И в одно прекрасное утро они будут лежать на кровати и смотреть в потолок, почти не видя его, потому что лампа прикрыта газетой, и не узнают лиц, склонившихся над кроватью, потому что комната полна дыма или тумана, от которого режет глаза и перехватывает горло. Да, они реальны, ничего не скажешь, и, может быть, потому кажутся вам нереальными, что сами вы не очень реальны.
К этому времени я очутился перед дверью в конце коридора и, поглядев на очередную жестяную табличку, понял, что это и есть одноместный лепрозорий города Мейзон-Сити.
Прокаженный сидел в комнате один как перст и ничего не делал. Некому было посидеть с ним под вентилятором, поболтать, поплевать на пол.
– Привет, – сказал я, и он посмотрел на меня, как на привидение, разговаривающее по-иностранному. Ответил он не сразу, и мне подумалось, что он одичал вроде тех людей, которые проводят двадцать лет на необитаемом острове, – когда к берегу подваливает баркас и веселая матросня выпрыгивает на песок и спрашивает, черт подери, откуда он взялся, он не может произнести ни слова – до того закоснел его язык.
Правда, Вилли был не так плох и в конце концов ухитрился ответить на приветствие, сказать, что помнит, как мы познакомились у Слейда несколько месяцев назад, и спросить, чего мне нужно. Я объяснил ему, он улыбнулся, скорее тоскливо, чем радостно, и спросил, зачем мне это нужно знать.
– Редактор велел разобраться, – ответил я, – а зачем ему это нужно один бог знает. Затем, наверно, что это – хороший материал.
Ответ как будто удовлетворил его. Поэтому я не стал рассказывать, что, помимо моего главного редактора, существовал еще целый мир высоких причин – для такой мелкой сошки, как я, это был мир трепещущих прозрачных крыльев, тихих ангельских голосов, не всегда мне понятных, – мир астральных влияний.
– Да, пожалуй, хороший, – согласился Вилли.
– Что тут у вас происходит?
– Могу рассказать, – ответил он. Он начал рассказывать, а кончил рассказывать часов в одиннадцать вечера, когда Люси Старк, уложив сына спать, уже сидела с нами в гостиной папиного дома, где мне было предложено заночевать, где он и Люси проводили лето и собирались провести зиму, потому что Люси выгнали из школы перед началом учебного года и не было причин оставаться в городе, платить большие деньги за комнату. И судя по всему, была еще одна причина, почему у них не было причин оставаться в городе: приближались перевыборы, а шансы Вилли равнялись примерно шансам блохи прокормиться мраморным львом у подъезда. Как выяснилось, он и место получил только потому, что Дольф Пилсбери, председатель окружного совета, приходился седьмой водой на киселе деду Старку – то ли со стороны жены, то ли с другой какой – и вдобавок не поладил с другим человеком, который хотел стать казначеем. Пилсбери хозяйничал в округе на пару с шерифом, а Вилли сидел у него в печенках. И теперь его должны были выгнать, как уже выгнали Люси.
– А мне все равно, – сказала Люси Старк. Она сидела с нами, шила у лампы за столом, на котором лежали большая Библия и альбом в плюшевом переплете. – Все равно, пусть не дают работать. Я проработала шесть лет, если считать тот семестр, когда у меня на руках был маленький Томми, и никто никогда слова против меня не сказал, а теперь они пишут в письме, что на меня много жалоб и я не сработалась с коллективом.
Она подняла свое шитье и откусила нитку, как всегда делают женщины, если хотят, чтобы у вас по спине поползли мурашки. Когда она наклонилась, свет лампы упал на ее голову, загорелся рыжим в каштановых волосах, которых не смогли окончательно спалить щипцы парикмахера во вновь открытом салоне красоты города Мейзон. Рыжий блеск еще жил в них, но смотреть на них было обидно. Ей было в ту пору лет двадцать пять, по обликом она напоминала девушку: и тонкой, стройной талией, которая переходила в приятные, не постные бедра, и узкими лодыжками, скрещенными перед креслом, и спокойным, мягким девичьим овалом лица, и большими темно-карими глазами, которые наводили на мысли о задушевном разговоре в сумерках перед калиткой старой усадьбы, где у забора цветет сирень. Но на волосы ее, коротко обрезанные и мелко завитые по тогдашней моде, смотреть было обидно, потому что такое лицо требовало иного обрамления: густых и длинных сумрачно-блестящих локонов, перепутанных на белоснежной подушке. Они, наверно, и были густые – до этого надругательства.
– А мне все равно, – сказала она, подняв голову. – Я не хочу преподавать в школе, которую строят для того, чтобы кто-то мог на этом нажиться. А Вилли не хочет быть казначеем, если надо иметь дело с такими бесчестными людьми.
– Я буду баллотироваться, – угрюмо сказал Вилли, – они меня не остановят.
– Ты сможешь гораздо основательнее заняться правом, если не будешь сидеть все время в городе.
– Я буду баллотироваться, – повторил он и тряхнул головой, чтобы откинуть со лба волосы. – Я буду баллотироваться, – повторил он еще раз, словно говоря не с Люси и не со мной, а со всем белым светом, – даже если ни одного голоса не соберу.
И точно, когда подошел срок, Вилли выставил свою кандидатуру; собрал он больше одного голоса, но ненамного больше, и Пилсбери со своими дружками выиграл этот забег. Человек, которого выбрали вместо Вилли, повесил шляпу в своей конторе не раньше, чем подписал аванс Д.Х.Муру. И Д.Х.Мур построил школу. Но об этом речь впереди.
Вилли же рассказал мне такую историю: компания «Джеферс констракшн» представила экономичную смету на 142 тысячи долларов. Однако существовали еще два проекта, стоимостью выше этой, но ниже цифры Мура, которая составляла 165 тысяч с гаком. И вот, когда Вилли поднял скандал из-за Мура, Пилсбери зашумел насчет негров. Джеферс был крупный подрядчик с Юга, и в некоторых его бригадах работало много негров – каменщиков, штукатуров, плотников. Пилсбери поднял вой, что Джеферс навезет сюда негров (а Мейзон, как я уже говорил, крестьянский округ) и, что еще хуже, негры, как квалифицированные рабочие, будут получать больше, чем местные, которых наймут на стройку. Пилсбери трудился в поте лица.
Труды его не пропали даром: все в округе позабыли и о том, что, помимо проектов Мура и Джеферса, существуют два других, и о том, что у Пилсбери есть шурин, у которого есть кирпичный завод, в котором у Мура есть доля, и о том, что совсем недавно большая партия кирпича была забракована строительным инспектором штата, и было судебное разбирательство, и было ясно как божий день, что кирпичи этого самого завода лягут в стены школы. На заводе Мура и шурина Пилсбери работали заключенные, и обходились они дешево, потому что у шурина были хорошие связи в штате. Связи эти, как я узнал позднее, были настолько хорошие, что строительный инспектор, забраковавший кирпич, вылетел с работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
К этому времени я очутился перед дверью в конце коридора и, поглядев на очередную жестяную табличку, понял, что это и есть одноместный лепрозорий города Мейзон-Сити.
Прокаженный сидел в комнате один как перст и ничего не делал. Некому было посидеть с ним под вентилятором, поболтать, поплевать на пол.
– Привет, – сказал я, и он посмотрел на меня, как на привидение, разговаривающее по-иностранному. Ответил он не сразу, и мне подумалось, что он одичал вроде тех людей, которые проводят двадцать лет на необитаемом острове, – когда к берегу подваливает баркас и веселая матросня выпрыгивает на песок и спрашивает, черт подери, откуда он взялся, он не может произнести ни слова – до того закоснел его язык.
Правда, Вилли был не так плох и в конце концов ухитрился ответить на приветствие, сказать, что помнит, как мы познакомились у Слейда несколько месяцев назад, и спросить, чего мне нужно. Я объяснил ему, он улыбнулся, скорее тоскливо, чем радостно, и спросил, зачем мне это нужно знать.
– Редактор велел разобраться, – ответил я, – а зачем ему это нужно один бог знает. Затем, наверно, что это – хороший материал.
Ответ как будто удовлетворил его. Поэтому я не стал рассказывать, что, помимо моего главного редактора, существовал еще целый мир высоких причин – для такой мелкой сошки, как я, это был мир трепещущих прозрачных крыльев, тихих ангельских голосов, не всегда мне понятных, – мир астральных влияний.
– Да, пожалуй, хороший, – согласился Вилли.
– Что тут у вас происходит?
– Могу рассказать, – ответил он. Он начал рассказывать, а кончил рассказывать часов в одиннадцать вечера, когда Люси Старк, уложив сына спать, уже сидела с нами в гостиной папиного дома, где мне было предложено заночевать, где он и Люси проводили лето и собирались провести зиму, потому что Люси выгнали из школы перед началом учебного года и не было причин оставаться в городе, платить большие деньги за комнату. И судя по всему, была еще одна причина, почему у них не было причин оставаться в городе: приближались перевыборы, а шансы Вилли равнялись примерно шансам блохи прокормиться мраморным львом у подъезда. Как выяснилось, он и место получил только потому, что Дольф Пилсбери, председатель окружного совета, приходился седьмой водой на киселе деду Старку – то ли со стороны жены, то ли с другой какой – и вдобавок не поладил с другим человеком, который хотел стать казначеем. Пилсбери хозяйничал в округе на пару с шерифом, а Вилли сидел у него в печенках. И теперь его должны были выгнать, как уже выгнали Люси.
– А мне все равно, – сказала Люси Старк. Она сидела с нами, шила у лампы за столом, на котором лежали большая Библия и альбом в плюшевом переплете. – Все равно, пусть не дают работать. Я проработала шесть лет, если считать тот семестр, когда у меня на руках был маленький Томми, и никто никогда слова против меня не сказал, а теперь они пишут в письме, что на меня много жалоб и я не сработалась с коллективом.
Она подняла свое шитье и откусила нитку, как всегда делают женщины, если хотят, чтобы у вас по спине поползли мурашки. Когда она наклонилась, свет лампы упал на ее голову, загорелся рыжим в каштановых волосах, которых не смогли окончательно спалить щипцы парикмахера во вновь открытом салоне красоты города Мейзон. Рыжий блеск еще жил в них, но смотреть на них было обидно. Ей было в ту пору лет двадцать пять, по обликом она напоминала девушку: и тонкой, стройной талией, которая переходила в приятные, не постные бедра, и узкими лодыжками, скрещенными перед креслом, и спокойным, мягким девичьим овалом лица, и большими темно-карими глазами, которые наводили на мысли о задушевном разговоре в сумерках перед калиткой старой усадьбы, где у забора цветет сирень. Но на волосы ее, коротко обрезанные и мелко завитые по тогдашней моде, смотреть было обидно, потому что такое лицо требовало иного обрамления: густых и длинных сумрачно-блестящих локонов, перепутанных на белоснежной подушке. Они, наверно, и были густые – до этого надругательства.
– А мне все равно, – сказала она, подняв голову. – Я не хочу преподавать в школе, которую строят для того, чтобы кто-то мог на этом нажиться. А Вилли не хочет быть казначеем, если надо иметь дело с такими бесчестными людьми.
– Я буду баллотироваться, – угрюмо сказал Вилли, – они меня не остановят.
– Ты сможешь гораздо основательнее заняться правом, если не будешь сидеть все время в городе.
– Я буду баллотироваться, – повторил он и тряхнул головой, чтобы откинуть со лба волосы. – Я буду баллотироваться, – повторил он еще раз, словно говоря не с Люси и не со мной, а со всем белым светом, – даже если ни одного голоса не соберу.
И точно, когда подошел срок, Вилли выставил свою кандидатуру; собрал он больше одного голоса, но ненамного больше, и Пилсбери со своими дружками выиграл этот забег. Человек, которого выбрали вместо Вилли, повесил шляпу в своей конторе не раньше, чем подписал аванс Д.Х.Муру. И Д.Х.Мур построил школу. Но об этом речь впереди.
Вилли же рассказал мне такую историю: компания «Джеферс констракшн» представила экономичную смету на 142 тысячи долларов. Однако существовали еще два проекта, стоимостью выше этой, но ниже цифры Мура, которая составляла 165 тысяч с гаком. И вот, когда Вилли поднял скандал из-за Мура, Пилсбери зашумел насчет негров. Джеферс был крупный подрядчик с Юга, и в некоторых его бригадах работало много негров – каменщиков, штукатуров, плотников. Пилсбери поднял вой, что Джеферс навезет сюда негров (а Мейзон, как я уже говорил, крестьянский округ) и, что еще хуже, негры, как квалифицированные рабочие, будут получать больше, чем местные, которых наймут на стройку. Пилсбери трудился в поте лица.
Труды его не пропали даром: все в округе позабыли и о том, что, помимо проектов Мура и Джеферса, существуют два других, и о том, что у Пилсбери есть шурин, у которого есть кирпичный завод, в котором у Мура есть доля, и о том, что совсем недавно большая партия кирпича была забракована строительным инспектором штата, и было судебное разбирательство, и было ясно как божий день, что кирпичи этого самого завода лягут в стены школы. На заводе Мура и шурина Пилсбери работали заключенные, и обходились они дешево, потому что у шурина были хорошие связи в штате. Связи эти, как я узнал позднее, были настолько хорошие, что строительный инспектор, забраковавший кирпич, вылетел с работы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152