Странные рождественские праздники завершали год, полный событий. Бурная дипломатическая активность 1940 года являлась вспышкой национал-социалистской внешней политики перед концом; в последующие годы вопросы внешней политики постепенно сходили на нет в моей сфере деятельности как переводчика. Мне пришлось овладеть новой лексикой и научиться говорить на иностранных языках о танках, атаках, огнестрельном оружии, корветах, типах военных самолетов и о фортификационных сооружениях. Серьезность ситуации медленно, но верно оттесняла политические фразы на задний план.
Глава седьмая
1941 г
Я должен вернуться на несколько недель назад, к ноябрю 1940 года, чтобы включить переговоры Молотова с Гитлером в Берлине в эту главу, где они обретут свой особый контекст. Эти переговоры явились такой же явной прелюдией к конфликту с Россией в 1941 году, как вступление в Прагу в марте 1939 года, которое стало решающим событием, которое привело к разрыву с Западом. К неудаче Гитлера в поисках подхода к Испании и Франции на встречах с Франко в Хендайе и с Петеном в Монтуаре добавилось в ноябре гораздо более значительное фиаско в переговорах с Молотовым.
За несколько дней до прибытия Молотова развернулась дискуссия, играть ли при встрече Молотова на станции Анхальт советский национальный гимн, которым в то время считался «Интернационал». Риббентроп очень сурово посмотрел на меня, когда я в шутку сказал, что многие немцы могли бы присоединиться к пению гимна на немецком языке, который, без сомнения, еще не успели забыть. Однако осторожность возобладала, и на вокзале, украшенном больше цветами и зеленью, чем русскими флагами с серпом и молотом, играли лишь обычный приветственный марш. Поезд с советской делегацией прибыл утром 12 ноября 1940 года.
Церемония встречи не отличалась от церемоний при прочих государственных визитах. Были те же рукопожатия, знакомства, обход почетного караула и проезд в открытых машинах к апартаментам гостей в замке Бельвю в Тиргартене. Но когда я ехал с «моими» русскими по улицам Берлина, одно отличие поразило меня: население в полном молчании смотрело на проезжавший кортеж. Может быть, это случалось и по случаю других визитов, если аплодисменты не были организованы партией,? особенно на «Via Spontana», как некоторые из нас в этих случаях любили называть Вильгельмштрассе.
Формальности заняли немного времени. Обсуждение началось вскоре после прибытия русских. Прежде чем на ринг вышли два «боксера-тяжеловеса», Гитлер и Молотов, состоялись предварительные раунды между Молотовым и Риббентропом. Однако ни в коем случае это не было всего лишь обменом фразами и взаимными заверениями в дружбе, которые на самом деле не имеют значения, как случалось на многих других встречах. Представители Германии и Советской России сошлись в настоящем поединке, как жесткие и опытные боксеры. По правде говоря, нокаута не было, но по истечении двух важных по своим последствиям дней мир между двумя странами подвергся большому испытанию.
Незадолго до той встречи Риббентроп освободил исторический кабинет Бисмарка на Вильгельмштрассе, 76. Наверное, он никогда не чувствовал себя там вполне уютно. Новый кабинет министра иностранных дел в бывшем президентском дворце был весьма удобен по сравнению с другими изысканно декорированными помещениями, которые выглядели так, будто предназначались для съемок какого-нибудь голливудского фильма. В этом кабинете 12 ноября сели друг против друга за круглый стол переговоров Народный комиссар иностранных дел Советского Союза Молотов и Министр иностранных дел Великого германского рейха. Присутствовал также Деканозов, заместитель Народного комиссара иностранных дел, о котором часто упоминали в связи с немецкими делами со времени начала войны. Более молодой сотрудник советского посольства в Берлине, «маленький Павлов», как мы его называли, выступал в качестве переводчика с русской стороны. С тех пор как началась война, я видел его на фотографиях стоявшим рядом с Молотовым и Сталиным на многих конференциях. Хильгер был переводчиком с немецкой стороны, а я присутствовал только как наблюдатель, чтобы составить затем отчет. Таким образом, я мог спокойно наблюдать за всем и делать заметки на протяжении обоих дней переговоров.
Риббентроп был чрезвычайно расположен к «людям с жесткими лицами». Чиано, наверное, не поверил бы своим глазам, если бы Риббентроп когда-нибудь улыбнулся ему так дружелюбно, как улыбался советскому министру иностранных дел. Лишь изредка Молотов отвечал взаимностью, когда холодная улыбка скользила по его умному лицу игрока в шахматы. Этот русский небольшого роста, с живыми глазами за стеклами старомодного пенсне, постоянно напоминал мне учителя математики. Сходство проявлялось не только в его внешности: Молотов отличался определенной математической точностью и безошибочной логикой в манере говорить и предъявлять аргументы. В своей четкой дипломатии он обходился без цветистых фраз и мягко упрекал, словно на уроке, Риббентропа, а затем и Гитлера за пространные и обтекаемые обобщения. Деканозов сидел, с жадным вниманием и бесстрастным лицом вслушиваясь в разговор, к которому ничего не добавлял.
«Ни одна держава в мире не может изменить тот факт, что наступило начало конца Британской империи»,? завел для начала Риббентроп свою обычную пластинку, выбрав в тот день особенно большую громкость, так что после нескольких «тактов» у меня заболели уши. Немного позднее Молотов с иронией ответил на преувеличение Риббентропа, упоминая «ту Англию, которая считается уже побежденной». «Англия побеждена, и ее признание поражения всего лишь вопрос времени!? громыхал Риббентроп.? Если англичане не решаются признать свое поражение сейчас, то, несомненно, запросят мира в следующем году… „Благодаря чрезвычайной силе своих позиций, державы „Оси“ не рассматривают вопрос о том, как выиграть войну, а, скорее, как побыстрее закончить уже выигранную войну“. Некоторое время он продолжал в том же духе. Я терялся в догадках, что думает об этом Молотов, с непроницаемым лицом внимательно слушавший перевод Хильгера.
Вдоволь побив в барабан, Риббентроп обратился к практическим вопросам, подлежащим обсуждению. В первую очередь это был вопрос о Японии. В то время Риббентроп еще горячо приветствовал более тесные связи между Россией и Японией. Четыре месяца спустя он и Гитлер во время имевших большое значение переговоров с японским министром иностранных дел Мацуокой уже сделали полный оборот в другую сторону и предостерегли Мацуоку в самых осторожных выражениях от какого-либо тесного сближения СССР. На основании этого я сделал вывод, что между ноябрем 1940 года и мартом 1941 Гитлер принял решение напасть на Россию, решившее судьбу Германии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Глава седьмая
1941 г
Я должен вернуться на несколько недель назад, к ноябрю 1940 года, чтобы включить переговоры Молотова с Гитлером в Берлине в эту главу, где они обретут свой особый контекст. Эти переговоры явились такой же явной прелюдией к конфликту с Россией в 1941 году, как вступление в Прагу в марте 1939 года, которое стало решающим событием, которое привело к разрыву с Западом. К неудаче Гитлера в поисках подхода к Испании и Франции на встречах с Франко в Хендайе и с Петеном в Монтуаре добавилось в ноябре гораздо более значительное фиаско в переговорах с Молотовым.
За несколько дней до прибытия Молотова развернулась дискуссия, играть ли при встрече Молотова на станции Анхальт советский национальный гимн, которым в то время считался «Интернационал». Риббентроп очень сурово посмотрел на меня, когда я в шутку сказал, что многие немцы могли бы присоединиться к пению гимна на немецком языке, который, без сомнения, еще не успели забыть. Однако осторожность возобладала, и на вокзале, украшенном больше цветами и зеленью, чем русскими флагами с серпом и молотом, играли лишь обычный приветственный марш. Поезд с советской делегацией прибыл утром 12 ноября 1940 года.
Церемония встречи не отличалась от церемоний при прочих государственных визитах. Были те же рукопожатия, знакомства, обход почетного караула и проезд в открытых машинах к апартаментам гостей в замке Бельвю в Тиргартене. Но когда я ехал с «моими» русскими по улицам Берлина, одно отличие поразило меня: население в полном молчании смотрело на проезжавший кортеж. Может быть, это случалось и по случаю других визитов, если аплодисменты не были организованы партией,? особенно на «Via Spontana», как некоторые из нас в этих случаях любили называть Вильгельмштрассе.
Формальности заняли немного времени. Обсуждение началось вскоре после прибытия русских. Прежде чем на ринг вышли два «боксера-тяжеловеса», Гитлер и Молотов, состоялись предварительные раунды между Молотовым и Риббентропом. Однако ни в коем случае это не было всего лишь обменом фразами и взаимными заверениями в дружбе, которые на самом деле не имеют значения, как случалось на многих других встречах. Представители Германии и Советской России сошлись в настоящем поединке, как жесткие и опытные боксеры. По правде говоря, нокаута не было, но по истечении двух важных по своим последствиям дней мир между двумя странами подвергся большому испытанию.
Незадолго до той встречи Риббентроп освободил исторический кабинет Бисмарка на Вильгельмштрассе, 76. Наверное, он никогда не чувствовал себя там вполне уютно. Новый кабинет министра иностранных дел в бывшем президентском дворце был весьма удобен по сравнению с другими изысканно декорированными помещениями, которые выглядели так, будто предназначались для съемок какого-нибудь голливудского фильма. В этом кабинете 12 ноября сели друг против друга за круглый стол переговоров Народный комиссар иностранных дел Советского Союза Молотов и Министр иностранных дел Великого германского рейха. Присутствовал также Деканозов, заместитель Народного комиссара иностранных дел, о котором часто упоминали в связи с немецкими делами со времени начала войны. Более молодой сотрудник советского посольства в Берлине, «маленький Павлов», как мы его называли, выступал в качестве переводчика с русской стороны. С тех пор как началась война, я видел его на фотографиях стоявшим рядом с Молотовым и Сталиным на многих конференциях. Хильгер был переводчиком с немецкой стороны, а я присутствовал только как наблюдатель, чтобы составить затем отчет. Таким образом, я мог спокойно наблюдать за всем и делать заметки на протяжении обоих дней переговоров.
Риббентроп был чрезвычайно расположен к «людям с жесткими лицами». Чиано, наверное, не поверил бы своим глазам, если бы Риббентроп когда-нибудь улыбнулся ему так дружелюбно, как улыбался советскому министру иностранных дел. Лишь изредка Молотов отвечал взаимностью, когда холодная улыбка скользила по его умному лицу игрока в шахматы. Этот русский небольшого роста, с живыми глазами за стеклами старомодного пенсне, постоянно напоминал мне учителя математики. Сходство проявлялось не только в его внешности: Молотов отличался определенной математической точностью и безошибочной логикой в манере говорить и предъявлять аргументы. В своей четкой дипломатии он обходился без цветистых фраз и мягко упрекал, словно на уроке, Риббентропа, а затем и Гитлера за пространные и обтекаемые обобщения. Деканозов сидел, с жадным вниманием и бесстрастным лицом вслушиваясь в разговор, к которому ничего не добавлял.
«Ни одна держава в мире не может изменить тот факт, что наступило начало конца Британской империи»,? завел для начала Риббентроп свою обычную пластинку, выбрав в тот день особенно большую громкость, так что после нескольких «тактов» у меня заболели уши. Немного позднее Молотов с иронией ответил на преувеличение Риббентропа, упоминая «ту Англию, которая считается уже побежденной». «Англия побеждена, и ее признание поражения всего лишь вопрос времени!? громыхал Риббентроп.? Если англичане не решаются признать свое поражение сейчас, то, несомненно, запросят мира в следующем году… „Благодаря чрезвычайной силе своих позиций, державы „Оси“ не рассматривают вопрос о том, как выиграть войну, а, скорее, как побыстрее закончить уже выигранную войну“. Некоторое время он продолжал в том же духе. Я терялся в догадках, что думает об этом Молотов, с непроницаемым лицом внимательно слушавший перевод Хильгера.
Вдоволь побив в барабан, Риббентроп обратился к практическим вопросам, подлежащим обсуждению. В первую очередь это был вопрос о Японии. В то время Риббентроп еще горячо приветствовал более тесные связи между Россией и Японией. Четыре месяца спустя он и Гитлер во время имевших большое значение переговоров с японским министром иностранных дел Мацуокой уже сделали полный оборот в другую сторону и предостерегли Мацуоку в самых осторожных выражениях от какого-либо тесного сближения СССР. На основании этого я сделал вывод, что между ноябрем 1940 года и мартом 1941 Гитлер принял решение напасть на Россию, решившее судьбу Германии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88