Однажды, гуляя в одиночестве под дубами на краю этого поля, она увидела троих незнакомцев верхом на чем-то, что напоминало лошадь. Лошади давно уже вымерли, их род иссяк за много лет до рождения Энджи. В седле восседала стройная фигурка в одежде из твида — мальчик-грум, будто сошедший с какой-нибудь старинной картины. Перед ним — девочка-японка, а позади притулился бледный засаленный человечек в сером костюме и коричневых ботинках; над розовыми носками белели худые лодыжки. Заметила ли ее девочка, ответила ли ей взглядом?
Она забыла рассказать об этом Бобби.
Их постоянные посетители прибывали обычно на рассвете, хотя однажды среди бела дня заявился ухмыляющийся маленький кобольд, объявив о себе громким стуком молотка в тяжелую дубовую дверь. Когда она подбежала открыть, странный персонаж потребовал «этого маленького засранца Ньюмарка». Бобби представил ей это создание как Финна и, казалось, был рад его видеть. От поношенного пиджака гостя исходил смешанный запах застоявшегося дыма, древнего припоя и копченой селедки. Бобби объяснил, что Финну всегда здесь рады. «Его стоит принять. Все равно ведь не отвяжется, раз уж хочет войти».
Приходит и З-Джейн — одна из утренних визитеров; ее визиты наводят грусть, она будто ощупью ищет что-то. Бобби, похоже, едва замечает ее присутствие, но Энджи, которая поневоле так долго служила вместилищем стольких ее воспоминаний, откликается на эту странную смесь тщетных стремлений, разочарований, гнева и ревности. Поняв, в конце концов, мотивы З-Джейн, Энджи научилась прощать и ее — хотя что и за что прощать, когда гуляешь среди этих дубов в лучах солнца?
Сны З-Джейн утомляют Энджи. Она предпочитает другие, особенно те, в которых присутствует ее юная протеже. Эти сны приходят, когда утренний ветерок надувает кружевные занавески, когда начинают перекликаться первые птицы. Тогда Энджи придвигается поближе к Бобби, закрывает глаза, мысленно произносит имя «Континьюити» и ждет появления маленьких разноцветных картинок.
Она видит, что девочку отвезли в клинику на Ямайке, чтобы вылечить ее от пристрастия к примитивным стимуляторам. С новым обменом веществ, настроенным армией терпеливых «сенснетовских» медиков, девочка, наконец, начинает появляться в свете, полная здоровья и радости. Кто, как не Пайпер Хилл, настраивает ей сенсориум, и вот ее первые стимы встречены с беспрецедентным успехом. Во всем мире аудитория «Энджи» просто боготворит ее свежесть, ее энергию, ее непосредственность, с какой она будто впервые открывает для себя свою жизнь.
Иногда на дальнем экране промелькнет тень, но лишь на мгновение: окоченевшее тело задушенного Робина Ланье найдено на горном склоне «Нового Агентства Судзуки». И Энджи, и Континьюити знают, чьи пальцы сжались на горле звезды, чьи руки выбросили его из окна.
Но кое-что все еще ускользает от ее понимания, один важный фрагмент той головоломки, которая суть история.
В тени дубов под стальными и нежно-розовыми закатными небесами Франции, которая не есть Франция, она просит Бобби ответить на этот последний вопрос.
* * *
Полночь, они ждут на подъездной аллее, потому что Бобби пообещал ей ответ.
Часы в доме отбивают двенадцать, и Энджи слышит, как по гравию шуршат шины. Машина оказывается длинной, низкой и серой.
За рулем — Финн.
Бобби открывает дверь, чтобы помочь ей сесть.
На заднем сиденье, оказывается, уже сидит молодой человек — и Энджи вдруг узнает одного из той странной тройки, что проскакала когда-то мимо нее верхом на совершенно неправдоподобной лошади. Он улыбается, но молчит.
— Знакомься, это Колин, — говорит Бобби, устраиваясь рядом с ней. — А Финна ты уже знаешь.
— Она так и не догадалась? — спрашивает Финн, заводя мотор.
— Нет, — отвечает Бобби. — Не думаю.
Молодой человек по имени Колин улыбается.
— «Алеф» — это аппроксимация, близкое подобие матрицы, — говорит он, — что-то вроде модели киберпространства...
— Да, я знаю. — Энджи поворачивается к Бобби. — Ну? Ты пообещал, что назовешь причину того, «Когда Все Изменилось». Почему это произошло. Так как?
Финн смеется — очень странный звук.
— Дело не в том, почему это произошло, леди. Скорее, в том, что произошло. Помнишь, Бригитта как-то говорила тебе, что был еще и другой? Помнишь? Ну, это и есть что, а это что и есть почему.
— Прекрасно помню. Она сказала, что, когда матрица, наконец, познала себя, откуда-то взялся этот «другой»...
— Туда мы сегодня и направляемся, — начинает Бобби, обнимая ее за плечи. — Это не очень далеко, но...
— Это иначе, — вмешивается Финн, — это по-настоящему иначе.
— Но что это?
— Увидишь, — говорит Колин, смахивая со лба прядь каштановых волос — жест школьника в какой-нибудь древней пьесе. — Когда матрица обрела разум, она одновременно осознала присутствие другой матрицы, другого разума.
— Не понимаю, — говорит Энджи. — Если киберпространство состоит из общей суммы всех данных в человеческой системе...
— Вот-вот, — говорит Финн, сворачивая на пустую прямую автостраду, — но ведь о человеческой никто и не говорит, понимаешь?
— Другой был в совсем ином месте, — говорит Бобби.
— В системе Центавра, — вносит свою лепту Колин.
Может, это они так шутят над ней? Очередной розыгрыш Бобби?
— Довольно сложно объяснить, почему, встретив этого другого, матрица раскололась на все эти колдовские духи, вуду и прочее дерьмо, — говорит Финн, — но когда мы туда прибудем, кое-какое представление ты получишь...
— На мой взгляд, — добавляет Колин, — так гораздо забавнее...
— Вы правду мне говорите?
— Будем в Нью-Йорке через минуту, — говорит Финн. — Без дураков.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77