Она выцарапала бы тебе глаза! – он впихнул меня в машину и прихлопнул дверью. И я очень обрадовался тому, что огражден от американской уютной действительности; и, конечно, еще тому, что передо мной сидит Пэн. Она действительно была очаровательна и чертовски соблазнительна. И, чтобы преодолеть врожденную стеснительность, я грубовато спросил:
– Послушайте, ребята, почему это женские манекены торчат у вас в витринах ножками вверх?
– Вероятно, так виднее товар покупателям, – объяснила Пэн.
– А почему у вас никто не подает слепым нищим?
Я десять минут наблюдал нищего, и никто ему не подал! Это безобразие, ребятки!
– Где ты видел нищего? – удивился Адам, выводя автомобиль из щели паркинга.
– Да ты оставил меня рядом с ним! Слепой, с собакой!
– Клянусь мадонной, не видел! – пробормотал
Адам.
– Понимаешь, – начала объяснять мне Пэн, морща чудесный носик и наматывая кудряшку на пальчик, – Ад полон внимания и симпатии ко всему миру – ко всему миру в целом, но, вообще-то, он замкнут в оболочку чудовищного эгоцентризма! Молчи, Ад, молчи! – воскликнула Пэн, хотя Ад не отверзал уста. – Он не видит нищих и знать не знает, что в стране восемь миллионов безработных. Его цель любовь, а не гражданская справедливость…
– Пэн, конечно, права! – сказал Адам. – Она всегда права, эта Пэн! Слушай ее внимательно, дружище!
– Ну, а старуху-то ты уже видел! Ведь, она, пожалуй, голодная или совсем уж вдребезги несчастная, – сказал я.
– Она просто сумасшедшая, – сказал Ад. -Пэн, а куда мы?
– Ад – искатель и исследователь гуманистической тайны, – сказала Пэн, – но он равнодушен к тому, как проявляется справедливость в повседневной жизни… Ад, ведь ты не ощущаешь никакого долга к "человеку с определенным артиклем"?
– Пэн, дорогая, я запутался, – сказал Ад, сворачивая с шумной авеню в тихий закуток, к какому-то скверу. – Куда мы едем, дорогая?
Оказывается, они оба потеряли путеводную нить поездки. Мы стали возле памятника с бюстом какого-то великого человека, и Пэн с Адамом принялись обсуждать, куда меня везти. Они обсуждали это на французском, изредка переводя мне самих себя.
Я глядел на тихий сквер, конечно зажатый и стесненный высокими домами, но не раздавленный ими; по-европейски уютный, старый сквер с черными зимними деревьями, остатками мертвых листьев на газонах и влажными скамейками, с глухой стеной из прокопченных кирпичей позади, и отражением далекого неба в луже на дорожке, со старыми воробьями и остатками ягод на кусте боярышника, и бюстом великого человека у дома, в котором он, вероятно, никогда не жил.
Мы медленно и неуверенно тронулись, и я разобрал буквы на памятнике: "Вашингтон".
– Георг Вашингтон? – спросил я с тем оживлением, которое всегда возникает, если в чужом мире наткнешься на знакомое.
– Да-да! Вашингтон! – сказал Адам. – Маш великий Георг!
И тут я явственно разобрал имя. Его звали Ирвинг.
– Кажется, это Ирвинг, – пробормотал я с той дурацкой инерцией, которую так же глупо ловить за хвост, как ящерицу; но вот почему-то произносишь ненужные звуки – с той же бессмысленностью и даже вредностью, с какой хватаешь отделяющийся хвост несчастной ящерицы.
– Черт возьми, Ад! – воскликнула Пэн. – Это Ирвинг!
– Неужели? – спросил Ад. – А кто это такой?
Пэн наклонилась к рулю, потерлась щекой о перчатку Адама и сказала:
– Я тебя безумно люблю! Ирвинг Вашингтон наш великий историк и юморист, дорогой! Запомни, пожалуйста!
– Ну, вы даете, ребята! – сказал я. – Нельзя подсовывать иностранцу неверную информацию. Засобачиваешь потом разную чушь в путевые заметки, а бдительные педагоги из средних школ шлют тебе омерзительные письма.
Ад засмеялся и погладил жену по легким волосам лапой в грубой желтой перчатке.
– Пэн мой единственный педагог, да, Пэн? – спросил он. – Я был бы совсем диким ковбоем, если бы не моя подружка Пэн. Слушай ее внимательно, дружище!
– Куда мы едем? – спросил я.
– В Метрополитен музей, – сказала Пэн.
– О'кэй! – сказал я.
– Знаешь, почему ваш великий Маяковский мало известен у нас? – спросил Адам.
– Переводить сложно, – сказал я.
– Нет! Он написал в "Бруклинском мосту": "Отсюда безработные кидались в Гудзон вниз головой". А они кидались в Ист Ривер, потому что мост, именно через Ист Ривер, а не через Гудзон. И мы ему этого никогда не забудем. Разве ты простил бы мне, если бы я поставил Василия Блаженного на место Исаакия? – ядовито объяснил Адам и повернул по авеню Америки направо. Мне же казалось, что Метрополитен музей должен быть по левой руке. Ночью я внимательно проглядел планы Нью-Йорка, и штурманская память теперь все время работала впопад и невпопад, она не выключалась.
– Мы не туда зарулили, – сказал я. – Метрополитен слева.
– Не может быть! – воскликнул Адам. – Пэн, дорогая, ты как думаешь?
– Разбирайтесь сами! – заявила Пэн, переходя на французский.
– Значит, Маяковский спутал реку с протоком и это ему никогда не простится? – спросил я, гордясь в душе тем, что знаю, что Гудзон и что Ист Ривер, и потому в этом вопросе длиннее Маяковского.
– Дружище, ты прав! Нам в обратную сторону! -согласился Ад. – Боже, куда они лезут?! Боже, наши пешеходы самые неожиданные в мире! Какое удовольствие ездить по Австралии!
– Нет, лучше всего по Новой Зеландии, – сказала Пэн. – Осторожнее – собака!
Ад затормозил перед бесхозной собакой на 47-й стрит. Собака была дворняга, черная с белыми ушами. Она немного покружила на перекрестке, потом уселась на проезжей части. Полторы сотни автомобилей остановились и загудели. Дворняга если и нервничала, то чуть-чуть. Она, сидя, повиливала хвостом и крутила головой. И все водители продолжали сидеть на своих местах, в своих карах и возмущенно крутить головами, но никому не приходило в голову вылезти и прогнать собаку.
– Ад, вылези и прогони собаку! – сказала Пэн.
– Почему бы тебе не размяться самой, дорогая? – спросил Ад.
– Давайте, буржуи, я вылезу, – предложил я.
– Нет-нет! Ты наш гость! – сказал Ад, ревя клаксоном.
С правой стороны перекрестка также ревел огромный "форд". За его рулем сидел хилый юноша лет пятнадцати.
– Он напичкан наркотиками, – сказал Ад, – как Наполеон был напичкан идеями. Вот вылезешь, чтобы прогнать собаку, а он тебя и переедет! Потому-то я и не могу разрешить такое дело гостю.
– Почему же ты посылал на такое опасное дело Пэн? – удивился я.
– Просто он знал, что я скорее соглашусь здесь ночевать, чем вылезу! Я ленивая женщина, – объяснила Пэн, задирая коленки на приборную доску. Боже, какие у нее были коленки! Я даже перестал глядеть на собаку. Адам это заметил и сказал:
– Хорошо, что Пэн не делает из этого дела кремлевских тайн, как ты находишь?
– Давай не будем о политике, – сказал я.
– Ад хотел сказать про мадридские тайны или про бамбуковый занавес, да, Ад?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107