– Говорят, что мой муж погиб, а я не верю в это, – сказала она подошедшему к вагону начальнику поезда. – Не верю! Вот увидите, он будет встречать нас в Гудауте.
– Извините, мой долг известить вас, – ответил тот и ушел.
Нетрудно представить, какими мучительными, невыносимо тяжелыми были для жены оставшиеся несколько суток езды. На перроне в Гудауте, когда мы с другими летчиками вышли встречать свои семьи, она, подхватив дочерей, подбежала ко мне, бросилась на грудь да так и замерла.
– Что случилось? – обеспокоенно спросил капитан Острошапкин.
Признаюсь, и мне состояние жены было непонятно – не так уж давно мы расстались, бывали разлуки и дольше. Все объяснил начальник эшелона, рассказав историю о гробах.
– Черт знает что! На самом деле неприятная история, – сдерживая раздражение, воскликнул Острошапкин. И. обращаясь ко мне, весело добавил: – Значит, долго будешь жить, Иван Феофанович! Можешь спокойно ехать на фронт: ни пуля, ни снаряд тебя теперь не возьмут…
Тот осколок, пробивший кабину, и напомнил вещие слова капитана.
Рассвет опаздывал. На самом деле в природе, конечно, все шло своим чередом, и солнце поднялось в определенное ему ранней осенью время, только к нам в комнату оно никак не могло пробиться.
– Б-р-р, ну и погода! – зябко передернул плечами майор Добрицкий, выглянув в наше единственное оконце.
– Что там? – спросил я. Вставать почему-то не хотелось.
– На Украине сказали бы «мряка» – кругом серо и дождик сеет, не переставая, как через сито.
Едва мы вышли из домика, налетевший ветер запарусил плащ-накидками, брызнул в лицо пригоршнями мелкой мороси, фуражки пришлось придерживать руками, чтобы не унесло. То ли туман, то ли серые клочья облаков неслись над самыми крышами, путались и растекались в кронах деревьев.
– Погодка явно не летная! – прокричал мне Григорий Васильевич, потому что разговаривать обычным тоном было невозможно.
– Богомерзкая погода. И видимости-то никакой, – прокричал я в ответ.
Но война часто ломала все обычные представления и понятия. Суровое «надо», вызванное складывающейся на фронте обстановкой, заставляло отказываться от сложившихся со временем стереотипов, переступать через каноны, делать невозможное возможным.
Вот и в то ненастное утро 29 сентября из штаба ВВС флота поступил приказ: одним самолетом провести разведку в Рижском заливе и Ирбенском проливе, уточнить данные о движении вражеских кораблей, доставлявших воинские подкрепления и боеприпасы на острова Моонзундского архипелага и в Ригу.
– Кого пошлем? Может, Мещерина? – спросил капитан Иванов, мысленно перебирая фамилии командиров других эскадрилий и наиболее подготовленных летчиков из числа бывших перегонщиков.
– Нет, – подумав мгновение, ответил Ситяков. – Полечу сам. Со мной, как всегда, флагштурман Заварин, стрелком-радистом – старшина Волков.
Мы с Завариным и Ивановым пытались отговорить Федора Андреевича. В самом дел, разве у нас мало летчиков, способных выполнить боевую задачу даже в таких отвратительных метеоусловиях, разве мало «стариков», которым любое дело по плечу… Но майор Ситяков не любил отказываться от принятого решения.
Только внес одно изменение: стрелком-радистом взял начальника связи полка старшего лейтенанта П.М. Черкашина.
Чем была вызвана замена стрелка-радиста теперь остается только догадываться. Волков слыл отличным специалистом и не раз доказывал это в бою, когда приходилось отбиваться от фашистских истребителей. Пожалуй, сыграли роль и личные симпатии майора Ситякова к своему начальнику связи, которых он и не скрывал. Впрочем, и не было в полку человека, который бы не симпатизировал Черкашину, не уважал его за прошлые боевые заслуги. Воевал он почти с первых дней войны, имел немалый фронтовой опыт, несколько боевых наград, а это в военной среде ценится достаточно высоко.
– Всем экипажам во главе с майором Орленко по моему сигналу быть в готовности к немедленному вылету для нанесения торпедного удара, – приказал он.
Вот тебе и нелетная погода!
* * *
Я проводил Ситякова до самолета. Он не сразу сел в кабину, приостановился на стремянке и, словно прощаясь, оглядел подернутые прозрачной завесой стоянки. Аэродром жил своей обычной жизнью: к «Бостонам» подвешивали торпеды и бомбы, подъезжали топливозаправщики. Внезапно раскатилась громкая пулеметная очередь.
– Что такое? В чем дело? – резко обернулся Федор Андреевич.
– Контрольная проверка, товарищ майор, – пояснил вынырнувший из туманного месива капитан Мещерин, явно старавшийся отвести командирский гнев от кого-то из своих подчиненных. Техник по вооружению обнаружил неисправность пулемета, устранил ее и дал очередь в воздух.
– Ну, акробаты! – не то с усмешкой, не то с укоризной сказал Ситяков и полез в кабину. – На стоянке всех перестреляете.
Разве могли мы тогда предположить, что эта нечаянная пулеметная очередь станет последним воинским салютом нашему командиру полка и флагштурману!
Самолет Ситякова поднялся в воздух и тут же растворился в туманной мгле. Оставаться на летном поле больше не имело смысла и я прошел на пункт связи. Здесь дежурила на радиостанции старший матрос Фаина Мошицкая – прекрасный мастер своего дела.
– Как слышимость?
– Все в порядке, товарищ майор.
Мошицкая держала связь с самолетом Ситякова вплоть до встречи с вражеским конвоем.
– Атаковали и потопили одного, – пересказывала она нам то, что время от времени сообщал Черкашин. Я ждал, что вот-вот последует приказ на вылет основной группы, но его все не было и не было.
– Возвращаются наши, – сказала вдруг Фаина, – Уже прошли Ригу, подходят к Таллинну. Скоро будут здесь.
И тут совершенно неожиданно связь оборвалась. Раз за разом посылала радистка в эфир позывные командира полка, напряженно вслушиваясь в мешанину чужих переговоров и электрических разрядов – самолет командира не отзывался. Мы забеспокоились, и, как оказалось, не напрасно. Больше никто из нас не увидел ни Федора Андреевича Ситякова, ни Григория Антоновича Заварина. Их самолет упал в море, командир полка и флагштурман погибли. От спасшегося чудом Павла Макаровича Черкашина мы и узнали подробности разыгравшейся над морем трагедии.
Первое время шли в облаках. Спустились ниже – над землей лежал сплошной туман. Затем в нам стали проявляться разрывы. Пролетели над аэродромом Раквере, в районе Таллинна, и порадовались: здесь вовсю шли восстановительные работы – стоило иметь в виду на случай вынужденной посадки. Дальше взяли курс на Ирбенский пролив. Опять появилась сплошная облачность. Пришлось уйти на высоту в 4–5 тысяч метров. Пробиваться вниз стали уже над проливом. Вышли из облаков примерно на высоте 500 метров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47