Вот это может сделать человек маленького роста – проворный. Конечно, это не по-рыцарски, это нечестная игра. Но кто за всю его короткую жизнь играл с ним по-честному?
Он убил человека. Он способен на это. А ведь Энцио Синискола, его братья, его отец – все они еще живы.
Он услышал звуки, доносившиеся из соседней комнаты. Звуки исходили откуда-то из глубины горла. Скрипучие, задавленные, приглушенные – ужасные. Это Готье. Матерь Божья, почему он теперь плачет?
Пьетро прошел в ту комнату. Готье стоял на коленях, уткнув голову в колени сестры. Было видно, как сотрясается от рыданий его большое тело.
Пьетро посмотрел на девушку. Она не плакала. Она уже выплакала все слезы.
Пьетро внимательно пригляделся к ней. Она была хорошенькая. Не красавица, но безусловно хорошенькая. На ее лицо, со странным содроганием подумал Пьетро, раньше наверняка было приятно смотреть.
Теперь же, подумал он, ее лицо ужасно.
Он не сразу понял, откуда этот ужас. У нее были правильные черты лица. И хотя ее карие глаза ввалились, а под ними образовались большие синие тени, Антуанетта де Монтроз все равно оставалась хорошенькой.
Потом он понял. Она, как и все остальные, подумал он, как и все другие. Мертвые глаза. Пустые, тусклые. Бегающие из угла в угол комнаты, словно ожидая кого-то…
Кого-то отвратительного. Эти глаза ничему уже не удивляются.
Они смирились. Они полны ненависти, обращенной внутрь, это – перенос на себя самое омерзения, которое ей следовало бы испытывать к тем, кто надругался над ней.
Пьетро понял, что она проклинает Бога за то, что он дал ей эти нежные руки и ноги, эти полушария грудей. Она возненавидела желаемое. Она может изувечить себя – а возможно, избрать своим уделом смерть.
Пьетро положил руку на плечо Готье.
– Не плачьте, – сказал он. – Время плача прошло. Теперь мы должны сделать все, чтобы жизнь вашей сестры стала радостной.
– Радостной! – взорвался Готье. – Святой Боже!
Глаза Антуанетты остановились на Пьетро.
– Я, – начала она ровным голосом, спокойным, до странности бесстрастным, – беременна. Я понятия не имею, кто отец этого ребенка. Готье плачет, потому что мы должны рассказать об этом отцу, когда он придет…
Пьетро почувствовал тошноту.
– Почему вы говорите об этом? – вырвалось у него.
– Потому что ты оруженосец моего брата. Ты будешь жить с нами. Как можно скрыть от тебя такое обстоятельство? Кроме того, ты выглядишь добрым. – Она смотрела мимо него. – Странно, еще не так давно я скорее умерла бы, чем сказала такое. Теперь я могу сказать все, что угодно, – и это не имеет никакого значения.
Ее белая рука гладила Готье по голове, ерошила его волосы.
– Наверное, я умру, Готье, – произнесла она все тем же ровным, бесстрастным голосом. – Женщины, случается, умирают при родах. Тогда ты будешь свободен от меня и никто не будет знать, что твоя сестра шлюха.
– Туанетта!
– Это правда, – сказала Антуанетта. – Почему же я не должна говорить этого?
– Потому, моя госпожа, – отозвался Пьетро, – что все, что сделали с вами, ни в коей мере не ваша вина. И еще потому, что вы раните своего брата, произнося такие грубые слова…
Она смотрела на него, склонив голову набок, чтобы лучше разглядеть его лицо.
– Ты добрый, – сказала она, – но не мудрый. То, что происходит с нами, всегда наша вина, ибо в конечном счете с нами нельзя сделать ничего, чего мы не позволили бы.
Она начинала сердить Пьетро. Ему было ее жалко, но она раздражала его.
– Вы маленькая и хрупкая девочка, – сказал он. – Как вы могли сопротивляться?
– Я могла умереть, – сказала она просто. – В первый раз в этом не было греха, потому что я не знала, что они собираются делать со мной. Но потом-то я знала. Я предпочла подчиниться, чтобы сохранить свою жизнь. А некоторые другие девушки не подчинились, они умерли…
– Я понимаю, – прошептал Пьетро.
– В чем грех? Нет, ты не понимаешь, Пьетро. Бог не требует от нас, чтобы мы сохраняли наши жизни. Жизнь не так уж ценна или существенна. Бог требует от нас, чтобы мы оставались верными добру, чтобы мы никогда не склонялись перед злом. Так много людей рождаются на свет, добрый Пьетро. У нашего Отца Небесного нет недостатка в подданных. И в конце концов совершенно неважно, буду ли я жить дальше. А вот то, что я предала Его, что я приняла страшное зло как цену за мою маленькую жизнь, вот это грех – непростительный грех…
– Вы не правы, – возразил Пьетро. – Но сейчас не время обсуждать это. Как только вернется ваш отец, мы должны выехать в Монтроз…
Барон Анри вернулся только под утро. Лицо его было серым от тревоги и страха.
– Отец, – сказал Готье, – мы нашли ее.
Пьетро вовремя подставил барону кресло. После этого он отвернулся. Невозможно было смотреть на озаренное радостью лицо старика – тем более зная, что эта радость будет недолгой.
– Где она? – прошептал барон Анри.
– Там, – показал Готье на соседнюю комнату. – Я думаю, что она спит.
Однако она не спала. Когда отец опустился на колени рядом с постелью, сжимая ее в объятиях, она отвернула голову, избегая его поцелуев.
– Нет, отец, – произнесла она, – не надо, не надо!
Барон Анри уставился на нее.
– Ты не хочешь, чтобы я поцеловал тебя, Туанетта? – спросил он.
– Нет, отец.
– Но, Туанетта, до сих пор…
– До сих пор я была твоей дочерью. Наверное, в чем-то недостойной твоей любви. Но только в самой малости, отец. – Она смотрела мимо него за дверь. – Но не в большом. Не в таком огромном. Не в таком ужасном.
Барон Анри замер. Он сидел, глядя на нее.
– Дай мне твою руку, отец, – попросила Антуанетта. – Нет-нет, не снимай перчатку…
Удивленный барон протянул ей свою большую руку, привыкшую наносить удары и награждать, всегда повинуясь воле Бога.
Антуанетта поцеловала его руку.
– Вот, – сказала она, – я поцеловала тебя, отец, и не замарала твою прекрасную плоть…
– Не замарала? – загремел барон. – Ты?
– Да, отец. Я. Такая, какой я теперь стала.
Она отвернулась к стене и начала плакать.
Пьетро не раз видел, как люди плачут. Но таких
рыданий он не слышал. Никогда.
Готье взял отца за руку и вывел из комнаты.
– Готье, Бога ради… – начал барон Анри.
– Она беременна, отец, – сказал Готье. – Мы нашли ее в “Черном быке”. Ее взяли туда силой н надругались над ней. Но она винит себя, как ты видишь…
Могучие пальцы барона сжали руку его сына.
– Ты говоришь… ты говоришь, что у нее будет ребенок?
– Да, отец.
– О Боже! – прошептал барон Анри.
Пьетро знал, о чем он сейчас думает. Дом Монтрозов будет навеки обесчещен. К тому времени, когда они доберутся до Парижа, даже если им удастся найти какого-нибудь мелкого дворянина, готового за определенную цену жениться на Антуанетте, будет слишком поздно. Дочери больших баронов должны выходить замуж торжественно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
Он убил человека. Он способен на это. А ведь Энцио Синискола, его братья, его отец – все они еще живы.
Он услышал звуки, доносившиеся из соседней комнаты. Звуки исходили откуда-то из глубины горла. Скрипучие, задавленные, приглушенные – ужасные. Это Готье. Матерь Божья, почему он теперь плачет?
Пьетро прошел в ту комнату. Готье стоял на коленях, уткнув голову в колени сестры. Было видно, как сотрясается от рыданий его большое тело.
Пьетро посмотрел на девушку. Она не плакала. Она уже выплакала все слезы.
Пьетро внимательно пригляделся к ней. Она была хорошенькая. Не красавица, но безусловно хорошенькая. На ее лицо, со странным содроганием подумал Пьетро, раньше наверняка было приятно смотреть.
Теперь же, подумал он, ее лицо ужасно.
Он не сразу понял, откуда этот ужас. У нее были правильные черты лица. И хотя ее карие глаза ввалились, а под ними образовались большие синие тени, Антуанетта де Монтроз все равно оставалась хорошенькой.
Потом он понял. Она, как и все остальные, подумал он, как и все другие. Мертвые глаза. Пустые, тусклые. Бегающие из угла в угол комнаты, словно ожидая кого-то…
Кого-то отвратительного. Эти глаза ничему уже не удивляются.
Они смирились. Они полны ненависти, обращенной внутрь, это – перенос на себя самое омерзения, которое ей следовало бы испытывать к тем, кто надругался над ней.
Пьетро понял, что она проклинает Бога за то, что он дал ей эти нежные руки и ноги, эти полушария грудей. Она возненавидела желаемое. Она может изувечить себя – а возможно, избрать своим уделом смерть.
Пьетро положил руку на плечо Готье.
– Не плачьте, – сказал он. – Время плача прошло. Теперь мы должны сделать все, чтобы жизнь вашей сестры стала радостной.
– Радостной! – взорвался Готье. – Святой Боже!
Глаза Антуанетты остановились на Пьетро.
– Я, – начала она ровным голосом, спокойным, до странности бесстрастным, – беременна. Я понятия не имею, кто отец этого ребенка. Готье плачет, потому что мы должны рассказать об этом отцу, когда он придет…
Пьетро почувствовал тошноту.
– Почему вы говорите об этом? – вырвалось у него.
– Потому что ты оруженосец моего брата. Ты будешь жить с нами. Как можно скрыть от тебя такое обстоятельство? Кроме того, ты выглядишь добрым. – Она смотрела мимо него. – Странно, еще не так давно я скорее умерла бы, чем сказала такое. Теперь я могу сказать все, что угодно, – и это не имеет никакого значения.
Ее белая рука гладила Готье по голове, ерошила его волосы.
– Наверное, я умру, Готье, – произнесла она все тем же ровным, бесстрастным голосом. – Женщины, случается, умирают при родах. Тогда ты будешь свободен от меня и никто не будет знать, что твоя сестра шлюха.
– Туанетта!
– Это правда, – сказала Антуанетта. – Почему же я не должна говорить этого?
– Потому, моя госпожа, – отозвался Пьетро, – что все, что сделали с вами, ни в коей мере не ваша вина. И еще потому, что вы раните своего брата, произнося такие грубые слова…
Она смотрела на него, склонив голову набок, чтобы лучше разглядеть его лицо.
– Ты добрый, – сказала она, – но не мудрый. То, что происходит с нами, всегда наша вина, ибо в конечном счете с нами нельзя сделать ничего, чего мы не позволили бы.
Она начинала сердить Пьетро. Ему было ее жалко, но она раздражала его.
– Вы маленькая и хрупкая девочка, – сказал он. – Как вы могли сопротивляться?
– Я могла умереть, – сказала она просто. – В первый раз в этом не было греха, потому что я не знала, что они собираются делать со мной. Но потом-то я знала. Я предпочла подчиниться, чтобы сохранить свою жизнь. А некоторые другие девушки не подчинились, они умерли…
– Я понимаю, – прошептал Пьетро.
– В чем грех? Нет, ты не понимаешь, Пьетро. Бог не требует от нас, чтобы мы сохраняли наши жизни. Жизнь не так уж ценна или существенна. Бог требует от нас, чтобы мы оставались верными добру, чтобы мы никогда не склонялись перед злом. Так много людей рождаются на свет, добрый Пьетро. У нашего Отца Небесного нет недостатка в подданных. И в конце концов совершенно неважно, буду ли я жить дальше. А вот то, что я предала Его, что я приняла страшное зло как цену за мою маленькую жизнь, вот это грех – непростительный грех…
– Вы не правы, – возразил Пьетро. – Но сейчас не время обсуждать это. Как только вернется ваш отец, мы должны выехать в Монтроз…
Барон Анри вернулся только под утро. Лицо его было серым от тревоги и страха.
– Отец, – сказал Готье, – мы нашли ее.
Пьетро вовремя подставил барону кресло. После этого он отвернулся. Невозможно было смотреть на озаренное радостью лицо старика – тем более зная, что эта радость будет недолгой.
– Где она? – прошептал барон Анри.
– Там, – показал Готье на соседнюю комнату. – Я думаю, что она спит.
Однако она не спала. Когда отец опустился на колени рядом с постелью, сжимая ее в объятиях, она отвернула голову, избегая его поцелуев.
– Нет, отец, – произнесла она, – не надо, не надо!
Барон Анри уставился на нее.
– Ты не хочешь, чтобы я поцеловал тебя, Туанетта? – спросил он.
– Нет, отец.
– Но, Туанетта, до сих пор…
– До сих пор я была твоей дочерью. Наверное, в чем-то недостойной твоей любви. Но только в самой малости, отец. – Она смотрела мимо него за дверь. – Но не в большом. Не в таком огромном. Не в таком ужасном.
Барон Анри замер. Он сидел, глядя на нее.
– Дай мне твою руку, отец, – попросила Антуанетта. – Нет-нет, не снимай перчатку…
Удивленный барон протянул ей свою большую руку, привыкшую наносить удары и награждать, всегда повинуясь воле Бога.
Антуанетта поцеловала его руку.
– Вот, – сказала она, – я поцеловала тебя, отец, и не замарала твою прекрасную плоть…
– Не замарала? – загремел барон. – Ты?
– Да, отец. Я. Такая, какой я теперь стала.
Она отвернулась к стене и начала плакать.
Пьетро не раз видел, как люди плачут. Но таких
рыданий он не слышал. Никогда.
Готье взял отца за руку и вывел из комнаты.
– Готье, Бога ради… – начал барон Анри.
– Она беременна, отец, – сказал Готье. – Мы нашли ее в “Черном быке”. Ее взяли туда силой н надругались над ней. Но она винит себя, как ты видишь…
Могучие пальцы барона сжали руку его сына.
– Ты говоришь… ты говоришь, что у нее будет ребенок?
– Да, отец.
– О Боже! – прошептал барон Анри.
Пьетро знал, о чем он сейчас думает. Дом Монтрозов будет навеки обесчещен. К тому времени, когда они доберутся до Парижа, даже если им удастся найти какого-нибудь мелкого дворянина, готового за определенную цену жениться на Антуанетте, будет слишком поздно. Дочери больших баронов должны выходить замуж торжественно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114