Только мысли о смерти… и Лорел.
Он не мог выкинуть ее из головы. Такая неукротимая честность, такое мужество. Он не мог не заботиться о ней. Она была слишком чистой, слишком смелой, слишком хорошей.
Слишком хорошей для такого, как ты, Джек… Все, до чего он дотрагивался, погибало. Все, чего он хотел, увядало, как только он к этому прикасался. У него не было права на нее.
Он спустился к берегу реки и стоял под густой тенью дуба, глядя на гладкую воду, в конце пристани. Он погрузился в песнь ночи. Легкий ветерок теребил мох, который свисал с веток и тяжело покачивался, как веревки виселицы.
Он видел лицо Эви, бледное и хорошенькое, даже в смерти, красивые темные глаза смотрели разочарованно. Эви такая доверчивая и любящая. Он любил ее так небрежно и так небрежно принимал этот драгоценный дар ее сердца. Пустой, эгоистичный скот, он принимал как должное все, что она ему отдавала. Как часть своего успеха, как трофей.
Вина давила на него, не давая дышать. Он кружил, пытался уйти, но опять возвращался к дубу, прислонялся к его грубому стволу, и кора сквозь тонкое полотно футболки царапала ему спину.
Он откинул голову назад, закрыл глаза, обжигающие слезы струились по лицу, текли на виски, попадали на волосы. Он не находил слов, чтобы описать свою боль, чтобы выразить, как это ранило его сердце.
— Bon Dieu, Evangeline, sa me fait de le pain. Sa me fait de le pain!
Он снова и снова шептал эти слова, мольбы об облегчении этой ужасной боли и угрызений совести. Он знал, что не заслуживает прощения и что никто не воскресит Эвн. И все, о чем она мечтала, никогда не сбудется. И она никогда не родит тех детей, которых хотела родить и любить.
Из-за него. Sa me fait de le pain! — шептал он с искаженным от боли лицом. Он прижался лицом к дереву, ощущая щекой шершавую поверхность, прильнул к стволу.
Милая, милая Эви, его жена.
Милая, милая Эни.
Милая, милая Лорел.
Никуда не годный Джек Бодро. Не заслуживавший любви, не пригодный для семьи. Не способный предложить то, что нужно порядочной женщине. Скотина, подлец, убийца.
Какая жестокая ложь думать, что он может что-нибудь иметь. Лучше не думать, не заботиться ни о ком вообще, чем смотреть, как это нечто драгоценное, что-то глубоко желанное ускользает меж пальцев, как дым. Такое же хрупкое, как сама жизнь, — есть, и через мгновение уже нет.
Подошел Эйт, тихонечко поскуливая. Ткнулся носом в руку, пытаясь привлечь к себе внимание и выпрашивая ласку. Собака нерешительно лизала его руку, хотела сказать о любви и сочувствии, и Джек чувствовал ее розовый шершавый язык.
— Иди отсюда, — проворчал Джек, замахнувшись на нее.
Собака неловко отпрыгнула назад, уши торчком, в глазах насмешливо-злое выражение. Он заигрывал с ним, наклоняя голову и махая длинным тощим хвостом.
— Иди отсюда, — прорычал Джек.
Вся боль и гнев, которые тяжестью лежали на душе, все это взорвалось и полыхало бело-огненным шаром. У него вырвался дикий крик, он пнул ногой собаку и тяжело ударил ее по ребрам. Собака взвизгнула от испуга, отбежала на десять шагов и, остановившись, смотрела на Джека. Эйт не ожидал такого предательства, его глаза были испуганы, как у ребенка.
— Иди от меня к черту! — выпалил Джек. — У меня нет собаки! У меня нет собаки, — повторял он. — У меня ничего нет.
Он повернулся и ушел, оставив собаку, из Л'Амура и исчез в ночи.
Глава ДВАДЦАТАЯ
Раскаты грома звучали, как отдаленная пушечная канонада. Изорванные в лохмотья облака стремительно бежали по небу. Звуки ночи, которыми жило болото, прерывались криками жертвы. Агония, как наэлектризованное облако, витала в воздухе, сладкий запах крови распространялся повсюду. Отчаяние и ненависть. Жертва, привязанная к кровати, и хищник. Безумство разрывает все нити контроля, перешагивает через все мыслимые границы жестокости. На улице ветер рвал ветви деревьев, низко пригибал стебли растений на мелководье. Обитатели ночи, почувствовав запах крови и насилия, насторожились, вглядываясь в ночь, напрягая слух и обоняние. Луна прорвала дыру в черноте , гром звучал все ближе. Буря приближалась, Жестокая, дикая. Кричащая, грохочущая. Дождь обрушился на реку. Стены хижины в крови, жертва и хищник. Шелк, затягивающийся на шее. Конец, надвигающийся из черных глубин ада. Взрыв невиданной силы, избавление от мук.
Ветер стих. Шторм пошел на убыль. Желание утихло. Разум вернулся, вернулись спокойствие и логика.
Еще одна мертвая проститутка, которую должны найти. Еще одно преступление, которое останется нераскрытым. Хищник, укрытый ночью, улыбался.
Лорел не просто проснулась, она вырвалась из лап ужасного сна. Холодные судорожные руки вырвали ее из сна и перенесли из одного измерения в другое. Она очнулась, как вырывается на поверхность ледяной воды пловец, который нырнул в темные глубины. Воздух был теплый и влажный, душный, двери наглухо закрыты от бури. В комнате стояла тишина такая странная, что в ней чувствовалось нечто другое, нежели покой. Она кричала о потере. Лорел как никогда в жизни почувствовала себя очень одинокой и сразу же стала думать о Саванне. Лорел никогда не была одна, у нее всегда была Саванна. Сердце стучало в груди, она с трудом выпуталась из простыни и, раздетая, выскочила на балкон. Побежала к комнате Саванны. Резко распахнула двери, вбежала в спальню и…
Тишина окутывала комнату как саваном. Невидимая руда ужаса стиснула горло Лорел. Постель неубрана, покрывало сбито, подушки разбросаны. С тех пор как она последний рач заходила в спальню, в ней ничего не изменилось. Лорел попыталась проглотить страх, который застрял в горле, и осмотрела беспорядочный строй баночек, бутылочек и пузырьков на туалетном столике, вещи, разбросанные по всей комнате, забытые на столах и на стульях. Нельзя было сказать, когда Саванна последний раз была в своей комнате.
Лорел похолодела от страха. Слезы навернулись на глаза. Сжав руки в отчаянии, она ходила по комнате.
«Не будь глупой, Лорел, — говорила она себе резким, хриндым голосом. — Саванна не ночевала дома намного больше раз, чем ты можешь сосчитать. И то, что ее нет дома сегодня, ничего не означает. Она где-то с любовником, вот и все».
Чтобы отвлечься от страшных мыслей, Лорел думала, с кем же из своих любовников была Саванна, с Роняй Пелтиером, у которого член, как ручка кувалды, или с Торя Хебертом — мужчиной, из-за которого Саванна дралась с Эни. С Джимми Ли Болдвином, который проповедовал чистоту и сдержанность, а сам любил поиграй, в постельные игры с ремнями и прочими штучками. Может быть, с Конроем Купером, бедная больная жена которого была объектом нападения прошлой ночью. Эти ярлычки, которые Лорел прицепляла к каждому имени, избитые фразы, которые она говорила о каждом, звучали у нее в голове, как надоедливый писк комаров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143
Он не мог выкинуть ее из головы. Такая неукротимая честность, такое мужество. Он не мог не заботиться о ней. Она была слишком чистой, слишком смелой, слишком хорошей.
Слишком хорошей для такого, как ты, Джек… Все, до чего он дотрагивался, погибало. Все, чего он хотел, увядало, как только он к этому прикасался. У него не было права на нее.
Он спустился к берегу реки и стоял под густой тенью дуба, глядя на гладкую воду, в конце пристани. Он погрузился в песнь ночи. Легкий ветерок теребил мох, который свисал с веток и тяжело покачивался, как веревки виселицы.
Он видел лицо Эви, бледное и хорошенькое, даже в смерти, красивые темные глаза смотрели разочарованно. Эви такая доверчивая и любящая. Он любил ее так небрежно и так небрежно принимал этот драгоценный дар ее сердца. Пустой, эгоистичный скот, он принимал как должное все, что она ему отдавала. Как часть своего успеха, как трофей.
Вина давила на него, не давая дышать. Он кружил, пытался уйти, но опять возвращался к дубу, прислонялся к его грубому стволу, и кора сквозь тонкое полотно футболки царапала ему спину.
Он откинул голову назад, закрыл глаза, обжигающие слезы струились по лицу, текли на виски, попадали на волосы. Он не находил слов, чтобы описать свою боль, чтобы выразить, как это ранило его сердце.
— Bon Dieu, Evangeline, sa me fait de le pain. Sa me fait de le pain!
Он снова и снова шептал эти слова, мольбы об облегчении этой ужасной боли и угрызений совести. Он знал, что не заслуживает прощения и что никто не воскресит Эвн. И все, о чем она мечтала, никогда не сбудется. И она никогда не родит тех детей, которых хотела родить и любить.
Из-за него. Sa me fait de le pain! — шептал он с искаженным от боли лицом. Он прижался лицом к дереву, ощущая щекой шершавую поверхность, прильнул к стволу.
Милая, милая Эви, его жена.
Милая, милая Эни.
Милая, милая Лорел.
Никуда не годный Джек Бодро. Не заслуживавший любви, не пригодный для семьи. Не способный предложить то, что нужно порядочной женщине. Скотина, подлец, убийца.
Какая жестокая ложь думать, что он может что-нибудь иметь. Лучше не думать, не заботиться ни о ком вообще, чем смотреть, как это нечто драгоценное, что-то глубоко желанное ускользает меж пальцев, как дым. Такое же хрупкое, как сама жизнь, — есть, и через мгновение уже нет.
Подошел Эйт, тихонечко поскуливая. Ткнулся носом в руку, пытаясь привлечь к себе внимание и выпрашивая ласку. Собака нерешительно лизала его руку, хотела сказать о любви и сочувствии, и Джек чувствовал ее розовый шершавый язык.
— Иди отсюда, — проворчал Джек, замахнувшись на нее.
Собака неловко отпрыгнула назад, уши торчком, в глазах насмешливо-злое выражение. Он заигрывал с ним, наклоняя голову и махая длинным тощим хвостом.
— Иди отсюда, — прорычал Джек.
Вся боль и гнев, которые тяжестью лежали на душе, все это взорвалось и полыхало бело-огненным шаром. У него вырвался дикий крик, он пнул ногой собаку и тяжело ударил ее по ребрам. Собака взвизгнула от испуга, отбежала на десять шагов и, остановившись, смотрела на Джека. Эйт не ожидал такого предательства, его глаза были испуганы, как у ребенка.
— Иди от меня к черту! — выпалил Джек. — У меня нет собаки! У меня нет собаки, — повторял он. — У меня ничего нет.
Он повернулся и ушел, оставив собаку, из Л'Амура и исчез в ночи.
Глава ДВАДЦАТАЯ
Раскаты грома звучали, как отдаленная пушечная канонада. Изорванные в лохмотья облака стремительно бежали по небу. Звуки ночи, которыми жило болото, прерывались криками жертвы. Агония, как наэлектризованное облако, витала в воздухе, сладкий запах крови распространялся повсюду. Отчаяние и ненависть. Жертва, привязанная к кровати, и хищник. Безумство разрывает все нити контроля, перешагивает через все мыслимые границы жестокости. На улице ветер рвал ветви деревьев, низко пригибал стебли растений на мелководье. Обитатели ночи, почувствовав запах крови и насилия, насторожились, вглядываясь в ночь, напрягая слух и обоняние. Луна прорвала дыру в черноте , гром звучал все ближе. Буря приближалась, Жестокая, дикая. Кричащая, грохочущая. Дождь обрушился на реку. Стены хижины в крови, жертва и хищник. Шелк, затягивающийся на шее. Конец, надвигающийся из черных глубин ада. Взрыв невиданной силы, избавление от мук.
Ветер стих. Шторм пошел на убыль. Желание утихло. Разум вернулся, вернулись спокойствие и логика.
Еще одна мертвая проститутка, которую должны найти. Еще одно преступление, которое останется нераскрытым. Хищник, укрытый ночью, улыбался.
Лорел не просто проснулась, она вырвалась из лап ужасного сна. Холодные судорожные руки вырвали ее из сна и перенесли из одного измерения в другое. Она очнулась, как вырывается на поверхность ледяной воды пловец, который нырнул в темные глубины. Воздух был теплый и влажный, душный, двери наглухо закрыты от бури. В комнате стояла тишина такая странная, что в ней чувствовалось нечто другое, нежели покой. Она кричала о потере. Лорел как никогда в жизни почувствовала себя очень одинокой и сразу же стала думать о Саванне. Лорел никогда не была одна, у нее всегда была Саванна. Сердце стучало в груди, она с трудом выпуталась из простыни и, раздетая, выскочила на балкон. Побежала к комнате Саванны. Резко распахнула двери, вбежала в спальню и…
Тишина окутывала комнату как саваном. Невидимая руда ужаса стиснула горло Лорел. Постель неубрана, покрывало сбито, подушки разбросаны. С тех пор как она последний рач заходила в спальню, в ней ничего не изменилось. Лорел попыталась проглотить страх, который застрял в горле, и осмотрела беспорядочный строй баночек, бутылочек и пузырьков на туалетном столике, вещи, разбросанные по всей комнате, забытые на столах и на стульях. Нельзя было сказать, когда Саванна последний раз была в своей комнате.
Лорел похолодела от страха. Слезы навернулись на глаза. Сжав руки в отчаянии, она ходила по комнате.
«Не будь глупой, Лорел, — говорила она себе резким, хриндым голосом. — Саванна не ночевала дома намного больше раз, чем ты можешь сосчитать. И то, что ее нет дома сегодня, ничего не означает. Она где-то с любовником, вот и все».
Чтобы отвлечься от страшных мыслей, Лорел думала, с кем же из своих любовников была Саванна, с Роняй Пелтиером, у которого член, как ручка кувалды, или с Торя Хебертом — мужчиной, из-за которого Саванна дралась с Эни. С Джимми Ли Болдвином, который проповедовал чистоту и сдержанность, а сам любил поиграй, в постельные игры с ремнями и прочими штучками. Может быть, с Конроем Купером, бедная больная жена которого была объектом нападения прошлой ночью. Эти ярлычки, которые Лорел прицепляла к каждому имени, избитые фразы, которые она говорила о каждом, звучали у нее в голове, как надоедливый писк комаров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143