С местами закладки гексогена его ознакомил Юсуф:
- Вот, уважаемый, - сказал он, расстелив на ковре у ног Азиза большую карту Москвы и области. - Номера закладок в порядке установки времени. Первый взрыв будет здесь, это называется Каширская. Второй вот здесь, на улице Гуриеви- ча. Третий под Москвой, в Жлобне. Это элитный интернат детей российских политиков.
- Тут у меня есть возражение, уважаемый, - перебил его Усман. - Я думаю, что не стоит нам трогать интернат. По крайней мере пока.
- Да? - удивился Азиз, машинально перебирая зеленые, крупные четки. - Почему мы должны жалеть детей этих безбожников?
- О, цэ так... Но если мы сейчас взорвем простых москвичей, всякую мелочь без больших денег и связей, то гнев властей и населения выльется на чеченцев. Но если мы заденем тех, у кого есть влияние? Тогда им мало будет Чечни. Русские будут вдвойне, втройне мстительны, если обидеть детей и напугать жен власть предержащих. Понимаешь? Зачем нам лишние проблемы?
- Там, в интернате, уже все подготовлено, - предупредил Юсуф. - И нейтрализовать заряд будет непросто.
- Аллах велик, - задумчиво напомнил Азиз. - Не подобает душе умереть иначе, как с дозволения Аллаха и в установленный в писании срок. Только он знает, кому пришло время. Но вот очередность взрывов надо изменить. Первым будет здесь, где Южный порт? - он ткнул пальцем в карту в районе улицы Гуриевича. - Вторым тут, на Каширке. А потом интернат, третьим номером, на закуску, как говорят русские.
- Значит, интернат последним? - переспросил Юсуф, исправляя цифры на карте.
- Да. Хорошо. Пока я всем доволен, - Азиз погладил бороду и прошептал суру о том, что истинный мусульманин убивает любого неверного, который не преклонит колени перед Аллахом.
XXXII
Одиночество - страшная пытка. Самая страшная из всех возможных. Тем более, если не знаешь, где ты, у кого, зачем тебя держат, и что тебя ждет. Белов, лежавший ничком на бетонном полу, не так мучалс^от боли в измочаленном сапогами ваххабитов теА, сколько от невозможности понять происходящее.
Ну ладно, он сам того не желая, помог этим исчадьям ада провезти взрывчатку на какое-то расстояние, но ведь потом-то они обошлись без него! Зачем тогда оставили его в живых, везли столько времени куда-то, вместо того, чтобы загасить вместе с ментами на дороге? Сначала у него создалось такое впечатление, что били его не ради ка- ких-то сведений или признаний, а исключительно из любви к самому процессу превращения живого человека в истерзанный труп.
Так взбесившиеся волки режут всех овец подряд, сатанея от вкуса свежей крови, пока все стадо не перегрызут. Почему же тоща его не забили до смерти? Ну, на этот вопрос он нашел ответ: из-за кейса. Пока они не знают, где он, его не убьют, но убивать будут. Постепенно!
И самое главное, что с той взрывчаткой, которая была в ЗИЛе? Мысли об этом Саша прогонял, потому что ничего в этой ситуации изменить не мог.
А если бы мог?.. Вообще-то он из тех, кто бросается под танки... Пусть даже его героизма никто не оценит. Вон, солдатики в Чернобыле чуть ли не голышом Родину спасали. И как она их отблагодарила? Половине отказывается ставить диагноз лучевая болезнь, а вторую заставляет все время унижаться, выпрашивая подачки.
В пользу того, чтобы броситься спасать неведомых ему, Белову, людей, было еще одно важное и принципиальное для него соображение: не хочется остаток жизни просуществовать с мыслью, что ты - подонок и трус.
Конечно, он тут, в этом бетонном мешке, ничего сделать не может, за него решили, что он в этом деле не участвует и ответственности не несет. Но в голове, как заевшая пластинка, крутился один и тот же мотив: "Цэ взрывчатка, да-а-рагой. Шоб вы, москали, на своих шкурах узнали, шо такое война. Понимаешь, да? И на вашу улицу едет праздник!"
А ведь общий вес груза, который он вез, не меньше тонны! С такой горой взрывчатки в Москве, уязвимой, как любой мегаполис, можно много чего натворить. Одно метро хотя бы взять: три-четыре кило, и от вагона ни хрена не останется, а если еще и свод туннеля рухнет? Ужас...
Но он-то что может сделать в теперешнем своем положении? Реально - ничего. Ну и все. Надо думать о том, как самому выпутываться, Горцы, наверное, кроме кейса, на его деньги глаз положили. Будут вымогать, чтоб отдал перед смертью...
Белов услышал откуда-то сверху доносившийся шум и топот. Они усиливались по мере приближения источника звука. Наконец дверь со скрипом распахнулась и двое кавказцев швырнули в камеру высокого оборванного человека.
Потом по-военному, одновременно развернулись, вышли, хлопнув дверью. Почти тотчас в ней открылось железное окошко и в нем, как на экране телевизора, возникла широко улыбающаяся физиономия. "Старый знакомый, - подумал Саша, узнав эти маленькие заплывшие глазки. - Где свинство, там и Кабан!"
Откуда он здесь взялся? Кабан, конечно, тварь беспринципная, всю жизнь только о своей шкуре думает. В том смысле, что не надо ля-ля: если сам о себе не позаботишься, то другим тем более на тебя плевать! О других пусть заботятся другие. Так он рассуждает. От жадности готов служить кому угодно, лишь бы бабки да власть иметь над другими урками.
Но ведь не такой он дурак, чтобы подставлять шею горцам? А то, что у них обмануть и предать чужаков - высшая доблесть, как русскому вусмерть водки нажраться, так это и для Кабана никакой не секрет. Так какого он рожна с ними заодно?
- Вы это, - сказал Кабан доверительным тоном лежавшим на полу пленникам, - побудьте пока здесь, ребята. Никуда не уходите! Еще пригодитесь в хозяйстве, - он довольно хмыкнул и захлопнул окошко.
Когда-то, в девятнадцатом веке, оно называлось "иудой".
Белов помог новому соседу подняться на ноги и переместиться к стене.
- Эй, брат, пить хочешь? - спросил он, и подтянул канистру с водой поближе:
- Хочу, они мне третий день пить не дают и не кормят, - ответил тот.
Судя по виду, новый постоялец сам был родом с Кавказа. У него были широкие, почти сросшиеся на переносице брови, черные глаза, нос с горбинкой. Он криво улыбался, постанывая от боли.
"А не подсадили ли его мне, чтобы что-то выведать?" - спохватился Белов.
Очевидно, соседу пришла в голову та же мысль.
- Слушай, а ты не подсадка? - спросил он, сделав несколько жадных глотков из канистры.
- А как же! - ответил Саша. - Вот сейчас только себе морду набил, чтобы в образ предателя войти!
Новичок хихикнул. Смеяться ему было больно, и он уморительно скривился. Белов, глядя на него, хихикнул тоже. И тоже скривился. Горец, видя его перекошенную физиономию, засмеялся сильнее, и сильнее перекосился.
Они оба заржали, глядя друг на друга, болезненно всхлипывая, и от этого еще забавнее гримасничая. Это был смех на грани истерики, но зато появившееся доверие между ними от этого окрепло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
- Вот, уважаемый, - сказал он, расстелив на ковре у ног Азиза большую карту Москвы и области. - Номера закладок в порядке установки времени. Первый взрыв будет здесь, это называется Каширская. Второй вот здесь, на улице Гуриеви- ча. Третий под Москвой, в Жлобне. Это элитный интернат детей российских политиков.
- Тут у меня есть возражение, уважаемый, - перебил его Усман. - Я думаю, что не стоит нам трогать интернат. По крайней мере пока.
- Да? - удивился Азиз, машинально перебирая зеленые, крупные четки. - Почему мы должны жалеть детей этих безбожников?
- О, цэ так... Но если мы сейчас взорвем простых москвичей, всякую мелочь без больших денег и связей, то гнев властей и населения выльется на чеченцев. Но если мы заденем тех, у кого есть влияние? Тогда им мало будет Чечни. Русские будут вдвойне, втройне мстительны, если обидеть детей и напугать жен власть предержащих. Понимаешь? Зачем нам лишние проблемы?
- Там, в интернате, уже все подготовлено, - предупредил Юсуф. - И нейтрализовать заряд будет непросто.
- Аллах велик, - задумчиво напомнил Азиз. - Не подобает душе умереть иначе, как с дозволения Аллаха и в установленный в писании срок. Только он знает, кому пришло время. Но вот очередность взрывов надо изменить. Первым будет здесь, где Южный порт? - он ткнул пальцем в карту в районе улицы Гуриевича. - Вторым тут, на Каширке. А потом интернат, третьим номером, на закуску, как говорят русские.
- Значит, интернат последним? - переспросил Юсуф, исправляя цифры на карте.
- Да. Хорошо. Пока я всем доволен, - Азиз погладил бороду и прошептал суру о том, что истинный мусульманин убивает любого неверного, который не преклонит колени перед Аллахом.
XXXII
Одиночество - страшная пытка. Самая страшная из всех возможных. Тем более, если не знаешь, где ты, у кого, зачем тебя держат, и что тебя ждет. Белов, лежавший ничком на бетонном полу, не так мучалс^от боли в измочаленном сапогами ваххабитов теА, сколько от невозможности понять происходящее.
Ну ладно, он сам того не желая, помог этим исчадьям ада провезти взрывчатку на какое-то расстояние, но ведь потом-то они обошлись без него! Зачем тогда оставили его в живых, везли столько времени куда-то, вместо того, чтобы загасить вместе с ментами на дороге? Сначала у него создалось такое впечатление, что били его не ради ка- ких-то сведений или признаний, а исключительно из любви к самому процессу превращения живого человека в истерзанный труп.
Так взбесившиеся волки режут всех овец подряд, сатанея от вкуса свежей крови, пока все стадо не перегрызут. Почему же тоща его не забили до смерти? Ну, на этот вопрос он нашел ответ: из-за кейса. Пока они не знают, где он, его не убьют, но убивать будут. Постепенно!
И самое главное, что с той взрывчаткой, которая была в ЗИЛе? Мысли об этом Саша прогонял, потому что ничего в этой ситуации изменить не мог.
А если бы мог?.. Вообще-то он из тех, кто бросается под танки... Пусть даже его героизма никто не оценит. Вон, солдатики в Чернобыле чуть ли не голышом Родину спасали. И как она их отблагодарила? Половине отказывается ставить диагноз лучевая болезнь, а вторую заставляет все время унижаться, выпрашивая подачки.
В пользу того, чтобы броситься спасать неведомых ему, Белову, людей, было еще одно важное и принципиальное для него соображение: не хочется остаток жизни просуществовать с мыслью, что ты - подонок и трус.
Конечно, он тут, в этом бетонном мешке, ничего сделать не может, за него решили, что он в этом деле не участвует и ответственности не несет. Но в голове, как заевшая пластинка, крутился один и тот же мотив: "Цэ взрывчатка, да-а-рагой. Шоб вы, москали, на своих шкурах узнали, шо такое война. Понимаешь, да? И на вашу улицу едет праздник!"
А ведь общий вес груза, который он вез, не меньше тонны! С такой горой взрывчатки в Москве, уязвимой, как любой мегаполис, можно много чего натворить. Одно метро хотя бы взять: три-четыре кило, и от вагона ни хрена не останется, а если еще и свод туннеля рухнет? Ужас...
Но он-то что может сделать в теперешнем своем положении? Реально - ничего. Ну и все. Надо думать о том, как самому выпутываться, Горцы, наверное, кроме кейса, на его деньги глаз положили. Будут вымогать, чтоб отдал перед смертью...
Белов услышал откуда-то сверху доносившийся шум и топот. Они усиливались по мере приближения источника звука. Наконец дверь со скрипом распахнулась и двое кавказцев швырнули в камеру высокого оборванного человека.
Потом по-военному, одновременно развернулись, вышли, хлопнув дверью. Почти тотчас в ней открылось железное окошко и в нем, как на экране телевизора, возникла широко улыбающаяся физиономия. "Старый знакомый, - подумал Саша, узнав эти маленькие заплывшие глазки. - Где свинство, там и Кабан!"
Откуда он здесь взялся? Кабан, конечно, тварь беспринципная, всю жизнь только о своей шкуре думает. В том смысле, что не надо ля-ля: если сам о себе не позаботишься, то другим тем более на тебя плевать! О других пусть заботятся другие. Так он рассуждает. От жадности готов служить кому угодно, лишь бы бабки да власть иметь над другими урками.
Но ведь не такой он дурак, чтобы подставлять шею горцам? А то, что у них обмануть и предать чужаков - высшая доблесть, как русскому вусмерть водки нажраться, так это и для Кабана никакой не секрет. Так какого он рожна с ними заодно?
- Вы это, - сказал Кабан доверительным тоном лежавшим на полу пленникам, - побудьте пока здесь, ребята. Никуда не уходите! Еще пригодитесь в хозяйстве, - он довольно хмыкнул и захлопнул окошко.
Когда-то, в девятнадцатом веке, оно называлось "иудой".
Белов помог новому соседу подняться на ноги и переместиться к стене.
- Эй, брат, пить хочешь? - спросил он, и подтянул канистру с водой поближе:
- Хочу, они мне третий день пить не дают и не кормят, - ответил тот.
Судя по виду, новый постоялец сам был родом с Кавказа. У него были широкие, почти сросшиеся на переносице брови, черные глаза, нос с горбинкой. Он криво улыбался, постанывая от боли.
"А не подсадили ли его мне, чтобы что-то выведать?" - спохватился Белов.
Очевидно, соседу пришла в голову та же мысль.
- Слушай, а ты не подсадка? - спросил он, сделав несколько жадных глотков из канистры.
- А как же! - ответил Саша. - Вот сейчас только себе морду набил, чтобы в образ предателя войти!
Новичок хихикнул. Смеяться ему было больно, и он уморительно скривился. Белов, глядя на него, хихикнул тоже. И тоже скривился. Горец, видя его перекошенную физиономию, засмеялся сильнее, и сильнее перекосился.
Они оба заржали, глядя друг на друга, болезненно всхлипывая, и от этого еще забавнее гримасничая. Это был смех на грани истерики, но зато появившееся доверие между ними от этого окрепло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61