И теперь они просят переделать и подсократить сюжет. А Савву прокурорский следователь вызывает на допрос. Вы теперь потерпевшие от организованной банды врачей. Так что придется привыкать к повесткам, ночным звонкам и задушевным беседам.
На сером полированном столе сидел прежний Маневич, веселый и беспечный. Он всегда был веселым и беспечным, если только не переживал о своей репортерской славе.
– Мы решили никому не говорить насчет «жучка», – вдруг сказал до сих пор молчавший Савва. – Неловко получилось.
– Самое печальное, что вы пустили сыск по ложному следу, – назидательно произнес Маневич.
– Именно это мне и не нравится. Звонок был. Взрыв был. А почему – мы не знаем, не ведаем. Но ведь так не бывает… – немедленно отреагировал Савва.
– Ой, не бывает, – замотал головой Маневич. – Тут подумать надо. Предлагаю после выпуска собраться в чистой от прослушивания комнате. – Он похлопал Савву по плечу. – Покумекаем.
– Еще сглазишь насчет чистой… Может, там, кроме твоих поделок, еще десяток «жучков», только более качественных.
– Тогда будем говорить шепотом и неразборчиво. Чтобы они оглохли от злости. Ладно, я пошел резать шедевр!
Лизавета опять склонилась над компьютером. Этот ночной выпуск дался ей большой кровью. Она была спокойнее даже перед самым первым живым эфиром. А тут…
Впрочем, телезрители вряд ли заметили что-либо необычное. Ну, строже обычного. Ну, уголки губ чуть опущены. Оно и понятно: у человека машину грохнули из-за того, что на чиновников наехала. Молодец, хорошо держится.
А Лизавета тряслась и молилась: «Господи, еще один комментарий! Хорошо? Еще один, и все…»
«Уходящий день был наполнен трагическими известиями – убит наш коллега Кирилл Айдаров, занимавшийся делом об отравленном хлебе, по-прежнему в больнице оператор Баранович, он должен был снимать часть репортажа о злоупотреблениях в сфере здравоохранения. Скандал с присвоением святых медицинских денег все еще тянется. Плохой был день, тяжелый. Каким будет день завтрашний? Уменьшится ли количество убийств, исчезнут ли взяточники и грабители, станет ли спокойнее на улицах и можно ли будет не бояться политического терроризма – зависит от нас. От россиян – от президента и учительницы, от чиновника в Смольном, от академика и банкира, от дворника и от нас, журналистов. Палочка Коха, возбудитель туберкулеза, не заглядывает в бумажник, она просто начинает съедать легкие. Преступность не смотрит на лица и не разбирает чинов и званий, значит, пора сказать „нет“. Сто пятьдесят миллионов „нет“ – это сила. Я прощаюсь с вами до послезавтра. Всего доброго».
Лизавета улыбнулась. Пошел рекламный ролик. И параллельно – голос режиссера по громкой связи:
– Однако ты загнула, старуха! Мы тут всей аппаратной рыдаем. А Славик Гайский уже бормочет: «нет». Что делать-то будем?
– Пошел ты к черту! – огрызнулась Лизавета.
Ей и самой казалось, что она переборщила с патетикой. Такие тексты Лизавета называла «сопли и вопли». Сегодня она ими чрезмерно увлеклась. И ее не может извинить даже нервное состояние в связи с гремящими вокруг взрывами, падающими трупами и звонящими телефонами. Профессионал должен оставаться профессионалом при любых обстоятельствах. Но ничего не попишешь. Слово не воробей, особенно когда это слово, пущенное в эфир.
ЖУРНАЛИСТ – ПЕРСОНА ТОНКАЯ
– Эк, завернула, – крякнул Митя Сунков. Он смотрел ночной выпуск «Петербургских новостей», удобно расположившись в просторном, обитом кожзаменителем кресле, стоявшем в вестибюле телестудии. Сунков приехал заранее и успел побазарить с охраной у входа. Ребята оказались из той смены, которая дежурила днем раньше, и они подробно рассказали, что творилось до, во время и после взрыва. Про панику, про то, что Лизавета и два корреспондента появились буквально через минуту после того, как грохнуло. И это фактически все. За улицей они не наблюдали, это не входит в обязанности постовых – их задача проверять пропуска у входящих-выходящих и следить, чтобы не вывезли ценное телевизионное оборудование. Так что беседа понадобилась скорее для налаживания контакта.
Митя выяснил, как разъезжаются по домам поздние телевизионные пташки, и приготовился ждать. Ожидание не было в тягость: тепло, мягко, телевизор урчит. За день он намотал не меньше полусотни километров.
Состояние Женьки, доставленного в милицейский госпиталь на проспекте Культуры, оказалось хуже, чем он предполагал. Кадмиев лежал в реанимации. На высокой, твердой кровати для тяжелых больных. Весь опутан трубками, лицо желто-синее. Пробиться к нему удалось с трудом и только на пять минут. Поэтому разговаривать пришлось в режиме «да-нет».
Версию о том, что за ним следили конкуренты Арциевой, Женька отмел сразу.
– Пустышка это, пекари народ, может быть, и суровый, но цианид – не из их репертуара. Они бы гвоздей насыпали, тараканов или мышек дохлых. Эффективно и эффектно.
– А как вы от Арциевой вышли – «хвоста» не было?
– Точно не было. Я же на пассажирском месте сидел. Да и зачем «хвост»? Я предъявил удостоверение. Там фамилия, должность, звание.
– На следующий день слежки не чувствовал?
Кадмиев мотнул головой.
– Ты твердо уверен, что это не случайное нападение? Может, хулиган или маньяк?
– Не многовато ли маньяков бродит по улицам Петербурга? Один цианид разбрасывает, другой к прохожим с ножиком пристает… Подкарауливает кого на Греческом, кого на Чернышевского.
– Значит, он знал твое расписание, знал, что ты на службе. Час-то был не ранний. Интересно, откуда?
– Вот этого не знаю…
Митя придумывал, что бы еще спросить за отведенные строгими докторами пять минут. Но первым заговорил Кадмиев.
– Меня другое мучает. Арциева, пока мы с ней общались, была чересчур спокойна. Милая хозяюшка, огорченная тем, что пирог подгорел. Только однажды занервничала, причем, без всякой видимой причины. Я прекрасно помню, о чем шла речь. Ничего особенного. Я спросил про персонал, не мог ли кто-то из них это сделать, потом про конкурентов. И тут она дрогнула. Только вот почему…
В палату заглянула строгая докторица:
– Молодые люди, время…
– Ладно, ты давай не кисни, – засобирался Сунков. – Мы тобой гордимся. С серьезным человеком справился!
– Какое там справился, убежал, словно заяц. Вот если б я его задержал…
– Давай выходи, вместе задержим. – Сунков протянул было руку для обычного рукопожатия, но ограничился хлопком по одеялу и повторил: – Давай!
После разговора с раненым Кадмиевым Митя решил пока не заниматься конкурентами. Женька парень дотошный. Если он ничего не нашел, то никто не найдет. Лучше потратить время на журналиста.
В «Интерпосте» его приняли с распростертыми объятиями. И начальник петербургского отделения, и носатенькая крошка-секретарша, и пришедшая случайно нештатная сотрудница отвечали на вопросы с охотой и подробно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
На сером полированном столе сидел прежний Маневич, веселый и беспечный. Он всегда был веселым и беспечным, если только не переживал о своей репортерской славе.
– Мы решили никому не говорить насчет «жучка», – вдруг сказал до сих пор молчавший Савва. – Неловко получилось.
– Самое печальное, что вы пустили сыск по ложному следу, – назидательно произнес Маневич.
– Именно это мне и не нравится. Звонок был. Взрыв был. А почему – мы не знаем, не ведаем. Но ведь так не бывает… – немедленно отреагировал Савва.
– Ой, не бывает, – замотал головой Маневич. – Тут подумать надо. Предлагаю после выпуска собраться в чистой от прослушивания комнате. – Он похлопал Савву по плечу. – Покумекаем.
– Еще сглазишь насчет чистой… Может, там, кроме твоих поделок, еще десяток «жучков», только более качественных.
– Тогда будем говорить шепотом и неразборчиво. Чтобы они оглохли от злости. Ладно, я пошел резать шедевр!
Лизавета опять склонилась над компьютером. Этот ночной выпуск дался ей большой кровью. Она была спокойнее даже перед самым первым живым эфиром. А тут…
Впрочем, телезрители вряд ли заметили что-либо необычное. Ну, строже обычного. Ну, уголки губ чуть опущены. Оно и понятно: у человека машину грохнули из-за того, что на чиновников наехала. Молодец, хорошо держится.
А Лизавета тряслась и молилась: «Господи, еще один комментарий! Хорошо? Еще один, и все…»
«Уходящий день был наполнен трагическими известиями – убит наш коллега Кирилл Айдаров, занимавшийся делом об отравленном хлебе, по-прежнему в больнице оператор Баранович, он должен был снимать часть репортажа о злоупотреблениях в сфере здравоохранения. Скандал с присвоением святых медицинских денег все еще тянется. Плохой был день, тяжелый. Каким будет день завтрашний? Уменьшится ли количество убийств, исчезнут ли взяточники и грабители, станет ли спокойнее на улицах и можно ли будет не бояться политического терроризма – зависит от нас. От россиян – от президента и учительницы, от чиновника в Смольном, от академика и банкира, от дворника и от нас, журналистов. Палочка Коха, возбудитель туберкулеза, не заглядывает в бумажник, она просто начинает съедать легкие. Преступность не смотрит на лица и не разбирает чинов и званий, значит, пора сказать „нет“. Сто пятьдесят миллионов „нет“ – это сила. Я прощаюсь с вами до послезавтра. Всего доброго».
Лизавета улыбнулась. Пошел рекламный ролик. И параллельно – голос режиссера по громкой связи:
– Однако ты загнула, старуха! Мы тут всей аппаратной рыдаем. А Славик Гайский уже бормочет: «нет». Что делать-то будем?
– Пошел ты к черту! – огрызнулась Лизавета.
Ей и самой казалось, что она переборщила с патетикой. Такие тексты Лизавета называла «сопли и вопли». Сегодня она ими чрезмерно увлеклась. И ее не может извинить даже нервное состояние в связи с гремящими вокруг взрывами, падающими трупами и звонящими телефонами. Профессионал должен оставаться профессионалом при любых обстоятельствах. Но ничего не попишешь. Слово не воробей, особенно когда это слово, пущенное в эфир.
ЖУРНАЛИСТ – ПЕРСОНА ТОНКАЯ
– Эк, завернула, – крякнул Митя Сунков. Он смотрел ночной выпуск «Петербургских новостей», удобно расположившись в просторном, обитом кожзаменителем кресле, стоявшем в вестибюле телестудии. Сунков приехал заранее и успел побазарить с охраной у входа. Ребята оказались из той смены, которая дежурила днем раньше, и они подробно рассказали, что творилось до, во время и после взрыва. Про панику, про то, что Лизавета и два корреспондента появились буквально через минуту после того, как грохнуло. И это фактически все. За улицей они не наблюдали, это не входит в обязанности постовых – их задача проверять пропуска у входящих-выходящих и следить, чтобы не вывезли ценное телевизионное оборудование. Так что беседа понадобилась скорее для налаживания контакта.
Митя выяснил, как разъезжаются по домам поздние телевизионные пташки, и приготовился ждать. Ожидание не было в тягость: тепло, мягко, телевизор урчит. За день он намотал не меньше полусотни километров.
Состояние Женьки, доставленного в милицейский госпиталь на проспекте Культуры, оказалось хуже, чем он предполагал. Кадмиев лежал в реанимации. На высокой, твердой кровати для тяжелых больных. Весь опутан трубками, лицо желто-синее. Пробиться к нему удалось с трудом и только на пять минут. Поэтому разговаривать пришлось в режиме «да-нет».
Версию о том, что за ним следили конкуренты Арциевой, Женька отмел сразу.
– Пустышка это, пекари народ, может быть, и суровый, но цианид – не из их репертуара. Они бы гвоздей насыпали, тараканов или мышек дохлых. Эффективно и эффектно.
– А как вы от Арциевой вышли – «хвоста» не было?
– Точно не было. Я же на пассажирском месте сидел. Да и зачем «хвост»? Я предъявил удостоверение. Там фамилия, должность, звание.
– На следующий день слежки не чувствовал?
Кадмиев мотнул головой.
– Ты твердо уверен, что это не случайное нападение? Может, хулиган или маньяк?
– Не многовато ли маньяков бродит по улицам Петербурга? Один цианид разбрасывает, другой к прохожим с ножиком пристает… Подкарауливает кого на Греческом, кого на Чернышевского.
– Значит, он знал твое расписание, знал, что ты на службе. Час-то был не ранний. Интересно, откуда?
– Вот этого не знаю…
Митя придумывал, что бы еще спросить за отведенные строгими докторами пять минут. Но первым заговорил Кадмиев.
– Меня другое мучает. Арциева, пока мы с ней общались, была чересчур спокойна. Милая хозяюшка, огорченная тем, что пирог подгорел. Только однажды занервничала, причем, без всякой видимой причины. Я прекрасно помню, о чем шла речь. Ничего особенного. Я спросил про персонал, не мог ли кто-то из них это сделать, потом про конкурентов. И тут она дрогнула. Только вот почему…
В палату заглянула строгая докторица:
– Молодые люди, время…
– Ладно, ты давай не кисни, – засобирался Сунков. – Мы тобой гордимся. С серьезным человеком справился!
– Какое там справился, убежал, словно заяц. Вот если б я его задержал…
– Давай выходи, вместе задержим. – Сунков протянул было руку для обычного рукопожатия, но ограничился хлопком по одеялу и повторил: – Давай!
После разговора с раненым Кадмиевым Митя решил пока не заниматься конкурентами. Женька парень дотошный. Если он ничего не нашел, то никто не найдет. Лучше потратить время на журналиста.
В «Интерпосте» его приняли с распростертыми объятиями. И начальник петербургского отделения, и носатенькая крошка-секретарша, и пришедшая случайно нештатная сотрудница отвечали на вопросы с охотой и подробно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96