Сломаешь ему шею, что с ним потом делать? Завязывай с этим, - и увидев, что Белов открыл глаза, обратился к нему: - Ну, ты чего, Сашок, оклемался? Ты это тоже, на хрен, не прав. Чего ты его злишь? Делиться надо!..
Впрочем, о следах пыток они думали в последнюю очередь. Тюремные лекари-лепилы готовы подписать любую справку и дать любые показания, это вообще никогда не было проблемой.
Его гоняли по кругу: изуверские, тщательно выстроенные допросы сменялись пресс-хатами, в которых специально подобранные и выдрессированные уголовники не давали спать, избивали и грозили опустить.
Потом для разнообразия его помещали в камеру к интеллигентным уголовникам, которые сначала рассуждали на тему, насколько могущественна машина правосудия, в которую его затянуло, а потом принимались расспрашивать его о сыне, расслабляя волю, лишая желания сопротивляться.
То и дело появлялись адвокаты, больше похожие на плохих актеров. Они настойчиво советовали признаться в чем угодно - лишь бы сохранить жизнь и остатки здоровья. Дескать, ты только признайся, и все устроится. Ведь сейчас ты - один. Все про тебя уже забыли, никому ты не нужен, всем плевать на тебя. Сам о себе не позаботишься, пропадешь...
Как Белов выжил, как сохранил рассудок, знают только его друзья - Пчела, Космос и Фил, являвшиеся ему в снах, пока он валялся, брошенный подыхать, в узком и низком, как гроб, карцере. Чаще всех приходил Космос.
Накануне своей смерти он постоянно доставал Белова вопросами, на которые у него не было тогда ответа. Зачем, мол, они хапают и хапают деньги, которых уже достаточно, чтобы ни в чем себе не отказывать? Зачем вообще они живут, наезжая и крышуя, стреляя и отстреливаясь? Зачем они, Бригада, рискуют собой и другими?
Пока Косматый был жив, Белый, походивший тогда на рвущегося в гору насквозь пропитанного адреналином альпиниста, считал его вопросы дурацкими и приписывал их его комплексу вины, вызванному наркотической зависимостью.
Но после того, как Кос, Пчела и Фил погибли - глупо, страшно, бездарно, - из-за того, что сами вместе с ним, Беловым, создали вокруг себя мир тупой злобы и зависти, - эти вопросы, полученные от них по наследству, засели у него мозгу, как занозы.
Пришлось покопошиться на свалке среди тех, кто, очутившись на дне общества, сохранил в себе человечность в чистом виде. Вот тогда-то перед ним забрезжил свет истины.
И когда Космос снова посетил его в карцере, Белову было что ответить на его набивший оскомину вопрос "зачем жить":
Затем, чтобы стать человеком и перестать быть животным!
Он почувствовал сквозь бред, как его мучители наклоняются над ним и рвут на части острыми, как у Фредди Крюгера, железными пальцами.
Но открыв глаза, увидел над собой испуганную физиономию майора Ищенко. Тот с искренним волнением тряс его за плечо и жалобно умолял:
- Ну очнись, гад, пожалуйста. Очнись, тебя начальство требует! Ну, будь человеком, сволочь, меня же посадят!
Рядом с Ищенко стояли дюжие ребята в снежно-белых халатах с носилками наперевес. Увидев, что Белов жив, палаты оттерли майора, бережно уложили Сашу на носилки и почти бегом, но при этом на удивление плавно куда-то понесли. Потом ему что-то такое вкололи, отчего он почти пришел в себя и здорово приободрился. Ищенко рядом уже не было, будто привиделся в страшном сне.
Зато были суховато-вежливые, по-военному подтянутые, лощеные господа в штатском. Они так заботливо интересовались самочувствием Белова, что хотелось тут же, на месте, расколоться и признаться во всем. И в том, что делал, и в том что не делал, и в том, что только собирался сделать.
Но люди в штатском никаких признаний от Белова не требовали. Наоборот, пока другие, непроницаемые, молчаливые люди р халатах его отмывали, переодевали и даже гримировали, эти самые люди говорили мягкими, но не привыкшими к отказу голосами:
- Вы должны понимать, Александр Николаевич, обстановка в стране сложная, ошибки неизбежны... Но вы подумайте о своем сыне...
- Разумеется, аутодафе нынче не в моде, но согласитесь, когда террористов подвергают публичной казни при большом стечении народа, это действует на воображение...
- Главное, что каждый гражданин служит Родине, как может... И если даже вы не считаете себя виноватым...
- Нет, он еще не адекватен, вы же видите. - прервал их чей-то голос...
- Запомните, Белов, главное - обстановка в стране стабилизируется и демонстрация несгибаемой воли и жесткости только поможет...
- Можег, ему еще тримумбуталметилрафати- на вколоть?
- Вы не забывайте, что давали присягу! И вы обязаны...
- Никто не забыт, Родина помнит всех погибших героев... Но вашему сыну еще жить и жить...
Из всего этого круговорота бессмысленных слов, фраз и предложений совершенно сбитый с толку Белов вынес одно: из него решили сделать козла отпущения и хотят устроить на его примере образцово-показательную казнь. То ли в виде открытого суда, то ли просто в виде экзекуции на Красной площади, вроде повешения или четвертования. И за то, что он им подыграет, обещают не мучить его Ваньку.
Как бы там ни было, его вымыли, наложили на лицо толстый слой грима, нарядили в черный смокинг и белую рубашку с бабочкой и опять что-
то вкололи, после чего Саша почувствовал небывалый прилив бодрости и веселья. Ему даже стало стыдно за те минуты слабости, когда он молил Христа послать ему легкую смерть. Нет, он был не прав! Потому что для того и дана свобода выбора человеку, чтобы он боролся за победу до победы, как Иаков с Иеговой.
И Белов, на всякий случай делая вид, что еще не вполне вменяем, сам уже искоса поглядывал вокруг, чтобы не упустить малейшей возможности для побега на рывок. Или хотя бы для плевка в рожу палачу перед казнью. Но те, кто приводил его в порядок, тоже были не лыком шиты.
На голову и плечи Белову натянули мешок из нежной, шелковистой, но совершенно непроницаемой черной ткани. Его куда-то повели, придерживая за локти. Потом минут сорок везли в автомобиле с мягким сиденьем и хорошими амортизаторами. Потом опять долго вели под руки. Потом поднимали в лифте, и опять вели - по мягкой дорожке, полностью гасившей звук шагов. Потом его остановили и сдернули мешок. Стоявший сзади секьюрити тихо прошипел ему на ухо: "Только попробуй дернуться!"
XLII
Белов был ослеплен сияньем ламп и позолоты на беломраморных стенах. На него просто обрушились потоки ослепительнейшего света. Зал, посреди которого он очутился, имел форму круга, был огромен и гулок. Венчал его высокий сферический купол, поделенный на ромбики, окрашенные в серый и голубой цвет. И под этим куполом стоял невнятный шум, как будто сонмы невидимых ангелов славословили Ветхого Деньми.
Белов поморгал, стряхивая с ресниц вызванные ярким светом непрошенные слезы, и вдруг увидел, что напротив него, развалившись в похожем на трон кресле, сидит президент России.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Впрочем, о следах пыток они думали в последнюю очередь. Тюремные лекари-лепилы готовы подписать любую справку и дать любые показания, это вообще никогда не было проблемой.
Его гоняли по кругу: изуверские, тщательно выстроенные допросы сменялись пресс-хатами, в которых специально подобранные и выдрессированные уголовники не давали спать, избивали и грозили опустить.
Потом для разнообразия его помещали в камеру к интеллигентным уголовникам, которые сначала рассуждали на тему, насколько могущественна машина правосудия, в которую его затянуло, а потом принимались расспрашивать его о сыне, расслабляя волю, лишая желания сопротивляться.
То и дело появлялись адвокаты, больше похожие на плохих актеров. Они настойчиво советовали признаться в чем угодно - лишь бы сохранить жизнь и остатки здоровья. Дескать, ты только признайся, и все устроится. Ведь сейчас ты - один. Все про тебя уже забыли, никому ты не нужен, всем плевать на тебя. Сам о себе не позаботишься, пропадешь...
Как Белов выжил, как сохранил рассудок, знают только его друзья - Пчела, Космос и Фил, являвшиеся ему в снах, пока он валялся, брошенный подыхать, в узком и низком, как гроб, карцере. Чаще всех приходил Космос.
Накануне своей смерти он постоянно доставал Белова вопросами, на которые у него не было тогда ответа. Зачем, мол, они хапают и хапают деньги, которых уже достаточно, чтобы ни в чем себе не отказывать? Зачем вообще они живут, наезжая и крышуя, стреляя и отстреливаясь? Зачем они, Бригада, рискуют собой и другими?
Пока Косматый был жив, Белый, походивший тогда на рвущегося в гору насквозь пропитанного адреналином альпиниста, считал его вопросы дурацкими и приписывал их его комплексу вины, вызванному наркотической зависимостью.
Но после того, как Кос, Пчела и Фил погибли - глупо, страшно, бездарно, - из-за того, что сами вместе с ним, Беловым, создали вокруг себя мир тупой злобы и зависти, - эти вопросы, полученные от них по наследству, засели у него мозгу, как занозы.
Пришлось покопошиться на свалке среди тех, кто, очутившись на дне общества, сохранил в себе человечность в чистом виде. Вот тогда-то перед ним забрезжил свет истины.
И когда Космос снова посетил его в карцере, Белову было что ответить на его набивший оскомину вопрос "зачем жить":
Затем, чтобы стать человеком и перестать быть животным!
Он почувствовал сквозь бред, как его мучители наклоняются над ним и рвут на части острыми, как у Фредди Крюгера, железными пальцами.
Но открыв глаза, увидел над собой испуганную физиономию майора Ищенко. Тот с искренним волнением тряс его за плечо и жалобно умолял:
- Ну очнись, гад, пожалуйста. Очнись, тебя начальство требует! Ну, будь человеком, сволочь, меня же посадят!
Рядом с Ищенко стояли дюжие ребята в снежно-белых халатах с носилками наперевес. Увидев, что Белов жив, палаты оттерли майора, бережно уложили Сашу на носилки и почти бегом, но при этом на удивление плавно куда-то понесли. Потом ему что-то такое вкололи, отчего он почти пришел в себя и здорово приободрился. Ищенко рядом уже не было, будто привиделся в страшном сне.
Зато были суховато-вежливые, по-военному подтянутые, лощеные господа в штатском. Они так заботливо интересовались самочувствием Белова, что хотелось тут же, на месте, расколоться и признаться во всем. И в том, что делал, и в том что не делал, и в том, что только собирался сделать.
Но люди в штатском никаких признаний от Белова не требовали. Наоборот, пока другие, непроницаемые, молчаливые люди р халатах его отмывали, переодевали и даже гримировали, эти самые люди говорили мягкими, но не привыкшими к отказу голосами:
- Вы должны понимать, Александр Николаевич, обстановка в стране сложная, ошибки неизбежны... Но вы подумайте о своем сыне...
- Разумеется, аутодафе нынче не в моде, но согласитесь, когда террористов подвергают публичной казни при большом стечении народа, это действует на воображение...
- Главное, что каждый гражданин служит Родине, как может... И если даже вы не считаете себя виноватым...
- Нет, он еще не адекватен, вы же видите. - прервал их чей-то голос...
- Запомните, Белов, главное - обстановка в стране стабилизируется и демонстрация несгибаемой воли и жесткости только поможет...
- Можег, ему еще тримумбуталметилрафати- на вколоть?
- Вы не забывайте, что давали присягу! И вы обязаны...
- Никто не забыт, Родина помнит всех погибших героев... Но вашему сыну еще жить и жить...
Из всего этого круговорота бессмысленных слов, фраз и предложений совершенно сбитый с толку Белов вынес одно: из него решили сделать козла отпущения и хотят устроить на его примере образцово-показательную казнь. То ли в виде открытого суда, то ли просто в виде экзекуции на Красной площади, вроде повешения или четвертования. И за то, что он им подыграет, обещают не мучить его Ваньку.
Как бы там ни было, его вымыли, наложили на лицо толстый слой грима, нарядили в черный смокинг и белую рубашку с бабочкой и опять что-
то вкололи, после чего Саша почувствовал небывалый прилив бодрости и веселья. Ему даже стало стыдно за те минуты слабости, когда он молил Христа послать ему легкую смерть. Нет, он был не прав! Потому что для того и дана свобода выбора человеку, чтобы он боролся за победу до победы, как Иаков с Иеговой.
И Белов, на всякий случай делая вид, что еще не вполне вменяем, сам уже искоса поглядывал вокруг, чтобы не упустить малейшей возможности для побега на рывок. Или хотя бы для плевка в рожу палачу перед казнью. Но те, кто приводил его в порядок, тоже были не лыком шиты.
На голову и плечи Белову натянули мешок из нежной, шелковистой, но совершенно непроницаемой черной ткани. Его куда-то повели, придерживая за локти. Потом минут сорок везли в автомобиле с мягким сиденьем и хорошими амортизаторами. Потом опять долго вели под руки. Потом поднимали в лифте, и опять вели - по мягкой дорожке, полностью гасившей звук шагов. Потом его остановили и сдернули мешок. Стоявший сзади секьюрити тихо прошипел ему на ухо: "Только попробуй дернуться!"
XLII
Белов был ослеплен сияньем ламп и позолоты на беломраморных стенах. На него просто обрушились потоки ослепительнейшего света. Зал, посреди которого он очутился, имел форму круга, был огромен и гулок. Венчал его высокий сферический купол, поделенный на ромбики, окрашенные в серый и голубой цвет. И под этим куполом стоял невнятный шум, как будто сонмы невидимых ангелов славословили Ветхого Деньми.
Белов поморгал, стряхивая с ресниц вызванные ярким светом непрошенные слезы, и вдруг увидел, что напротив него, развалившись в похожем на трон кресле, сидит президент России.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61