Сержант задумался уже всерьез, продолжая одновременно разглядывать содержимое бумажника. Потом он приказал одному из полицейских проводить Уормолда в гостиницу и посмотреть его паспорт (сержант явно рассчитывал спасти таким путем свой престиж). Они дошли до гостиницы в неловком молчании, и только в постели Уормолд вспомнил, что открытка к доктору Гассельбахеру так и осталась на столе у сержанта. Он не придал этому никакого значения — утром пошлет другую. Как поздно человек начинает постигать все хитросплетения жизни, где иногда даже открытка может сыграть важную роль, и понимать, что нет такой мелочи, которой можно было бы пренебречь. Через три дня Уормолд сел в автобус и поехал назад в Санта-Клару; его «хилмен» был готов, и он добрался до Гаваны без всяких приключений.

3
Приехав в Гавану под вечер, он нашел пачку телеграмм. Ждала его и записка от Милли: «Что это ты выкинул? Сам знаешь кто (он этого не знал) ведет себя крайне настойчиво, хотя и вполне прилично, — ты не думай. Доктор Гассельбахер срочно хочет с тобой поговорить. Целую.
P.S. Ушла кататься верхом в Загородный клуб. Серафину снимали фотокорреспонденты. Как, по-твоему, это слава?»
Доктор Гассельбахер мог подождать. Но две телеграммы были срочные.
«Номер 2 от 5 марта начинается абзац А проверка Гассельбахера дала сомнительные результаты точка будьте крайне осторожны при встречах с ним сведите их к минимуму конец».
Винсента К.Паркмена отклоняли безоговорочно. «Контакта с ним не устанавливать повторяю не устанавливать точка есть подозрения он уже завербован американской разведкой».
Следующая телеграмма — номер 1 от 4 марта — звучала сухо: «Прошу в дальнейшем согласно инструкции в каждой телеграмме касаться только одного вопроса».
Тон телеграммы номер 1 от 5 марта был более ободряющим: «Профессор Санчес и инженер Сифуэнтес проверены точка можете вербовать точка считаем люди с таким положением в обществе потребуют только оплаты непредвиденных расходов».
Когда он прочел последнюю телеграмму, у него совсем отлегло от сердца: «Нижеследующее от А.О. вербовка 59200/5/1 утверждена но просим учесть намеченное вознаграждение ниже установленного европейского тарифа следует поднять до 25 повторяем 25 песо в месяц конец».
А в это время Лопес кричал ему снизу:
— Вас спрашивает доктор Гассельбахер.
— Скажи, что я занят. Я позвоню ему попозже.
— Он просит подойти сейчас же. И голос у него странный.
Уормолд спустился вниз, к телефону. Едва взяв трубку, он услышал взволнованный и какой-то постаревший голос. Раньше он никогда не замечал, что доктор Гассельбахер — старик.
— Прошу вас, мистер Уормолд…
— Слушаю! Что с вами?
— Очень вас прошу, придите ко мне сейчас же. У меня неприятности.
— Где вы?
— Дома.
— А что случилось, Гассельбахер?
— Не могу сказать по телефону.
— Вы заболели?.. Ушиблись?..
— Ах, если бы дело было только в этом! — сказал Гассельбахер. — Прошу вас, придите.
За все годы их знакомства Уормолд ни разу не был у Гассельбахера дома. Они встречались в «Чудо-баре», а в день рождения Милли — в каком-нибудь ресторане; лишь однажды, когда у Уормолда был сильный жар, доктор Гассельбахер заглянул к нему на улицу Лампарилья. Был еще такой случай: как-то раз на скамейке бульвара Уормолд сидел с Гассельбахером и плакал, рассказывая о том, что мать Милли сегодня утром улетела в Майами. Дружба была прочной потому, что они держались на расстоянии; неразлучная дружба быстрее приходит к концу. Сейчас ему даже пришлось спросить у Гассельбахера его адрес.
— Разве вы не знаете? — с удивлением спросил тот.
— Нет.
— Пожалуйста, приходите поскорее, — сказал Гассельбахер, — мне так тяжело одному.
Но в этот вечерний час торопиться было невозможно. В Обиспо образовалась пробка, и только через полчаса Уормолд добрался до ничем не примечательного двенадцатиэтажного дома из белесого камня, где жил Гассельбахер. Двадцать лет назад это было ультрасовременное здание, но теперь его переросли и затмили стальные небоскребы западных кварталов. Дом этот строился во времена мебели из металлических трубок, и первое, что увидел Уормолд, когда его впустил доктор Гассельбахер, был стул из металлических трубок. Ему бросилась в глаза старая литография, изображавшая какой-то замок на Рейне.
Доктор Гассельбахер постарел, как и его голос. И дело было не в цвете лица или волос. Его морщинистая красноватая кожа так же не могла измениться, как кожа черепахи, и ничто уже не в силах было побелить его волосы больше, чем это сделали годы. Выражение лица — вот что изменилось; растоптано было его отношение к жизни: доктор Гассельбахер перестал быть оптимистом.
— Как хорошо, что вы пришли, мистер Уормолд, — смиренно сказал он.
Уормолд вспомнил тот день, когда этот старик увел его с бульвара и напоил в «Чудо-баре», болтая без передышки, прижигая боль алкоголем, смехом и неистребимым оптимизмом. Теперь Уормолд спросил:
— Что случилось?
— Войдите, — сказал Гассельбахер.
В гостиной, среди стульев из металлических трубок, царил хаос: здесь, видно, похозяйничал какой-то малолетний пакостник, взламывая одно, опрокидывая другое, коверкая или щадя, по какому-то бессмысленному капризу, третье. Фотографию группы молодых людей с пивными кружками в руках вытащили из рамки и разорвали в клочья; цветная репродукция «Смеющегося кавалера» висела над диваном нетронутой, но на самом диване одна из трех подушек была распорота. Содержимое шкафа было раскидано по полу, кругом валялись старые письма и счета, а среди них, точно выброшенная на сушу рыба, лежала прядь белокурых волос, перевязанная черной лентой.
— Но почему?.. — спросил Уормолд.
— Это еще не так страшно, — сказал Гассельбахер, — пойдемте туда.
В маленькой комнате, где Гассельбахер устроил лабораторию, все было перевернуто вверх дном. Среди обломков еще пылала газовая горелка. Доктор Гассельбахер ее потушил. Он поднял пробирку; ее содержимое было размазано по дну раковины.
— Вам не понять, — сказал он. — Я пытался получить бактерии из… ну, все равно из чего. Я знал, что у меня ничего не выйдет. Это была только мечта.
Он тяжело опустился на высокий складной стул, — тот неожиданно подкосился под его тяжестью, и Гассельбахер грохнулся на пол. Кто-нибудь всегда бросит под ноги герою трагедии корку банана… Гассельбахер поднялся и отряхнул брюки.
— Когда это случилось?
— Мне позвонили по телефону и вызвали к больному. Я сразу почувствовал что-то неладное, но нужно было идти. Я не мог позволить себе не пойти. Когда я вернулся, я нашел то, что вы видите.
— Кто это сделал?
— Не знаю. Неделю назад ко мне заглянул какой-то человек. Я его никогда раньше не видел. Он попросил меня оказать ему одну услугу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54