Книга «Секс и свободная женщина» открыла очевидную истину, что есть жизнь кроме мужа, детей и дома в пригороде. Свобода, счастливая, радостная свобода – вот альтернатива. Блестящая альтернатива для незамужней женщины, прекрасная перспектива, которая предполагает финансовую независимость, захватывающую работу и полную приключений сексуальную жизнь. Замужество стало восприниматься как нечто пресное и скучное.
Кино тоже следовало за модой. В 1964 году «Оскар» был вручен Джули Эндрюс, которая сыграла Мэри Поппинс – гувернантку, сказочную добрую маму, преданную детям. А в 1965 году, всего лишь год спустя, та же премия досталась Джули Кристи, которая сыграла популярную модель из журнала «Дорогая» – женщину, чья блестящая, сексуально наполненная, эмоционально сложная жизнь не имела ничего общего с семьей, мужем, проблемой детей – со всем этим душным домашним мирком. А в Сан-Франциско на Национальном съезде республиканцев на пост президента была впервые выдвинута женщина, Маргарет Чейз Смит, сенатор из штата Мэн. Возможно, это выдвижение было чисто символическим, но ведь и символы имеют значение.
Внешний вид, так же как и внутренний образ – словом, имидж женщины – изменился тоже. Юбки стали короче; колготки – удобное изобретение – заменили жесткие пояса и неудобные подвязки с чулками; прямые свободно ниспадающие волосы избавили женщин от многочасовых страданий у парикмахера – все эти накручивания, начесы, лаки, сушилки и укладки. Кукольные личики типа Джун Эллисон, Дорис Дэй, Джанет Ли – в общем, «девушки с вашей улицы», стали казаться пресными, пустыми. Барбара Стрейзанд с носом, который любой режиссер укоротил бы лет пять назад, и с глазами, как у Нефертити, изменила представление о красоте женщины и создала новые стандарты.
Эти новые образы и новые возможности женщин не изменили традиции, но были как бы приправами, меняющими вкус блюд. Журналистка и социолог Мэрайа Мэннис писала в то время: «Никто не возражает против женщины-писательницы, пока ей удается быть одновременно хорошей женой, матерью, красивой, выдержанной, хорошо одетой, ухоженной и добродетельной».
Уилсон нуждался в такой женщине. Он нуждался в женщине свободной и независимой, но не угрожающей ему. Элен хотела только одного – сделать его счастливым.
– Единственное, что нарушает твое совершенство – это твой адрес, – пошутил Уилсон однажды утром. Он надевал белье, рубашку, галстук, носки, костюм, в котором он был накануне, и, наконец, туфли. Ему нужно было нестись в Нью-Йорк, принять душ, переодеться и поехать к себе в контору. – Выскальзываю из дома как воришка.
– Это из-за детей, – прервала его Элен. Она еще не успела встать с постели, а уже ей недоставало Уилсона. Она была уверена, что Уилсон шутит, но она не могла не воспринимать его слова серьезно. Она всегда воспринимала мужчин серьезно – их чувства, желания, малейшие изменения в настроении. Ее так воспитали. То, что хотелось ей и ее матери, было неважно в сравнении с тем, что хотел ее отец Фрэнк Кендал. – Я бы не знала, что сказать детям.
– Я думаю, что ты не можешь прямо сказать им, что их мать имеет право на личную жизнь, – сказал Уилсон, – даже, если учесть, что они считают себя совершенно освобожденными.
Денни в двенадцать лет, а Бренда в пятнадцать знали о сексе намного больше – по крайней мере, они так думали, – чем Элен знала в двадцать.
Уилсон подошел к ней, сел на край кровати и взял ее за руку.
– Но что ты скажешь им, если мы решим пожениться?
– О, – выдохнула Элен, – о, Уилсон!
Для Элен слова Уилсона прозвучали вполне определенно – как предложение, для Уилсона это был один из возможных вариантов.
14
Осенью 1964 года, через пять с половиной лет после смерти Фила, Элен представляла из себя одновременно и подростка, которым она была в колледже, когда она чувствовала, что ее способности неограниченны, и женщину, которая все еще хотела, чтобы ее воспитали иначе – в желании любить и быть любимой мужчиной, посвятить себя его счастью и счастью их детей.
Так они и существовали одновременно – эти две Элен: одна – завоевательница, и вторая, – желавшая, чтобы ее завоевали. В это время и появился Уилсон. Две Элен жили в сложном равновесии, но когда Уилсон стал для нее необходим, она почувствовала, что это хрупкое равновесие нарушается.
В тот год, когда Бренда должна была уехать в колледж, а Денни учился в старших классах, Элен и Уилсон заговорили о том, чтобы пожениться, как бы привыкая к этой мысли. Уилсон хотел сделать это немедленно.
– Давай съездим в мэрию, – говорил он упрямо. – Тебе лучше ухватить меня, пока я не испарился.
– Мэрия звучит так неромантично! – посетовала Элен, не слишком вдумываясь в слова Уилсона, не сознавая, что он говорит вполне серьезно, даже серьезнее, чем он сам думал. Элен хотела подождать. Осень с предстоящим Днем Благодарения и следующим за ним Рождеством, была для Элен самым напряженным временем года из-за большого количества заказов на обслуживание, а она хотела насладиться своей свадьбой, отдохнуть от бесконечного напряжения.
– Я хочу, чтобы у нас была настоящая свадьба, – говорила она Уилсону, выдавая свою заветную мечту. Она вспомнила, как ее брак с Филом был отмечен в небольшой родительской квартире и как она всегда сожалела об этой скромной церемонии. – С музыкой, с красивым платьем, и обязательно гости и обед – и кто-то другой будет обслуживать, – в общем, ведь это праздник. – Ее прекрасные миндалевидные глаза мечтательно светились при мысли о том, какой прелестной невестой она будет на своей свадьбе. Романтическая и вечная любовь. Уилсон – жених, сильный защитник, обожающий ее.
– Я понимаю, – сказал Уилсон и поцеловал ее. Он понял, что женщины совершенно по-другому думают о таких вещах, как свадьба. У него и Мэри Лу была роскошная свадьба, самое настоящее дорогостоящее представление, за которое платила ее семья. У Мэри Лу был альбом из белого шелка со свадебными фотографиями и в начале их семейной жизни она без конца их рассматривала. Когда они развелись, он обнаружил этот альбом в гараже, вместе со старой детской одеждой.
– Если ты этого хочешь. Я лично мог бы обойтись мировым судьей и щепоткой риса.
– Вы, мужчины, – воскликнула Элен, – вы так неромантичны!
– Оказывается, я более старомоден, чем думал раньше, – сказал Уилсон через шесть недель после того, как он впервые остался на завтрак. Шесть недель, в течение которых Бренда и Денни привыкли – невероятно быстро – к его ежедневному присутствию за завтраком и обедом в конце недели. – Я уже почти живу здесь, – сказал Уилсон. – Но ты оплачиваешь все счета. Я начинаю чувствовать себя на содержании, мне это не нравится.
Элен согласилась, чтобы Уилсон платил по основным счетам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95