– Может быть, нам следовало бы переехать в пригород?
Барбара стояла в душной кухне, мыла детские бутылочки и стерилизовала соски. В книжках писали, что, рожая детей одного за другим, вы экономите на принадлежностях для малыша, поскольку можете пользоваться одними и теми же вещами сначала для одного, а потом для другого. Но в книжках ничего не говорилось о том, сколько раз вам придется делать одно и то же: полоскать, стерилизовать и просушивать.
– Стилсоны очень довольны своим домом в Вестпорте. Может быть, и ты не чувствовала бы себя взаперти, если бы мы жили за городом. – Дик старался помочь, когда Барбара рассказала ему о своей клаустрофобии. – Вестпорт мы не можем себе позволить. – Дик получал в «Маклафлин» уже четырнадцать тысяч в год. Это была приличная зарплата, но недостаточная, чтобы жить в таком месте, как Вестпорт. – Ну, может быть, тогда Лонг-Айленд? Один из наших только что купил в том районе приличный дом.
– Ты имеешь в виду Левиттаун? – Барбара изо всех сил старалась поддерживать разговор, хотя в голове у нее в это время проносились картины детоубийства и самоубийства, разрушения и опустошения. – И стать типичной семьей в типичном доме?
Она так часто хохотала над карикатурами, изображавшими, как мужчины возвращаются поздно вечером домой и не знают, который дом их собственный. Сейчас ее смех прозвучал, как смех сумасшедшей.
– Не обязательно Левиттаун, – сказал Дик. Он насторожился – смех выдал ее. – Что-нибудь посимпатичнее, чтобы дети могли играть во дворе. Тогда тебе не придется ходить с ними в парк.
Он старался сделать ее жизнь более сносной.
– Мне нравится ходить в парк, – сказала она. Приступ хохота прошел, ее голос, как и вся она, был совершенно безжизнен.
Тихий голос Барбары ввел Дика в заблуждение, он подумал, что можно дать отбой, и потерял бдительность. Но звуки, которые донеслись до него из кухни, заставили его замолчать на полуслове и пойти туда. Все до единой бутылочки от детского питания были разбиты. Осколки стекла переливались в свете лампы. Барбара сидела на полу среди битого стекла и просеивала осколки через пальцы. Когда Дик вошел, она подняла голову. Из глаз ее медленно катились две слезы.
– Ты не мог бы это убрать? – спросила она тихо. Она откинула прядь волос, оставив на лбу кровавый след порезанной рукой. – Извини, – сказала она. – Я просто хочу спать.
Дик проводил ее взглядом, пока она шла через гостиную. Он не понимал, что происходит. Взяв из кладовки веник и совок, он начал подметать битое стекло.
Третью неделю октября Дик провел в Монтауке. Компания «Маклафлин» проводила семинар для своих служащих и, дабы способствовать умственной активности работников, решила изолировать их на неделю в гостинице «Герни».
– Почему бы тебе не присоединиться ко мне? – спросил Дик по телефону. – Выезжай в пятницу вечером, а на следующей неделе я возьму отпуск. – Впервые после инцидента с битьем бутылок Дик завел с Барбарой разговор, не имеющий отношения к каждодневным делам. Он думал, что она на грани нервного срыва, и опасался неосторожными словами или поступками столкнуть ее с края пропасти. Еще он боялся потерять ее. Если ей и не нравилась их жизнь, то ему – наоборот. Ему нравилась рутина его жизни и работы, он любил своих детей и свою жену.
– А как же дети?
– Почему бы тебе не попросить свою маму забрать их на это время?
Эванджелин была в восторге. Она приехала на Манхэттен в середине дня в пятницу. На ней был вязаный хлопчатобумажный блузон итальянского производства и глубоко запахивающаяся юбка-миди. В таком наряде вид у нее был шикарный. Когда она поцеловала Барбару в дверях, дочь уловила свежий запах туалетной воды. Барбара не могла припомнить, когда она сама в последний раз пользовалась духами.
– Я тебе удивляюсь. Когда ты куда-нибудь выберешься? – сказала Эванджелин. – Выглядишь просто ужасно.
Барбара опустила взгляд на свое застиранное полосатое платье. Она носила его еще в колледже, и сейчас, когда она так отощала, оно висело на ней как на вешалке. Ее единственной косметикой был мазок губной помады, которая лишь подчеркивала серый цвет ее лица. Мать была права.
– Я знаю. Я и чувствую себя ужасно. Мне кажется, я бы с удовольствием выбралась отсюда навсегда. – Слова вырвались сами собой, прежде чем она сумела сдержаться. Нежность и заботливость матери растопили ледяные баррикады в ее душе.
– У вас с Диком все в порядке? – Эванджелин Друтен нечасто позволяла себе такие интимные вопросы. Она взяла себе за правило не вмешиваться.
– Не знаю. У него работа, у меня дети… – Барбару больше не волновало, что она говорит. Ей уже не хватало ни гордости, ни желания оставить что-то при себе, показать другим, как она счастлива.
– Но ведь ты так хотела детей.
– Хотела.
– Ты же должна была понимать, что вырастить детей – тяжелый труд.
– Как я могла это понимать, – сказала Барбара и впервые задумалась над тем, что услышала от матери. – Я мечтала о детях, потому что все хотят детей. Большую, счастливую семью. – Барбара замолчала. Потом она пожала плечами. – Наверное, я ошиблась.
– Такая молодая – и столько горечи, – сказала мать. – Не сдавайся так легко. Вот, возьми. – Эванджелин протянула Барбаре две стодолларовые бумажки. – Поборись за себя. Потрать их только на себя. Купи себе что-нибудь новенькое, сделай красивую стрижку. Не сдавайся без борьбы. – Она сложила деньги и сунула их Барбаре в сумочку.
Что же дальше, думала она. Ее дочери кажется, что жизнь разваливается, а она не может предложить ей ничего, кроме новых шмоток и модной прически.
– Спасибо, – поблагодарила Барбара и защелкнула сумочку.
– Соблазни Дика, – сказала мать, отчетливо выговаривая слова. – А если не можешь его, соблазни кого-нибудь еще.
Эванджелин взяла обоих детей и закрыла за собой дверь, ненадолго оставив Барбару наедине с собой, пока не подошло время отправляться на вокзал. У Барбары в голове вертелось только одно: ее матери сейчас пятьдесят семь, а ей самой – двадцать два. Всего лишь двадцать два.
3
Дик ждал ее на вокзале и выглядел великолепно: загоревший и отдохнувший. Барбара удивилась, насколько он похорошел. Они пообедали, строя планы на будущее, договорились, что раз в неделю будут приглашать няню и проводить вечера где-нибудь вне дома.
Позже, в безликом номере, где простыни были без единого пятнышка, а горячая вода в душе била фонтаном и над ванной висело большое сверкающее зеркало, Барбара, отвыкшая от вина, стянула с себя одежду и объявила, что чувствует себя, как отпетая шлюха.
– Докажи это, – сказал Дик, – поведи себя соответствующим образом.
– Постараюсь изо всех сил, – сказала она. И она постаралась.
Стояла неделя бабьего лета, солнечного, теплого не по сезону, с ярко-синим небом, предвещавшим осень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Барбара стояла в душной кухне, мыла детские бутылочки и стерилизовала соски. В книжках писали, что, рожая детей одного за другим, вы экономите на принадлежностях для малыша, поскольку можете пользоваться одними и теми же вещами сначала для одного, а потом для другого. Но в книжках ничего не говорилось о том, сколько раз вам придется делать одно и то же: полоскать, стерилизовать и просушивать.
– Стилсоны очень довольны своим домом в Вестпорте. Может быть, и ты не чувствовала бы себя взаперти, если бы мы жили за городом. – Дик старался помочь, когда Барбара рассказала ему о своей клаустрофобии. – Вестпорт мы не можем себе позволить. – Дик получал в «Маклафлин» уже четырнадцать тысяч в год. Это была приличная зарплата, но недостаточная, чтобы жить в таком месте, как Вестпорт. – Ну, может быть, тогда Лонг-Айленд? Один из наших только что купил в том районе приличный дом.
– Ты имеешь в виду Левиттаун? – Барбара изо всех сил старалась поддерживать разговор, хотя в голове у нее в это время проносились картины детоубийства и самоубийства, разрушения и опустошения. – И стать типичной семьей в типичном доме?
Она так часто хохотала над карикатурами, изображавшими, как мужчины возвращаются поздно вечером домой и не знают, который дом их собственный. Сейчас ее смех прозвучал, как смех сумасшедшей.
– Не обязательно Левиттаун, – сказал Дик. Он насторожился – смех выдал ее. – Что-нибудь посимпатичнее, чтобы дети могли играть во дворе. Тогда тебе не придется ходить с ними в парк.
Он старался сделать ее жизнь более сносной.
– Мне нравится ходить в парк, – сказала она. Приступ хохота прошел, ее голос, как и вся она, был совершенно безжизнен.
Тихий голос Барбары ввел Дика в заблуждение, он подумал, что можно дать отбой, и потерял бдительность. Но звуки, которые донеслись до него из кухни, заставили его замолчать на полуслове и пойти туда. Все до единой бутылочки от детского питания были разбиты. Осколки стекла переливались в свете лампы. Барбара сидела на полу среди битого стекла и просеивала осколки через пальцы. Когда Дик вошел, она подняла голову. Из глаз ее медленно катились две слезы.
– Ты не мог бы это убрать? – спросила она тихо. Она откинула прядь волос, оставив на лбу кровавый след порезанной рукой. – Извини, – сказала она. – Я просто хочу спать.
Дик проводил ее взглядом, пока она шла через гостиную. Он не понимал, что происходит. Взяв из кладовки веник и совок, он начал подметать битое стекло.
Третью неделю октября Дик провел в Монтауке. Компания «Маклафлин» проводила семинар для своих служащих и, дабы способствовать умственной активности работников, решила изолировать их на неделю в гостинице «Герни».
– Почему бы тебе не присоединиться ко мне? – спросил Дик по телефону. – Выезжай в пятницу вечером, а на следующей неделе я возьму отпуск. – Впервые после инцидента с битьем бутылок Дик завел с Барбарой разговор, не имеющий отношения к каждодневным делам. Он думал, что она на грани нервного срыва, и опасался неосторожными словами или поступками столкнуть ее с края пропасти. Еще он боялся потерять ее. Если ей и не нравилась их жизнь, то ему – наоборот. Ему нравилась рутина его жизни и работы, он любил своих детей и свою жену.
– А как же дети?
– Почему бы тебе не попросить свою маму забрать их на это время?
Эванджелин была в восторге. Она приехала на Манхэттен в середине дня в пятницу. На ней был вязаный хлопчатобумажный блузон итальянского производства и глубоко запахивающаяся юбка-миди. В таком наряде вид у нее был шикарный. Когда она поцеловала Барбару в дверях, дочь уловила свежий запах туалетной воды. Барбара не могла припомнить, когда она сама в последний раз пользовалась духами.
– Я тебе удивляюсь. Когда ты куда-нибудь выберешься? – сказала Эванджелин. – Выглядишь просто ужасно.
Барбара опустила взгляд на свое застиранное полосатое платье. Она носила его еще в колледже, и сейчас, когда она так отощала, оно висело на ней как на вешалке. Ее единственной косметикой был мазок губной помады, которая лишь подчеркивала серый цвет ее лица. Мать была права.
– Я знаю. Я и чувствую себя ужасно. Мне кажется, я бы с удовольствием выбралась отсюда навсегда. – Слова вырвались сами собой, прежде чем она сумела сдержаться. Нежность и заботливость матери растопили ледяные баррикады в ее душе.
– У вас с Диком все в порядке? – Эванджелин Друтен нечасто позволяла себе такие интимные вопросы. Она взяла себе за правило не вмешиваться.
– Не знаю. У него работа, у меня дети… – Барбару больше не волновало, что она говорит. Ей уже не хватало ни гордости, ни желания оставить что-то при себе, показать другим, как она счастлива.
– Но ведь ты так хотела детей.
– Хотела.
– Ты же должна была понимать, что вырастить детей – тяжелый труд.
– Как я могла это понимать, – сказала Барбара и впервые задумалась над тем, что услышала от матери. – Я мечтала о детях, потому что все хотят детей. Большую, счастливую семью. – Барбара замолчала. Потом она пожала плечами. – Наверное, я ошиблась.
– Такая молодая – и столько горечи, – сказала мать. – Не сдавайся так легко. Вот, возьми. – Эванджелин протянула Барбаре две стодолларовые бумажки. – Поборись за себя. Потрать их только на себя. Купи себе что-нибудь новенькое, сделай красивую стрижку. Не сдавайся без борьбы. – Она сложила деньги и сунула их Барбаре в сумочку.
Что же дальше, думала она. Ее дочери кажется, что жизнь разваливается, а она не может предложить ей ничего, кроме новых шмоток и модной прически.
– Спасибо, – поблагодарила Барбара и защелкнула сумочку.
– Соблазни Дика, – сказала мать, отчетливо выговаривая слова. – А если не можешь его, соблазни кого-нибудь еще.
Эванджелин взяла обоих детей и закрыла за собой дверь, ненадолго оставив Барбару наедине с собой, пока не подошло время отправляться на вокзал. У Барбары в голове вертелось только одно: ее матери сейчас пятьдесят семь, а ей самой – двадцать два. Всего лишь двадцать два.
3
Дик ждал ее на вокзале и выглядел великолепно: загоревший и отдохнувший. Барбара удивилась, насколько он похорошел. Они пообедали, строя планы на будущее, договорились, что раз в неделю будут приглашать няню и проводить вечера где-нибудь вне дома.
Позже, в безликом номере, где простыни были без единого пятнышка, а горячая вода в душе била фонтаном и над ванной висело большое сверкающее зеркало, Барбара, отвыкшая от вина, стянула с себя одежду и объявила, что чувствует себя, как отпетая шлюха.
– Докажи это, – сказал Дик, – поведи себя соответствующим образом.
– Постараюсь изо всех сил, – сказала она. И она постаралась.
Стояла неделя бабьего лета, солнечного, теплого не по сезону, с ярко-синим небом, предвещавшим осень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80