Он погрузился в воспоминания.
– Я просто хотел получить то, что мне причитается, – пробормотал он, моргая, чтобы скрыть подступившие слезы. – Я не хотел потерять ее. Я не хотел потерять Джози. Я думал, может, если ее припугнуть… Пригрозить, что отберу ребенка…
Как он собирался припугнуть жену? Донни угрожал отобрать право опеки, но была ли эта угроза единственной? Анни уже набрала воздуха в легкие, чтобы спросить, что именно он имел в виду, но промолчала, потому что Бишон повернулся к ней.
– Знаете, вы на нее похожи, – в его голосе появились странные, мечтательные нотки. – Овал лица… Волосы… Губы…
Он протянул было руку, чтобы коснуться ее щеки, но в последний момент опомнился. Анни не знала, что именно заставило его отступить – здравомыслие или страх испортить очарование воспоминаний. Как бы то ни было, она занервничала. Ей не понравилось сравнение с женщиной, которую постиг такой ужасный конец.
– Мне ее не хватает, – признался Донни. – Я всегда хотел того, чего не мог получить. Я привык думать, что это лишь мои амбиции, но это была… потребность.
– А как насчет Памелы? Чего хотела она?
Снова раздался свисток поезда, ближе, громче.
– Освободиться от меня, – последовал простой ответ, голос Донни звучал невыразительно. – И она своего добилась.
Анни смотрела ему вслед, когда Бишон пошел прочь, не к ангару, а к белоснежному «Лексусу» с перламутровым отливом, припаркованному недалеко от боковых ворот. У нее за спиной пронесся южно-тихоокеанский экспресс, постукивая колесами на стыках рельсов.
Анни работала над этим делом всего несколько часов, но у нее появилось ощущение, что она вступила в лабиринт. Он показался ей сначала обманчиво простым, но оказался на самом деле сложнейшей комбинацией переходов с зеркальными стенами. Ей хотелось вернуться, но пути назад уже не было. Тайна притягивала Анни, манила к себе. Соблазн. Ей показалось, что невидимый сообщник шепнул это слово ей на ухо.
Фуркейд. Ник был стражем у ворот, и он станет ее проводником, если Анни примет его предложение. У него находится карта лабиринта, и он знает игроков. Анни следовало решить, друг он ей или враг, искренним было его предложение или он заманивал ее в ловушку. И судя по всему, у Анни осталась единственная возможность это выяснить.
ГЛАВА 18
Даже при ярком дневном свете дом выглядел зловещим.
Ник смотрел на него из своей пироги, его зачаровывала мысль, что зло может задержаться на месте словно запах. После трагедии дом оставался заброшенным, печать смерти лежала на нем.
Ник не собирался заходить внутрь. Многие назвали бы его суеверным, но эти люди никогда не подходили слишком близко к черте, отделяющей добро от зла, и им не была знакома сила дьявола или его возможности. Впрочем, факт отсутствия на берегу рыбаков в воскресный день, когда в других местах Пони-Байу яблоку негде упасть, говорил сам за себя.
Ник уселся утром в пирогу, намереваясь отделаться от мыслей об убийстве Памелы Бишон. Но его будто магнитом привлекло сюда.
Даже в это время года Пони-Байу не казался привлекательным местом. Коричневая вода поднялась высоко и подобралась к лесу. Берега покрывали побеги каменного дерева, заросли ежевики и ядовитого плюща. Макушки черной ивы и водяной лжеакации высовывались из воды, как костлявые пальцы, пытающиеся дотянуться друг до друга.
На деревьях гомонили птицы, разбуженные ранним приходом весны. Их голоса сплетались в какофонию, будоражущую, тревожную, бьющую по нервам. И на каждой подходящей ветке, сучке, полене пригрелись водяные змеи, повинуясь весеннему ритуалу. Весь лес у воды был полон рептилий, напоминавших ожившие куски шланга.
Отталкиваясь шестом, Ник направил пирогу на северо-запад. Когда протока стала чуть шире, лес на западном берегу немного отступил, открывая взгляду элегантное в своей простоте строение. Это был дом Маркуса Ренара. Скромный дом плантатора из прошлого века. Высокие французские двери выходили на кирпичную веранду, где за столом сидел Виктор Ренар.
Виктор был чуть выше брата ростом и немного плотнее. И хотя вел он себя как маленький ребенок, старший брат Маркуса Ренара обладал физической силой взрослого мужчины. Его отправили из лечебницы домой, потому что в приступе ярости он разломал кровать. Виктор большей частью не испытывал никаких чувств, но иногда что-то неожиданно приводило его в возбуждение или в ярость. В то же самое время Виктор обладал незаурядными математическими способностями, с легкостью решал сложные уравнения и обладал исключительной памятью; он мог назвать тысячи разновидностей животных и растений и описать их с точностью учебника.
Местные жители боялись Виктора Ренара, ошибочно считая умственно отсталым или шизофреником. А он не был ни тем и ни другим.
Ник Фуркейд счел своим долгом выяснить все о Викторе и о его аутизме.
Но если даже где-то в глубинах его мозга и таился ключ к преступлению младшего брата, то, как подозревал Ник, они об этом никогда не узнают. Если бы даже они и смогли снова привести Маркуса в суд, то Смит Притчет никогда бы не согласился вызвать Виктора в качестве свидетеля. Не считая родства, аутизм Виктора не позволял ему давать показания, а суду принимать их.
Ник чуть приналег на шест, чтобы остановить пирогу, удерживая ее против слабого течения. Кадроу добился специального определения, строго оговаривавшего расстояние, на которое Ник Фуркейд мог приближаться к Маркусу Ренару. Ирония происходящего и смешила Фуркейда, и вызывала раздражение.
Он разглядывал дом до тех пор, пока Виктор не ощутил его присутствия и не потянулся за биноклем, лежащим на столе. Он вскочил с кресла, словно кто-то поджег его, стрелой преодолел двадцать ярдов лужайки. Старший Ренар бежал очень странно – выпрямившись, прижав руки к бокам. Потом он остановился и снова поднес к глазам бинокль. Вдруг Виктор выронил бинокль – тот повис у него на шее – и стал раскачиваться из стороны в сторону, странно дергаясь, вне всякого ритма, словно сломавшаяся игрушка.
– Не сейчас! – закричал Виктор, тыча в Ника пальцем. – Красное, красное! Очень красное! Выход!
Виктор сбежал вниз еще на десяток ступеней, остановился, крепко обхватил себя руками. Из его груди вырывались странные, пронзительные крики.
В доме распахнулась дверь, и на веранду торопливо вышла Долл Ренар. Она была взволнована почти так же, как и ее сын. Она шагнула было к Виктору, потом передумала и вернулась в дом. Появился Маркус и заковылял через лужайку к брату.
– Очень красное! Выход! – вопил Виктор, когда Маркус взял его за руку. Потом он вскрикнул еще раз, когда брат отнял у него бинокль.
Ник ждал, что сейчас начнется крик, потом вспомнил о сломанной челюсти Маркуса, но не почувствовал угрызений совести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
– Я просто хотел получить то, что мне причитается, – пробормотал он, моргая, чтобы скрыть подступившие слезы. – Я не хотел потерять ее. Я не хотел потерять Джози. Я думал, может, если ее припугнуть… Пригрозить, что отберу ребенка…
Как он собирался припугнуть жену? Донни угрожал отобрать право опеки, но была ли эта угроза единственной? Анни уже набрала воздуха в легкие, чтобы спросить, что именно он имел в виду, но промолчала, потому что Бишон повернулся к ней.
– Знаете, вы на нее похожи, – в его голосе появились странные, мечтательные нотки. – Овал лица… Волосы… Губы…
Он протянул было руку, чтобы коснуться ее щеки, но в последний момент опомнился. Анни не знала, что именно заставило его отступить – здравомыслие или страх испортить очарование воспоминаний. Как бы то ни было, она занервничала. Ей не понравилось сравнение с женщиной, которую постиг такой ужасный конец.
– Мне ее не хватает, – признался Донни. – Я всегда хотел того, чего не мог получить. Я привык думать, что это лишь мои амбиции, но это была… потребность.
– А как насчет Памелы? Чего хотела она?
Снова раздался свисток поезда, ближе, громче.
– Освободиться от меня, – последовал простой ответ, голос Донни звучал невыразительно. – И она своего добилась.
Анни смотрела ему вслед, когда Бишон пошел прочь, не к ангару, а к белоснежному «Лексусу» с перламутровым отливом, припаркованному недалеко от боковых ворот. У нее за спиной пронесся южно-тихоокеанский экспресс, постукивая колесами на стыках рельсов.
Анни работала над этим делом всего несколько часов, но у нее появилось ощущение, что она вступила в лабиринт. Он показался ей сначала обманчиво простым, но оказался на самом деле сложнейшей комбинацией переходов с зеркальными стенами. Ей хотелось вернуться, но пути назад уже не было. Тайна притягивала Анни, манила к себе. Соблазн. Ей показалось, что невидимый сообщник шепнул это слово ей на ухо.
Фуркейд. Ник был стражем у ворот, и он станет ее проводником, если Анни примет его предложение. У него находится карта лабиринта, и он знает игроков. Анни следовало решить, друг он ей или враг, искренним было его предложение или он заманивал ее в ловушку. И судя по всему, у Анни осталась единственная возможность это выяснить.
ГЛАВА 18
Даже при ярком дневном свете дом выглядел зловещим.
Ник смотрел на него из своей пироги, его зачаровывала мысль, что зло может задержаться на месте словно запах. После трагедии дом оставался заброшенным, печать смерти лежала на нем.
Ник не собирался заходить внутрь. Многие назвали бы его суеверным, но эти люди никогда не подходили слишком близко к черте, отделяющей добро от зла, и им не была знакома сила дьявола или его возможности. Впрочем, факт отсутствия на берегу рыбаков в воскресный день, когда в других местах Пони-Байу яблоку негде упасть, говорил сам за себя.
Ник уселся утром в пирогу, намереваясь отделаться от мыслей об убийстве Памелы Бишон. Но его будто магнитом привлекло сюда.
Даже в это время года Пони-Байу не казался привлекательным местом. Коричневая вода поднялась высоко и подобралась к лесу. Берега покрывали побеги каменного дерева, заросли ежевики и ядовитого плюща. Макушки черной ивы и водяной лжеакации высовывались из воды, как костлявые пальцы, пытающиеся дотянуться друг до друга.
На деревьях гомонили птицы, разбуженные ранним приходом весны. Их голоса сплетались в какофонию, будоражущую, тревожную, бьющую по нервам. И на каждой подходящей ветке, сучке, полене пригрелись водяные змеи, повинуясь весеннему ритуалу. Весь лес у воды был полон рептилий, напоминавших ожившие куски шланга.
Отталкиваясь шестом, Ник направил пирогу на северо-запад. Когда протока стала чуть шире, лес на западном берегу немного отступил, открывая взгляду элегантное в своей простоте строение. Это был дом Маркуса Ренара. Скромный дом плантатора из прошлого века. Высокие французские двери выходили на кирпичную веранду, где за столом сидел Виктор Ренар.
Виктор был чуть выше брата ростом и немного плотнее. И хотя вел он себя как маленький ребенок, старший брат Маркуса Ренара обладал физической силой взрослого мужчины. Его отправили из лечебницы домой, потому что в приступе ярости он разломал кровать. Виктор большей частью не испытывал никаких чувств, но иногда что-то неожиданно приводило его в возбуждение или в ярость. В то же самое время Виктор обладал незаурядными математическими способностями, с легкостью решал сложные уравнения и обладал исключительной памятью; он мог назвать тысячи разновидностей животных и растений и описать их с точностью учебника.
Местные жители боялись Виктора Ренара, ошибочно считая умственно отсталым или шизофреником. А он не был ни тем и ни другим.
Ник Фуркейд счел своим долгом выяснить все о Викторе и о его аутизме.
Но если даже где-то в глубинах его мозга и таился ключ к преступлению младшего брата, то, как подозревал Ник, они об этом никогда не узнают. Если бы даже они и смогли снова привести Маркуса в суд, то Смит Притчет никогда бы не согласился вызвать Виктора в качестве свидетеля. Не считая родства, аутизм Виктора не позволял ему давать показания, а суду принимать их.
Ник чуть приналег на шест, чтобы остановить пирогу, удерживая ее против слабого течения. Кадроу добился специального определения, строго оговаривавшего расстояние, на которое Ник Фуркейд мог приближаться к Маркусу Ренару. Ирония происходящего и смешила Фуркейда, и вызывала раздражение.
Он разглядывал дом до тех пор, пока Виктор не ощутил его присутствия и не потянулся за биноклем, лежащим на столе. Он вскочил с кресла, словно кто-то поджег его, стрелой преодолел двадцать ярдов лужайки. Старший Ренар бежал очень странно – выпрямившись, прижав руки к бокам. Потом он остановился и снова поднес к глазам бинокль. Вдруг Виктор выронил бинокль – тот повис у него на шее – и стал раскачиваться из стороны в сторону, странно дергаясь, вне всякого ритма, словно сломавшаяся игрушка.
– Не сейчас! – закричал Виктор, тыча в Ника пальцем. – Красное, красное! Очень красное! Выход!
Виктор сбежал вниз еще на десяток ступеней, остановился, крепко обхватил себя руками. Из его груди вырывались странные, пронзительные крики.
В доме распахнулась дверь, и на веранду торопливо вышла Долл Ренар. Она была взволнована почти так же, как и ее сын. Она шагнула было к Виктору, потом передумала и вернулась в дом. Появился Маркус и заковылял через лужайку к брату.
– Очень красное! Выход! – вопил Виктор, когда Маркус взял его за руку. Потом он вскрикнул еще раз, когда брат отнял у него бинокль.
Ник ждал, что сейчас начнется крик, потом вспомнил о сломанной челюсти Маркуса, но не почувствовал угрызений совести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122