях и вернисажах.
– А шимпанзе-то он с собой взял? – полюбопытствовала я, но Джоффи пронзил меня гневным взглядом и бросился пожимать Обри руку.
Торпеддер и Гибкинсон обсуждали работы валлийского художника-минималиста Тегвина Ведимедра, тяготевшего к такому минимализму, что его картин вообще не было видно. Они смотрели на голую стену с крюком для картины.
– И что это, по-твоему, значит, Гарри?
– Да ничего не значит, Корди, но это совершенно особое «ничего». Сколько она стоит?
Корделия склонилась к ценнику.
– Она называется «Сверхсатира» и стоит тысячу двести фунтов. Копейки. А вот и Четверг! Ну как, не передумала насчет фильма?
– Ага, щас. А вы не знакомы с неандертальским художником Зорфом?
Я подвела их к кучке людей, столпившихся вокруг Зорфа. Он пригласил нескольких друзей, я узнала Брекекекса из ТИПА-13.
– Добрый вечер, Брекекекс.
Он вежливо кивнул и представил меня молодому неандертальцу в рабочем комбинезоне, густо заляпанном разноцветными пятнами краски.
– Добрый вечер, Четверг, – ответил адвокат. – Это наш друг Зорф.
Молодой неандерталец пожал мне руку, а я представила им Корделию и Гарри.
– Что же, очень интересная работа, мистер Зорф, – начал Гибкинсон, разглядывая беспорядочные зеленые, желтые и оранжевые мазки на холсте площадью шесть квадратных футов. – И что тут изображено?
– Разве не понятно? – ответил неандерталец.
– О, конечно! – воскликнул Гарри, подходя к картине то слева, то справа. – Это нарциссы, верно?
– Нет.
– Закат?
– Нет.
– Ячменное поле?
– Нет.
– Сдаюсь.
– Давно пора, мистер Гибкинсон. Если приходится спрашивать, значит, вам не понять, Для неандертальца закат означает всего лишь конец дня. Зеленая рожь на картине Ван Гога – всего лишь неумело изображенное поле. Единственные художники сапиенсов, которых мы понимаем, это Кандинский и Поллок. Они говорят на нашем языке. Наша живопись – не для вас.
Я посмотрела на кучку неандертальцев, с восхищением взиравших на мазню Зорфа. Но Гарри, старое трепло, все еще надеялся угадать.
– Могу я еще раз попробовать? – спросил он, и Зорф кивнул.
Киношник уставился на холст и завращал глазами.
– Это…
– Надежда, – послышался рядом голос. – Это надежда. Надежда неандертальцев на будущее. Отчаянное желание иметь детей.
Зорф и прочие неандертальцы одновременно уставились на того, кто это произнес. Это оказалась бабушка Нонетот.
– Так я и думал, – провозгласил Гибкинсон, никого не обманув, но выставив себя идиотом.
– Сударыня демонстрирует проницательность, недоступную ее сородичам, – сказал Зорф, похрюкивая, что, по моему мнению, означало смех. – Не угодно ли леди сапиенс внести свой вклад в наши художественные искания?
Вот это действительно великая честь. Бабушка Нонетот шагнула вперед, приняла у Зорфа кисть, окунула ее в бирюзовую краску и добавила несколько легких мазков слева от центра. Неандертальцы ахнули, неандертальские женщины быстро прикрыли лица вуалями, а мужчины, включая Зорфа, подняли головы и уставились в потолок, тихо бормоча что-то себе под нос. Бабушка сделала то же самое. Мы с Корделией и Гибкинсоном, ничего не понимая в иноплеменных обычаях, растерянно переглянулись. Потом они затихли, женщины подняли вуали, и все неандертальцы один за другим стали медленно подходить к бабушке, обнюхивать ее одежду и легонько проводить по ее лицу огромными руками. Через несколько минут они завершили ритуал, вернулись на свои места и снова принялись рассматривать произведение Зорфа.
– Привет, крошка Четверг! – обернулась ко мне бабушка. – Давай поищем тихий уголок. Надо поговорить.
Мы отошли к церковному органу и уселись на жесткие пластиковые стулья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
– Откуда ты узнала о моей беременности? – спросила я, когда она накрыла мою ладонь своей и ласково улыбнулась.
– Да это же на милю видно. Ты ешь, как волк, и все время смотришь на детишек. Когда на прошлой неделе приехал маленький племянник миссис Сардинос, ты его просто с колен не спускала.
– А что, раньше я вела себя по-другому?
– Никакого сравнения нет. И грудь у тебя пополнела – это платье никогда так хорошо на тебе не сидело. Когда рожать будем? В июле?
Я замолчала. При мысли о неизбежности материнства меня охватило уныние. Когда я впервые узнала о том, что у меня будет ребенок, рядом со мной был Лондэн и все казалось куда проще.
– Мам, а что, если я окажусь плохой матерью? Я же ничего не знаю о детях. Я всю жизнь ловила преступников. Могу с закрытыми глазами разобрать винтовку М-16, сменить мотор в броневике и попасть в монетку с тридцати ярдов восемь раз из десяти. Боюсь, колыбелька у камина – это не по мне.
– Я тоже так думала, когда носила вас, – призналась мама, ласково улыбаясь. – Не зря же я скверно готовлю. Прежде чем познакомиться с твоим отцом и родить тебя и твоих братьев, я служила в ТИПА-3. Да и сейчас порой им помогаю.
– Значит, на самом деле вы с ним познакомились не во время поездки в Портсмут? – медленно проговорился, не уверенная, хочу ли услышать то, что сейчас услышу.
– Да нет же. Это было совсем другое место.
– ТИПА-3?
– Если я тебе скажу, ты ни за что не поверишь, значит, и говорить не стоит. Но пойми одно: в свое время я была счастлива иметь детей. Несмотря на ваши бесконечные детские ссоры и подростковые перебранки, это было замечательно. Когда погиб Антон, мое счастье немного померкло, но в целом быть матерью все равно лучше, чем ТИПА-агентом. – Она на мгновение умолкла. – Но я, как и ты, опасалась, что не готова, что буду дурной матерью. И как я справилась?
Она посмотрела на меня и мягко улыбнулась.
– Прекрасно, мам.
Я крепко обняла ее.
– Я помогу тебе, чем смогу, радость моя, только сразу скажу: никаких пеленок и горшков, и не приглашай меня сидеть с младенцем по вечерам во вторник и в четверг.
– ТИПА-3?
– Нет, – поправила мама. – Бридж и кегли.
Она протянула мне платок, и я промокнула глаза.
– Все будет хорошо, милая моя.
– Спасибо, мама.
И она заторопилась к бутербродам, пробормотав, что ей еще целую ораву кормить. Я с улыбкой смотрела ей вслед. Я думала, что знаю свою мать, а оказалось, что нет. Дети редко знают своих родителей.
– Четверг! – воскликнул Джоффи, когда я вышла из ризницы. – На фиг ты тут нужна, раз ничего не делаешь? Если познакомишь этого богатенького Гибкинсона с неандертальским художником Зорфом, буду весьма тебе признателен. О господи! – пробормотал он, уставившись на дверь. – Это же Обри Буженэн!
Так и было. Мистер Буженэн, капитан суиндонской крокетной команды, невзирая на недавний скандал с шимпанзе, как ни в чем не бывало блистал на презентациях и вернисажах.
– А шимпанзе-то он с собой взял? – полюбопытствовала я, но Джоффи пронзил меня гневным взглядом и бросился пожимать Обри руку.
Торпеддер и Гибкинсон обсуждали работы валлийского художника-минималиста Тегвина Ведимедра, тяготевшего к такому минимализму, что его картин вообще не было видно. Они смотрели на голую стену с крюком для картины.
– И что это, по-твоему, значит, Гарри?
– Да ничего не значит, Корди, но это совершенно особое «ничего». Сколько она стоит?
Корделия склонилась к ценнику.
– Она называется «Сверхсатира» и стоит тысячу двести фунтов. Копейки. А вот и Четверг! Ну как, не передумала насчет фильма?
– Ага, щас. А вы не знакомы с неандертальским художником Зорфом?
Я подвела их к кучке людей, столпившихся вокруг Зорфа. Он пригласил нескольких друзей, я узнала Брекекекса из ТИПА-13.
– Добрый вечер, Брекекекс.
Он вежливо кивнул и представил меня молодому неандертальцу в рабочем комбинезоне, густо заляпанном разноцветными пятнами краски.
– Добрый вечер, Четверг, – ответил адвокат. – Это наш друг Зорф.
Молодой неандерталец пожал мне руку, а я представила им Корделию и Гарри.
– Что же, очень интересная работа, мистер Зорф, – начал Гибкинсон, разглядывая беспорядочные зеленые, желтые и оранжевые мазки на холсте площадью шесть квадратных футов. – И что тут изображено?
– Разве не понятно? – ответил неандерталец.
– О, конечно! – воскликнул Гарри, подходя к картине то слева, то справа. – Это нарциссы, верно?
– Нет.
– Закат?
– Нет.
– Ячменное поле?
– Нет.
– Сдаюсь.
– Давно пора, мистер Гибкинсон. Если приходится спрашивать, значит, вам не понять, Для неандертальца закат означает всего лишь конец дня. Зеленая рожь на картине Ван Гога – всего лишь неумело изображенное поле. Единственные художники сапиенсов, которых мы понимаем, это Кандинский и Поллок. Они говорят на нашем языке. Наша живопись – не для вас.
Я посмотрела на кучку неандертальцев, с восхищением взиравших на мазню Зорфа. Но Гарри, старое трепло, все еще надеялся угадать.
– Могу я еще раз попробовать? – спросил он, и Зорф кивнул.
Киношник уставился на холст и завращал глазами.
– Это…
– Надежда, – послышался рядом голос. – Это надежда. Надежда неандертальцев на будущее. Отчаянное желание иметь детей.
Зорф и прочие неандертальцы одновременно уставились на того, кто это произнес. Это оказалась бабушка Нонетот.
– Так я и думал, – провозгласил Гибкинсон, никого не обманув, но выставив себя идиотом.
– Сударыня демонстрирует проницательность, недоступную ее сородичам, – сказал Зорф, похрюкивая, что, по моему мнению, означало смех. – Не угодно ли леди сапиенс внести свой вклад в наши художественные искания?
Вот это действительно великая честь. Бабушка Нонетот шагнула вперед, приняла у Зорфа кисть, окунула ее в бирюзовую краску и добавила несколько легких мазков слева от центра. Неандертальцы ахнули, неандертальские женщины быстро прикрыли лица вуалями, а мужчины, включая Зорфа, подняли головы и уставились в потолок, тихо бормоча что-то себе под нос. Бабушка сделала то же самое. Мы с Корделией и Гибкинсоном, ничего не понимая в иноплеменных обычаях, растерянно переглянулись. Потом они затихли, женщины подняли вуали, и все неандертальцы один за другим стали медленно подходить к бабушке, обнюхивать ее одежду и легонько проводить по ее лицу огромными руками. Через несколько минут они завершили ритуал, вернулись на свои места и снова принялись рассматривать произведение Зорфа.
– Привет, крошка Четверг! – обернулась ко мне бабушка. – Давай поищем тихий уголок. Надо поговорить.
Мы отошли к церковному органу и уселись на жесткие пластиковые стулья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96