Если бы, несясь с такой скоростью, он одновременно не тормозил изо всех сил, то давно оказался намотанным на колеса. Тормозного парашюта у Шалопая, естественно, не было. Его заменяли задние лапы. Они оказывались далеко впереди передних. И при наблюдении за реактивно удаляющимся псом он сильно смахивал на осатаневшего небольшого кенгуру или на взбесившегося здоровенного зайца.
Рыжий наблюдал сцену безмолвно, но с одобрением.
Затем Шалопай возвращался и долго чихал, освобождая нутро от выхлопных автомобильных газов. Чихал он с наслаждением, напоминая екатерининских генералов после доброй понюшки табаку. Чихал и Рыжий, но без надобности – так просто, за компанию.
Отчихавшись, Шалопай лез мне под руку, смотрел в глаза, вилял хвостом: спрашивал, доволен ли я им, его реакцией и всем зрелищем? В этот момент хотелось огреть по лохматому заднему месту палкой, но, как вы понимаете, если берешь от псов некоторые черточки для положительных героев полнометражной кинокомедии, то не можешь разрядиться таким естественным путем. Приходилось длинно вразумлять Шалопая словами. Я объяснял ему, что у него нет реакции Али-Клея или, например, дельфина и потому атаки на машины плохо кончатся.
Длинный монолог в свой адрес Шалопай слушал внимательно, но никаких выводов не делал. Однажды я даже видел, как он минут пять не давал проехать милиционеру на мотоцикле – вертелся перед основным колесом и кусал колясочное. Милиционер, к счастью, оказался веселым и добрым человеком – отгонял Шалопая осторожно и даже не пихнул на прощанье ногой, хотя имел к тому великолепную возможность.
Литературовед же от ночного собачьего лая сильно страдал. Вероятно, трезвон трамвая под окном на рассвете или автобусный вой тревожили его в городе меньше, нежели собачий лай на природе. Литературовед-изобретатель выскакивал в ночь и гонялся за псами с зонтиком, не сознавая, что такое его поведение представляется Шалопаю и Рыжему игрой, направленной к тому, чтобы развеять их, сторожевых псов, тягостное одиночество в холоде, слякоти и мгле осенней ночи, помочь им веселее скоротать вахту.
Как и следовало ожидать, отношения с литературоведом портились от дня ко дню. Я все с большей язвительностью укорял его полнейшим профанством в самых элементарных знаниях военного дела. Он же утверждал, что один знакомый технократ ценит его идеи, а я просто неосознанно завидую раскованности его мышления и воображения.
Последняя наша встреча закончилась даже ссорой. Литературовед изобрел еще какое-то оружие против подводников, которое должно было уже в обязательном порядке сводить их с ума. Тогда я сказал, что он должен богу молиться, чтобы никто из подводников не рехнулся раньше времени, ибо именно они поддерживают с обоих сторон так называемый ракетно-ядерный щит. И если кто из командиров лодок свихнется, то это очень опасно будет для всей сухопутной планеты. И что если он даже таких вещей не знает и не понимает, то он король профанов во все века и у всех народов. Тогда литературовед призвал на подмогу Давида: вот, мол, Давид, был обыкновенным технически необразованным пастушонком, он забрел в ряды воинов просто-напросто повидать старших братьев, а тут и показался Голиаф. На пастушонка, когда он вызвался сразиться с великаном, хотели было нацепить шлем, кольчугу, меч – по всем правилам, а он все это сбросил и босым дилетантом, с одной повязкой на бедрах, с легкой пращой в руке побежал на тяжко шагающего, закованного в металл профессионала-великана, который знал все приемы военного дела; а Давид только и умел швырять камнями в овец и коз, когда те не слушались его. И вот– паренек врезал великану в лоб и уложил. И в этой древней истории как раз и есть намек на великую пользу дилетантства, – так утверждал литературовед.
А я ему сказал, что Давид знал тайну магнита, что, шатаясь с козами по горам, паренек заметил, как некоторые камни притягивают железные предметы. Потому Давид и побежал на великана голым, что в руке у него был магнит. И магнит этот в обязательном порядке должен был попасть великану в его металлический лоб. Потому и поведение старших братьев не является с нравственной точки зрения подлым и мерзким. Они пустили младшего в бой потому, что знали про его шашни с магнитом. И, таким образом, никакого исторического урока пользы дилетантства здесь нет, а как раз наоборот.
Литературовед спросил, откуда я высосал такую чушь. А я ему сказал, что надо знать древние арабские лоции, но, сказал я еще, такие вещи в вашем университете не преподают. Тут он заметил, что я пишу с грамматическими ошибками, и это позор, и что мне следовало бы нанять себе репетитора, если я не удосужился получить филологического образования в свое время. Тут я ему сказал, что если все филологи такие, как он, то я скорее пойду коз пасти, нежели к ним на выучку.
Вот так мы распрощались. И я пошел в последний раз прогуляться с товарищами-собаками. У меня сердце разрывалось от тоски при мысли о нашей разлуке, Удивительно я привык к Шалопаю и Рыжему за этот месяц. Но поделать ничего нельзя было. И уезжал по вызову отдела кадров нового, только образующегося пароходства. Начальником кадров там оказался мой старый приятель. И он отправлял меня в рейс дублером капитана на полгода. Это была такая выгодная синекура, что отказываться я и думать не смел.
Уже выпал и установился снег.
Низкое небо ранней зимы. Тишина покинутых дач. Далекий звон колоколов.
На выходе из поселка нам встретилась девица в норковом манто с беленьким моськой на поводке. Завидев моих псов, моська взорвался злобным лаем и заметался, как щуренок на спиннинге. Девица приподняла песика на поводке, и он завращался в разные стороны, продолжая дергаться и булькать ненавистью. Моська крыл моих товарищей визгливой руганью молодого евнуха.
– Возьмите, пожалуйста, вашего мопса на руки, – сказал я девице.
– Он не боится! – с гордостью за отчаянную смелость евнуха, которому в жизни совершенно нечего терять, сказала девица и опустила моську на снег.
Псы прошли мимо, старательно сохраняя невозмутимость плебейских душ. И я уже вздохнул было спокойно, как шавка рванулся вслед за моими товарищами с какой-то совсем уж безобразно-кощунственной руганью, он просто харкал им в души.
Слои дедушки Крылова был слоном, а мои товарищи были все-таки обыкновенными собаками. Первым утратил выдержку флегма Рыжий и оспорил глупца. Я не успел и головы повернуть, как Рыжий оказался возле завизжавшей девицы и трепанул мопса. Шалопай, естественно, тоже как с цепи сорвался.
И кучу малу я разнимал при помощи здоровенного сука. Но так как это была единственная вспышка человеческой злости и даже остервенения у Рыжего и Шалопая, то я ограничился двумя ударами Рыжему по заду и одним ударом Шалопаю по боку, причем вытянул я их дрыном, честно говоря, не изо всей силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107