Это решающий водораздел. Зимой 1943 года он пытался выжить на Восточном фронте, и он познал страх. Страх заполз в его душу, чтобы остаться там навсегда. Ему тогда было только двадцать лет. Может быть, это тот же самый страх, что я заметил тогда в лесу под Буросом. Тот же самый страх – через сорок лет.
Он продолжал неспешно читать дневник. Уже начало смеркаться. Из разбитых окон тянуло холодом. Он взял бумаги на кухню, закрыл дверь, завесил окно прихваченным из спальни одеялом и продолжил чтение.
В апреле впервые появляется запись – он хочет домой. Он боится погибнуть. Его часть отступает, долго и мучительно, отступает не только от немыслимой войны, но и от рухнувшей идеологии. Условия жуткие. Он все время пишет об окружающих его мертвецах, безглазых лицах, оторванных руках и ногах, перерезанных глотках. Он пытается найти спасение, избежать смерти, но выхода не находит. К тому же он понимает, что дезертирство – это не выход: чуть позже весной он получает приказ принять участие в расстреле. Они должны казнить двух бельгийцев и одного норвежца – те пытались сбежать, но были пойманы. Это одна из самых длинных записей.
19 мая 1943 года. Россия. Или может быть, это польская территория. По приказу капитана Эммерса назначен в расстрельный взвод. Два бельгийца и один норвежец, Лауритцен, приговорены к расстрелу за дезертирство. Их поставили в канаву, мы стояли на дороге. Трудно стрелять вниз. Лауритцен плакал, пытался отползти. Капитан Эммерс приказал привязать его к столбу. Бельгийцы молчали, а Лауритцен все время рыдал. Я прицелился в сердце. Они дезертиры – действуют законы войны. Кому охота умирать? После нам выдали по стакану коньяку. Сейчас в Кальмаре весна. Если зажмуриться, можно увидеть море… Вернусь ли я домой?
Стефан почти физически ощутил страх Молина. Он расстреливает дезертиров, считает, что это справедливо, получает свой коньяк, грезит о Балтийском море, а страх тем временем вползает в его сознание и не дает ему ни минуты покоя. Стефан попытался представить, что это не Молин, а он сам скрючился в окопе где-то на Восточном фронте. Ад, подумал он. Меньше чем за год наивная вера полностью уступила место страху. Он уже ничего не пишет о новой Европе, у него одна цель – выжить. И когда-нибудь вернуться в Кальмар.
Но в Кальмар он вернется только весной 1945 года. Из России он попадает сначала в Германию. Он ранен. Запись от 19 октября 1944 года объясняет, откуда взялись обнаруженные судмедэкспертом в Умео пулевые ранения. Что именно произошло, неясно, но в августе 1944-го он был тяжело ранен. Выжил чудом. Но благодарность судьбе за чудесное спасение в дневнике отсутствует. Стефан заметил, что в записях Герберта Молина появляется новая интонация. Не только страх – ненависть.
Он начал ненавидеть. Он в ярости по поводу того, что происходит, пишет о том, что нужна «беспощадность», «крутые меры». Война проиграна, но он не теряет веры, что цели ее были святыми. Может быть, виноват Гитлер, но в меньшей степени, чем все те, кто не хотел понять, что война была святым крестовым походом против большевизма. В 1944 году он начинает ненавидеть этих людей. Особенно ясно это ощущается в одном из писем в Кальмар. Оно, как обычно, без обратного адреса, датировано 1 января 1945 года. Очевидно, родители написали, что беспокоятся о нем. Стефану было непонятно, почему Молин сохранил только свои письма – писем, адресованных ему, в связке не было. Может быть, потому, что он смотрел на свои письма как на дополнение к дневнику. Это его голос, это его рука водит ручкой по бумаге.
Дорогие мать и отец,
Извините, что долго не писал. Но мы передислоцировались и теперь находимся совсем недалеко от Берлина. Вы не должны волноваться. Война – это всегда страдания и жертвы, но мне пока везет. Я не теряю мужества, хотя многие из моих товарищей убиты. Но мне очень странно, почему так мало шведских юношей, да и не только юношей, захотело встать под знамена рейха. Неужели они не понимают, что происходит? Неужели они не понимают, что русские подомнут под себя всех, если мы не окажем сопротивления? Не буду утомлять вас своими размышлениями и своей злостью, но я уверен, что вы, и мать и отец, меня понимаете. Вы не возражали, когда я принял решение, а отец сказал, что он тоже пошел бы воевать, если бы не возраст и больная нога. Пора кончать письмо. Теперь вы знаете, что я жив и продолжаю сражаться. Часто вспоминаю Кальмар. Как дела у Карин и Нильса? А розы у тети Анны? В свободные минуты я все время вспоминаю дом – жаль, что их выпадает не так много.
Ваш сын
Август Маттсон-Герцен,
ныне произведенный
в унтершарфюреры.
Вот и прояснились мотивы Молина. Родители поощряли его желание сражаться за Гитлера против большевизма. Он завербовался в СС не как юный искатель приключений. Он поставил перед собой задачу. К концу 1944-го, по-видимому в связи с ранением, ему присвоили новое звание. Унтершарфюрер – что это? Чему это соответствует в шведской армии? И есть ли вообще такое соответствие?
Он продолжал читать. Молин пишет все реже и короче, но остается в Германии до конца войны. Он участвует в уличных боях в Берлине – улица за улицей превращаются в руины. Пишет, что несколько раз чуть не «угодил в лапы к русским, спаси меня Бог от этого». Шведские, норвежские и датские фамилии больше не появляются – он единственный швед, остальные – немцы. 30 апреля – последняя военная запись, на этом военная часть дневника кончается.
30 апреля. Сражаюсь за свою жизнь, пытаюсь выбраться из этого ада. Война проиграна. Снял с какого-то убитого гражданский костюм и переоделся. Можно назвать это дезертирством, но все уже решено. Попробую ночью перейти мост, и будь что будет.
Что сталось с ним дальше, он не пишет. Но, как бы то ни было, он остался в живых и сумел вернуться в Швецию. Молин достает дневник только через год. Он уже в Кальмаре. Его мать умерла 8 апреля 1946 года. Он пишет в день похорон: «Мне будет не хватать ее. Она была хорошим человеком. Похороны были очень красивые, отец чуть не плакал, но держался. Все время думаю о войне. Даже когда я хожу под парусом в Кальмарсунде, мне чудится свист гранат».
Стефан продолжал читать. Заметки становились все реже, все короче. Вот запись о том, что он женился. Рождается ребенок. О смене фамилии – ни слова. Ни слова и о музыкальном магазине в Стокгольме. В июле 1955 года, без всякого видимого повода, он вдруг начинает сочинять стихотворение. Потом все вычеркивает, но прочитать все же можно:
Тихие всплески зари окрасили воду пролива,
Я слышу, как в роще поет соловей
И носятся чайки, крича торопливо…
Наверное, не нашел рифму к слову «соловей». «Сильней» подходит. Или «розовей». Стефан достал ручку и записал в блокноте «И море все розовей». Стих вышел скверный, но Герберт Молин, похоже, и сам понимал, что поэзия – не его сильная сторона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Он продолжал неспешно читать дневник. Уже начало смеркаться. Из разбитых окон тянуло холодом. Он взял бумаги на кухню, закрыл дверь, завесил окно прихваченным из спальни одеялом и продолжил чтение.
В апреле впервые появляется запись – он хочет домой. Он боится погибнуть. Его часть отступает, долго и мучительно, отступает не только от немыслимой войны, но и от рухнувшей идеологии. Условия жуткие. Он все время пишет об окружающих его мертвецах, безглазых лицах, оторванных руках и ногах, перерезанных глотках. Он пытается найти спасение, избежать смерти, но выхода не находит. К тому же он понимает, что дезертирство – это не выход: чуть позже весной он получает приказ принять участие в расстреле. Они должны казнить двух бельгийцев и одного норвежца – те пытались сбежать, но были пойманы. Это одна из самых длинных записей.
19 мая 1943 года. Россия. Или может быть, это польская территория. По приказу капитана Эммерса назначен в расстрельный взвод. Два бельгийца и один норвежец, Лауритцен, приговорены к расстрелу за дезертирство. Их поставили в канаву, мы стояли на дороге. Трудно стрелять вниз. Лауритцен плакал, пытался отползти. Капитан Эммерс приказал привязать его к столбу. Бельгийцы молчали, а Лауритцен все время рыдал. Я прицелился в сердце. Они дезертиры – действуют законы войны. Кому охота умирать? После нам выдали по стакану коньяку. Сейчас в Кальмаре весна. Если зажмуриться, можно увидеть море… Вернусь ли я домой?
Стефан почти физически ощутил страх Молина. Он расстреливает дезертиров, считает, что это справедливо, получает свой коньяк, грезит о Балтийском море, а страх тем временем вползает в его сознание и не дает ему ни минуты покоя. Стефан попытался представить, что это не Молин, а он сам скрючился в окопе где-то на Восточном фронте. Ад, подумал он. Меньше чем за год наивная вера полностью уступила место страху. Он уже ничего не пишет о новой Европе, у него одна цель – выжить. И когда-нибудь вернуться в Кальмар.
Но в Кальмар он вернется только весной 1945 года. Из России он попадает сначала в Германию. Он ранен. Запись от 19 октября 1944 года объясняет, откуда взялись обнаруженные судмедэкспертом в Умео пулевые ранения. Что именно произошло, неясно, но в августе 1944-го он был тяжело ранен. Выжил чудом. Но благодарность судьбе за чудесное спасение в дневнике отсутствует. Стефан заметил, что в записях Герберта Молина появляется новая интонация. Не только страх – ненависть.
Он начал ненавидеть. Он в ярости по поводу того, что происходит, пишет о том, что нужна «беспощадность», «крутые меры». Война проиграна, но он не теряет веры, что цели ее были святыми. Может быть, виноват Гитлер, но в меньшей степени, чем все те, кто не хотел понять, что война была святым крестовым походом против большевизма. В 1944 году он начинает ненавидеть этих людей. Особенно ясно это ощущается в одном из писем в Кальмар. Оно, как обычно, без обратного адреса, датировано 1 января 1945 года. Очевидно, родители написали, что беспокоятся о нем. Стефану было непонятно, почему Молин сохранил только свои письма – писем, адресованных ему, в связке не было. Может быть, потому, что он смотрел на свои письма как на дополнение к дневнику. Это его голос, это его рука водит ручкой по бумаге.
Дорогие мать и отец,
Извините, что долго не писал. Но мы передислоцировались и теперь находимся совсем недалеко от Берлина. Вы не должны волноваться. Война – это всегда страдания и жертвы, но мне пока везет. Я не теряю мужества, хотя многие из моих товарищей убиты. Но мне очень странно, почему так мало шведских юношей, да и не только юношей, захотело встать под знамена рейха. Неужели они не понимают, что происходит? Неужели они не понимают, что русские подомнут под себя всех, если мы не окажем сопротивления? Не буду утомлять вас своими размышлениями и своей злостью, но я уверен, что вы, и мать и отец, меня понимаете. Вы не возражали, когда я принял решение, а отец сказал, что он тоже пошел бы воевать, если бы не возраст и больная нога. Пора кончать письмо. Теперь вы знаете, что я жив и продолжаю сражаться. Часто вспоминаю Кальмар. Как дела у Карин и Нильса? А розы у тети Анны? В свободные минуты я все время вспоминаю дом – жаль, что их выпадает не так много.
Ваш сын
Август Маттсон-Герцен,
ныне произведенный
в унтершарфюреры.
Вот и прояснились мотивы Молина. Родители поощряли его желание сражаться за Гитлера против большевизма. Он завербовался в СС не как юный искатель приключений. Он поставил перед собой задачу. К концу 1944-го, по-видимому в связи с ранением, ему присвоили новое звание. Унтершарфюрер – что это? Чему это соответствует в шведской армии? И есть ли вообще такое соответствие?
Он продолжал читать. Молин пишет все реже и короче, но остается в Германии до конца войны. Он участвует в уличных боях в Берлине – улица за улицей превращаются в руины. Пишет, что несколько раз чуть не «угодил в лапы к русским, спаси меня Бог от этого». Шведские, норвежские и датские фамилии больше не появляются – он единственный швед, остальные – немцы. 30 апреля – последняя военная запись, на этом военная часть дневника кончается.
30 апреля. Сражаюсь за свою жизнь, пытаюсь выбраться из этого ада. Война проиграна. Снял с какого-то убитого гражданский костюм и переоделся. Можно назвать это дезертирством, но все уже решено. Попробую ночью перейти мост, и будь что будет.
Что сталось с ним дальше, он не пишет. Но, как бы то ни было, он остался в живых и сумел вернуться в Швецию. Молин достает дневник только через год. Он уже в Кальмаре. Его мать умерла 8 апреля 1946 года. Он пишет в день похорон: «Мне будет не хватать ее. Она была хорошим человеком. Похороны были очень красивые, отец чуть не плакал, но держался. Все время думаю о войне. Даже когда я хожу под парусом в Кальмарсунде, мне чудится свист гранат».
Стефан продолжал читать. Заметки становились все реже, все короче. Вот запись о том, что он женился. Рождается ребенок. О смене фамилии – ни слова. Ни слова и о музыкальном магазине в Стокгольме. В июле 1955 года, без всякого видимого повода, он вдруг начинает сочинять стихотворение. Потом все вычеркивает, но прочитать все же можно:
Тихие всплески зари окрасили воду пролива,
Я слышу, как в роще поет соловей
И носятся чайки, крича торопливо…
Наверное, не нашел рифму к слову «соловей». «Сильней» подходит. Или «розовей». Стефан достал ручку и записал в блокноте «И море все розовей». Стих вышел скверный, но Герберт Молин, похоже, и сам понимал, что поэзия – не его сильная сторона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108