– Нат обожал дочь, и Барбара считала непостижимым, что Эвелин может запретить Нату видеться с Джой.
Нат пожал плечами.
– Не знаю, – сказал он и покачал головой. Он помрачнел, и Барбара прижала его к себе и держала так, пока тяжелая минута не прошла.
Нат говорил ей, что для него продолжать жить с Эвелин под одной крышей стало физически невыносимым. Он очень нервничал и пил больше обычного. Иной раз, встречаясь с ним в пять часов вечера, Барбара замечала, что от него уже попахивает алкоголем, но стоило ей однажды указать ему на это, как он пришел в страшное раздражение и заявил, что, поскольку он всегда любил выпить, то и не собирается отказывать себе в этом удовольствии и впредь. «Пилить» было не в характере Барбары, и она прекратила разговор на эту тему. Это все временно, говорила она себе, это пройдет, как только Нат переедет. А пока что ему нужно понимание и никакой суеты.
– В воскресенье позвоню, – сказал он. – Если сумею выбраться, то заеду к тебе. Я тебя люблю.
– Я тебя тоже, – сказала Барбара. Она ненавидела постоянные разлуки и дождаться не могла того дня, когда они с Натом смогут быть все время вместе. Она хорошо понимала его раздражительность, поскольку чувствовала то же самое. Постоянное напряжение чередующихся встреч и разлук было равносильно мясорубке.
Едва он вышел от нее, как она уже стала предвкушать новую встречу – в воскресенье. Жить так было ужасно, и Барбара недоумевала, почему никто никогда не говорит о той боли, которую таит в себе любовь. Наверное, в Америке это один из самых строгих секретов: любовь может приносить и боль.
На следующий день в Полинге Барбара сообщила Кристиану и Аннетт, что у них будет новый папа. То, что они ответили, в точности отражало разность их характеров.
Аннетт было уже почти четырнадцать, она выросла из своих детских игрушек и сделала широкий жест, подарив свою коллекцию из ста тридцати восьми детских картинок десятилетней девочке, соседке по улице. Она выросла и из своих детских мечтаний стать балериной и танцевать с Нуриевым, как и из более поздних грез выйти замуж за актера Дэвида Фроста, поскольку у него такой смешной акцент. В настоящий момент она хотела быть как Джейн Фонда.
В той же мере, в какой Аннетт стремилась не отставать от времени, Кристиан в свои тринадцать лет был старомоден. Он был одержим спортом и идеей мужественности. Наверное, думала Барбара, жизнь среди женщин заставила его более настойчиво доказывать, что он рожден мужчиной. Когда Барбара сказала, что у него будет новый отец, Кристиан взвился.
– Одного мужчины в семье вполне достаточно, – сказал он. – К тому же у меня уже есть папа. Другой мне не нужен.
Его ярость поразила Барбару, но потом она поняла, что он, наверное, всего лишь боится соперничества.
– А ты не думаешь, что было бы хорошо, если бы рядом находился мужчина, с которым ты можешь поговорить? Ведь он будет на твоей стороне, – подчеркнула она. Кристиан обдумал ее слова.
– Но уж на мой стул-то он не сядет, – объявил он. За едой Кристиан сидел во главе стола, как отец семейства. Эванджелин Друтен называла это «папин стул». Кристиан не намерен был никому его уступать.
– Ему не нужен твой стул, – сказала Барбара. – Он хочет стать твоим другом. Тебе разве не хочется иметь нового друга?
Кристиан почувствовал, что мать перешла в оборону, и отказался разговаривать с ней до конца выходных. Барбара винила сама себя. А кого же еще! С молчаливого согласия Барбары бабушка избаловала Кристиана, да и сама она, терзаемая комплексом вины, была не слишком строга с сыном.
Аннетт повела себя парадоксально. Перво-наперво она поинтересовалась, чем Нат занимается. Когда Барбара ответила, Аннетт заявила:
– Бизнесмен. У-ух. Ненавижу бизнесменов! Они думают только о деньгах. Все бизнесмены – капиталисты, а капиталисты – жирные свиньи, – сказала Аннетт. – Анджела Дэвис так говорит.
Барбара не ответила. Как она должна обращаться с тринадцатилетней коммунисткой? Она, не раздумывая, решила, что некоторые проблемы надо оставлять незамеченными.
Барбара уже рассказывала матери о существовании Ната. И хорошее, – что он умен, честен, нежен, чувствен, – и плохое, – что он женат и добивается развода, он еврей, но в синагогу не ходит и вообще в Бога не верит, и, наконец, что он почти на двадцать лет старше ее.
– Да, проблем много, – сказала Эванджелин Друтен.
– Я знаю, – ответила Барбара, – но мы любим друг друга и надеемся их преодолеть.
– Ну, если ты уверена… – сказала мать. Она ни в коей мере не была невежлива, но Барбара предпочла бы, чтобы мать поддержала ее. В то же время ей уже достаточно лет, что же – опять искать поддержки у матери? Она и сама мать, и посмотрите, как она беспокоится о своих детях, о их будущем. Все это совершенно естественно.
– Как бы то ни было, – сказала Барбара, – вы полюбите Ната. Я знаю.
Эванджелин Друтен кивнула. Она желала добра своей дочери и не хотела выставлять напоказ свои сомнения.
Прощаясь с Барбарой вечером в воскресенье, Аннетт отвела ее в сторону:
– Когда мы познакомимся с Натом?
– Скоро. Очень скоро.
– Знаешь, я хотела спросить… – Голос Аннетт прерывался, ведь она собиралась предать Джейн Фонду. – Я хотела спросить у тебя, что мне надеть?
Впервые за все выходные Барбара улыбнулась.
– Знаешь что? Я тебя обожаю. Ты просто чудо!
– Я тоже люблю тебя, мамочка, – сказала Аннетт. И посерьезнела. – Как ты думаешь, Джейн Фонда придает значение одежде?
– Я уверена, что да, – ответила Барбара.
Хотя последний разговор с Аннетт и подсластил ей этот горький уик-энд, но действительность казалась удручающей, и, пока Барбара ехала домой, она совсем раскисла. Ее беспокоили очевидные недомолвки матери. Ее тревожила откровенная враждебность, с какой встретил новость Кристиан. Впервые за этот месяц, прожитый в эйфории, она засомневалась, правильное ли решение она приняла. Во всем этом было столько боли, что Барбаре вдруг захотелось повернуть машину на север и скрыться на время где-нибудь в Вермонте, где никто не сможет ее найти. Но порыв длился не более минуты; сработал клапан психической защиты, и она стала думать о Нате, о том, что их связывает, и пришла к выводу, что все правильно. Любовь стоит любой боли, и, пока у нее есть Нат, она с чем угодно может справиться.
Пока она ставила машину в гараж и шла домой, настроение у нее улучшилось. Еще только семь часов. В любой момент может позвонить Нат, и, скорей всего, он сумеет выбраться к ней на несколько часов. Она покрутила ручку приемника, нашла станцию рок-музыки, которая подходила к ее состоянию, и принялась делать салат из креветок. Затем она положила вино в холодильник, порезала огурцы и залила кресс-салат ледяной водой, чтобы он хрустел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Нат пожал плечами.
– Не знаю, – сказал он и покачал головой. Он помрачнел, и Барбара прижала его к себе и держала так, пока тяжелая минута не прошла.
Нат говорил ей, что для него продолжать жить с Эвелин под одной крышей стало физически невыносимым. Он очень нервничал и пил больше обычного. Иной раз, встречаясь с ним в пять часов вечера, Барбара замечала, что от него уже попахивает алкоголем, но стоило ей однажды указать ему на это, как он пришел в страшное раздражение и заявил, что, поскольку он всегда любил выпить, то и не собирается отказывать себе в этом удовольствии и впредь. «Пилить» было не в характере Барбары, и она прекратила разговор на эту тему. Это все временно, говорила она себе, это пройдет, как только Нат переедет. А пока что ему нужно понимание и никакой суеты.
– В воскресенье позвоню, – сказал он. – Если сумею выбраться, то заеду к тебе. Я тебя люблю.
– Я тебя тоже, – сказала Барбара. Она ненавидела постоянные разлуки и дождаться не могла того дня, когда они с Натом смогут быть все время вместе. Она хорошо понимала его раздражительность, поскольку чувствовала то же самое. Постоянное напряжение чередующихся встреч и разлук было равносильно мясорубке.
Едва он вышел от нее, как она уже стала предвкушать новую встречу – в воскресенье. Жить так было ужасно, и Барбара недоумевала, почему никто никогда не говорит о той боли, которую таит в себе любовь. Наверное, в Америке это один из самых строгих секретов: любовь может приносить и боль.
На следующий день в Полинге Барбара сообщила Кристиану и Аннетт, что у них будет новый папа. То, что они ответили, в точности отражало разность их характеров.
Аннетт было уже почти четырнадцать, она выросла из своих детских игрушек и сделала широкий жест, подарив свою коллекцию из ста тридцати восьми детских картинок десятилетней девочке, соседке по улице. Она выросла и из своих детских мечтаний стать балериной и танцевать с Нуриевым, как и из более поздних грез выйти замуж за актера Дэвида Фроста, поскольку у него такой смешной акцент. В настоящий момент она хотела быть как Джейн Фонда.
В той же мере, в какой Аннетт стремилась не отставать от времени, Кристиан в свои тринадцать лет был старомоден. Он был одержим спортом и идеей мужественности. Наверное, думала Барбара, жизнь среди женщин заставила его более настойчиво доказывать, что он рожден мужчиной. Когда Барбара сказала, что у него будет новый отец, Кристиан взвился.
– Одного мужчины в семье вполне достаточно, – сказал он. – К тому же у меня уже есть папа. Другой мне не нужен.
Его ярость поразила Барбару, но потом она поняла, что он, наверное, всего лишь боится соперничества.
– А ты не думаешь, что было бы хорошо, если бы рядом находился мужчина, с которым ты можешь поговорить? Ведь он будет на твоей стороне, – подчеркнула она. Кристиан обдумал ее слова.
– Но уж на мой стул-то он не сядет, – объявил он. За едой Кристиан сидел во главе стола, как отец семейства. Эванджелин Друтен называла это «папин стул». Кристиан не намерен был никому его уступать.
– Ему не нужен твой стул, – сказала Барбара. – Он хочет стать твоим другом. Тебе разве не хочется иметь нового друга?
Кристиан почувствовал, что мать перешла в оборону, и отказался разговаривать с ней до конца выходных. Барбара винила сама себя. А кого же еще! С молчаливого согласия Барбары бабушка избаловала Кристиана, да и сама она, терзаемая комплексом вины, была не слишком строга с сыном.
Аннетт повела себя парадоксально. Перво-наперво она поинтересовалась, чем Нат занимается. Когда Барбара ответила, Аннетт заявила:
– Бизнесмен. У-ух. Ненавижу бизнесменов! Они думают только о деньгах. Все бизнесмены – капиталисты, а капиталисты – жирные свиньи, – сказала Аннетт. – Анджела Дэвис так говорит.
Барбара не ответила. Как она должна обращаться с тринадцатилетней коммунисткой? Она, не раздумывая, решила, что некоторые проблемы надо оставлять незамеченными.
Барбара уже рассказывала матери о существовании Ната. И хорошее, – что он умен, честен, нежен, чувствен, – и плохое, – что он женат и добивается развода, он еврей, но в синагогу не ходит и вообще в Бога не верит, и, наконец, что он почти на двадцать лет старше ее.
– Да, проблем много, – сказала Эванджелин Друтен.
– Я знаю, – ответила Барбара, – но мы любим друг друга и надеемся их преодолеть.
– Ну, если ты уверена… – сказала мать. Она ни в коей мере не была невежлива, но Барбара предпочла бы, чтобы мать поддержала ее. В то же время ей уже достаточно лет, что же – опять искать поддержки у матери? Она и сама мать, и посмотрите, как она беспокоится о своих детях, о их будущем. Все это совершенно естественно.
– Как бы то ни было, – сказала Барбара, – вы полюбите Ната. Я знаю.
Эванджелин Друтен кивнула. Она желала добра своей дочери и не хотела выставлять напоказ свои сомнения.
Прощаясь с Барбарой вечером в воскресенье, Аннетт отвела ее в сторону:
– Когда мы познакомимся с Натом?
– Скоро. Очень скоро.
– Знаешь, я хотела спросить… – Голос Аннетт прерывался, ведь она собиралась предать Джейн Фонду. – Я хотела спросить у тебя, что мне надеть?
Впервые за все выходные Барбара улыбнулась.
– Знаешь что? Я тебя обожаю. Ты просто чудо!
– Я тоже люблю тебя, мамочка, – сказала Аннетт. И посерьезнела. – Как ты думаешь, Джейн Фонда придает значение одежде?
– Я уверена, что да, – ответила Барбара.
Хотя последний разговор с Аннетт и подсластил ей этот горький уик-энд, но действительность казалась удручающей, и, пока Барбара ехала домой, она совсем раскисла. Ее беспокоили очевидные недомолвки матери. Ее тревожила откровенная враждебность, с какой встретил новость Кристиан. Впервые за этот месяц, прожитый в эйфории, она засомневалась, правильное ли решение она приняла. Во всем этом было столько боли, что Барбаре вдруг захотелось повернуть машину на север и скрыться на время где-нибудь в Вермонте, где никто не сможет ее найти. Но порыв длился не более минуты; сработал клапан психической защиты, и она стала думать о Нате, о том, что их связывает, и пришла к выводу, что все правильно. Любовь стоит любой боли, и, пока у нее есть Нат, она с чем угодно может справиться.
Пока она ставила машину в гараж и шла домой, настроение у нее улучшилось. Еще только семь часов. В любой момент может позвонить Нат, и, скорей всего, он сумеет выбраться к ней на несколько часов. Она покрутила ручку приемника, нашла станцию рок-музыки, которая подходила к ее состоянию, и принялась делать салат из креветок. Затем она положила вино в холодильник, порезала огурцы и залила кресс-салат ледяной водой, чтобы он хрустел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80