Есть старые громады, расплывшиеся под неустанной заботою туч и ветров. О таких сказывают, что древнейший богатырь там лежит либо некий властитель велел войску насыпать шапками. Может быть, и правда. Молодые люди охотно отвергают преданья, бывалые же знают, что много случается в жизни такого, чего никому не придумать. Ребячья доверчивость щедрее скупого неверия взрослых.
Есть курганы помоложе, дедовские, тех лет, когда русские сжигали мертвых и высоко закрывали пепел землей, чтоб прах не осквернялся. Другие курганы ставились для наблюденья за Степью. Иной раз и теперь на них жгут костры, оповещая о половецких набегах. Стоят и земляные крепостцы, издали те же курганы. Насыпают вал очертаньем, как конская подкова, выбирая землю изнутри. Снаружи стенка крута, изнутри полога, во внутреннем углубленье зимой и после летних ливней держится вода, можно напоить лошадь и самому испить при крайности. В такой курган сели половцы. И тут же выслали наверх глядеть. И луки готовят.
Солнце встало на половину дня, тени нет и для половцев. Хорошие дожди с грозами прошли днями, в земляной подкове быть воде, и сейчас половцы припускают коней пить. Травяного коня можно выпаивать и горячим, а овсяного нельзя — запалит жажду и заболеет. Скоро половецкие кони отдохнут. Решатся половцы вырваться? Может быть, хотя сшибок грудь с грудью они не любят, стрелами здесь им не поиграть. Луки есть и у русских, наши половцев постреляют на выходе из горла подковы.
В прошлом, помнится, году боярин Стрига посылал почистить несколько охранных курганов. Поэтому здесь лицо вала круто, подрезано заступами — не влезешь, а с двухсаженной высоты лошадь не спустишь. Человек же может соскочить. Чтобы не получилось осечки, Стрига послал четверых следить с другой стороны. В высокой траве любой уползет, без гончих собак не найдешь.
Слезши с седла, Стрига взял лук и долго примерялся глазами, поднимал, опускал и, растянув тетиву до уха, пустил стрелу вверх, метясь в солнце. Казалось, медленно-медленно уходила в небо стрела, однако же уменьшалась быстро. И вверху, потеряв силу, легла набок, завершая крутую дугу, приостановилась и — ринулась вниз. Идет, идет! Все ускоряя, мчалась вниз железным острием и — скрылась! Попал! Сюда, на три сотни шагов, донесся лошадиный визг, лошадь дико вырвалась наружу между концами земляной подковы. От страха и боли метнулась прямо к русским, и кто-то, размотав аркан, успел набросить петлю на шею нежданной добыче. Стрела, глубоко уйдя в мясо, торчала из крупа — заживет.
— Вот так, друзья, — обратился к своим боярин, — войско нормандского Гийома сделало много вреда войску короля Гарольда, отца жены нашего князя. Стало оно за палисадами в лагере близ Гастингса и крепко билось. Такой вверх брошенной стрелой самому королю выбили глаз. В тех странах тоже стреляют тяжелыми стрелами, как наши.
— Да, — сказал Симон, — мы здесь, в степи, стоим перед половцами, ты же сумел нить протянуть в Англию. А ведь туда пути будет три месяца…
— Так попробуем еще вместе, — предложил боярин. — Кто вызывается? — Но боярин отобрал пятерых. Остальным сказал: — Повремените, ленитесь вы в свободный час заняться воинским делом. В поле же учиться поздно, зря стрелы разбросаете.
Шесть стрел ушли к солнцу и будто бы стайкой упали на головы половцев, но те на этот раз ничем себя не выдали. Повторили еще и еще. В земляной подкове тесно. Половцы догадались прикрыть головы щитами, но лошадей укрыть нечем, тесно там, тошно и нудно стоять, ожидая острожалых гостинцев. Подрезанные снаружи стенки голы, поверху же вала стоит трава меховой шапкой. Там можно спрятаться лежа, там лежат, наблюдая. Плохо стало лежать: жди стрелу не в голову, так в спину, спину прикрыл — в шею ударят. Да и в ногу невелика радость принять стрелу. Конники ездят с круглыми щитами — лицо и туловище прикрыть, с длинным щитом, которым закрывается пеший, верхом не поездишь.
— Проняло! — крикнул Симон.
На земляном валу, выросши из травы, торчал человек, разводя руки, будто для объятий. Один за одним половцы выезжали из курганного вала, как из подземелья или из-под кручи: сначала голова, за ней всадник вырастал над травой. Четверо. Русские, развернувшись, стали вправо и влево от боярина. Оставив спутников в сотне шагов, передний половец бойкой рысцой подъехал к боярину. Половец широко улыбался, будто встретил друга.
— Здравствуй, боярин Длинный Ус! — Он чисто выговаривал русские слова. — Ехал я к тебе гостем, а ты погнал меня, будто волка. Ай-ай!
— А чего же ты, хан, прятался, будто волк? — возразил Стрига. — Гостю положено ехать открыто.
— Поздно выехал, поздно приехал, — все с улыбкой объяснял половец. — Ночью нельзя гостю приходить, а? Пустился я в лесу ночевать. Твои охотники стали зверя гонять, я ушел — зачем охотникам мешать? А ты в засаде сидишь, я испугался, хотел домой уйти, ты не дал.
— Пусто тебе с пустыми речами, хан Долдюк, а по-нашему — Рваное Ухо, — прервал Стрига. — Мир между нами, ты мир нарушил. Слезай с коня, своим скажи, чтоб сдавались. Иначе ни один из вас живой не уйдет. Давай я сам тебе руки свяжу, чтоб с пути удрал ты не волком, а зайцем.
Будто бы ничего смешней не мог сказать боярин. Долдюк, зашедшись смехом, даже за бока взялся:
— Шутишь, ой шутишь! Сам говоришь — мир, а меня вязать вздумал! Слушай!
Смеха как не было. Долдюк выпрямился. Скуластое лицо в редкой бородке разгладилось, вместо щелок жестко глянули серо-зеленые глаза.
— Я в мире не клялся, — сказал хан. — Большие ханы с твоими князьями о мире говорили. Мой улус молчал. Ты меня изловил, а я тебя не боюсь. Не хочешь добром отпустить — биться будем. Побьешь ты нас, мы и твоих жизней возьмем. Хочешь, решим один на один? Я тебя одолею, они, — хан указал на русских, — мои будут. Ты меня свалишь — возьмешь всех моих, на веревке погонишь к себе.
— Вот ты и заговорил по-своему, — ответил боярин. — Всяк зверь шерстью линяет, норов не меняет. Бой приму. Но богатой ты просишь себе доли в чужом месте. Одолеешь — возьмешь себе с моего тела доспех и оружие, а тебя и твоих мои добром отпустят. Я одолею — всех твоих возьму. Не согласен, иди, прячься в курган, буду силой брать.
Не дожидаясь ответа, Стрига крикнул долдюковым провожатым:
— Слыхали? Поняли, чего я хочу?
Те в ответ закивали головами, прикладывая руки к груди: поняли и согласны.
— И еще тебе, как гостю, почет окажу, — сказал Стрига. — Мой конь твоего коня выше и сильней, будем пешими спорить.
Хан Долдюк косо усмехнулся:
— Щедро даришь, боярин. Сам о том хотел тебя просить. Далеко ты видишь, мысль видишь.
Чтоб не мешала высокая трава, посекли дикие колосья и подвытоптали малую лужайку, шагов десять длины и чуть поменьше ширины.
Два края у лужаечки — русский, на нем стал боярин, у него за спиной свои конники, а еще Сула течет и крепость Кснятин стоит;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184
Есть курганы помоложе, дедовские, тех лет, когда русские сжигали мертвых и высоко закрывали пепел землей, чтоб прах не осквернялся. Другие курганы ставились для наблюденья за Степью. Иной раз и теперь на них жгут костры, оповещая о половецких набегах. Стоят и земляные крепостцы, издали те же курганы. Насыпают вал очертаньем, как конская подкова, выбирая землю изнутри. Снаружи стенка крута, изнутри полога, во внутреннем углубленье зимой и после летних ливней держится вода, можно напоить лошадь и самому испить при крайности. В такой курган сели половцы. И тут же выслали наверх глядеть. И луки готовят.
Солнце встало на половину дня, тени нет и для половцев. Хорошие дожди с грозами прошли днями, в земляной подкове быть воде, и сейчас половцы припускают коней пить. Травяного коня можно выпаивать и горячим, а овсяного нельзя — запалит жажду и заболеет. Скоро половецкие кони отдохнут. Решатся половцы вырваться? Может быть, хотя сшибок грудь с грудью они не любят, стрелами здесь им не поиграть. Луки есть и у русских, наши половцев постреляют на выходе из горла подковы.
В прошлом, помнится, году боярин Стрига посылал почистить несколько охранных курганов. Поэтому здесь лицо вала круто, подрезано заступами — не влезешь, а с двухсаженной высоты лошадь не спустишь. Человек же может соскочить. Чтобы не получилось осечки, Стрига послал четверых следить с другой стороны. В высокой траве любой уползет, без гончих собак не найдешь.
Слезши с седла, Стрига взял лук и долго примерялся глазами, поднимал, опускал и, растянув тетиву до уха, пустил стрелу вверх, метясь в солнце. Казалось, медленно-медленно уходила в небо стрела, однако же уменьшалась быстро. И вверху, потеряв силу, легла набок, завершая крутую дугу, приостановилась и — ринулась вниз. Идет, идет! Все ускоряя, мчалась вниз железным острием и — скрылась! Попал! Сюда, на три сотни шагов, донесся лошадиный визг, лошадь дико вырвалась наружу между концами земляной подковы. От страха и боли метнулась прямо к русским, и кто-то, размотав аркан, успел набросить петлю на шею нежданной добыче. Стрела, глубоко уйдя в мясо, торчала из крупа — заживет.
— Вот так, друзья, — обратился к своим боярин, — войско нормандского Гийома сделало много вреда войску короля Гарольда, отца жены нашего князя. Стало оно за палисадами в лагере близ Гастингса и крепко билось. Такой вверх брошенной стрелой самому королю выбили глаз. В тех странах тоже стреляют тяжелыми стрелами, как наши.
— Да, — сказал Симон, — мы здесь, в степи, стоим перед половцами, ты же сумел нить протянуть в Англию. А ведь туда пути будет три месяца…
— Так попробуем еще вместе, — предложил боярин. — Кто вызывается? — Но боярин отобрал пятерых. Остальным сказал: — Повремените, ленитесь вы в свободный час заняться воинским делом. В поле же учиться поздно, зря стрелы разбросаете.
Шесть стрел ушли к солнцу и будто бы стайкой упали на головы половцев, но те на этот раз ничем себя не выдали. Повторили еще и еще. В земляной подкове тесно. Половцы догадались прикрыть головы щитами, но лошадей укрыть нечем, тесно там, тошно и нудно стоять, ожидая острожалых гостинцев. Подрезанные снаружи стенки голы, поверху же вала стоит трава меховой шапкой. Там можно спрятаться лежа, там лежат, наблюдая. Плохо стало лежать: жди стрелу не в голову, так в спину, спину прикрыл — в шею ударят. Да и в ногу невелика радость принять стрелу. Конники ездят с круглыми щитами — лицо и туловище прикрыть, с длинным щитом, которым закрывается пеший, верхом не поездишь.
— Проняло! — крикнул Симон.
На земляном валу, выросши из травы, торчал человек, разводя руки, будто для объятий. Один за одним половцы выезжали из курганного вала, как из подземелья или из-под кручи: сначала голова, за ней всадник вырастал над травой. Четверо. Русские, развернувшись, стали вправо и влево от боярина. Оставив спутников в сотне шагов, передний половец бойкой рысцой подъехал к боярину. Половец широко улыбался, будто встретил друга.
— Здравствуй, боярин Длинный Ус! — Он чисто выговаривал русские слова. — Ехал я к тебе гостем, а ты погнал меня, будто волка. Ай-ай!
— А чего же ты, хан, прятался, будто волк? — возразил Стрига. — Гостю положено ехать открыто.
— Поздно выехал, поздно приехал, — все с улыбкой объяснял половец. — Ночью нельзя гостю приходить, а? Пустился я в лесу ночевать. Твои охотники стали зверя гонять, я ушел — зачем охотникам мешать? А ты в засаде сидишь, я испугался, хотел домой уйти, ты не дал.
— Пусто тебе с пустыми речами, хан Долдюк, а по-нашему — Рваное Ухо, — прервал Стрига. — Мир между нами, ты мир нарушил. Слезай с коня, своим скажи, чтоб сдавались. Иначе ни один из вас живой не уйдет. Давай я сам тебе руки свяжу, чтоб с пути удрал ты не волком, а зайцем.
Будто бы ничего смешней не мог сказать боярин. Долдюк, зашедшись смехом, даже за бока взялся:
— Шутишь, ой шутишь! Сам говоришь — мир, а меня вязать вздумал! Слушай!
Смеха как не было. Долдюк выпрямился. Скуластое лицо в редкой бородке разгладилось, вместо щелок жестко глянули серо-зеленые глаза.
— Я в мире не клялся, — сказал хан. — Большие ханы с твоими князьями о мире говорили. Мой улус молчал. Ты меня изловил, а я тебя не боюсь. Не хочешь добром отпустить — биться будем. Побьешь ты нас, мы и твоих жизней возьмем. Хочешь, решим один на один? Я тебя одолею, они, — хан указал на русских, — мои будут. Ты меня свалишь — возьмешь всех моих, на веревке погонишь к себе.
— Вот ты и заговорил по-своему, — ответил боярин. — Всяк зверь шерстью линяет, норов не меняет. Бой приму. Но богатой ты просишь себе доли в чужом месте. Одолеешь — возьмешь себе с моего тела доспех и оружие, а тебя и твоих мои добром отпустят. Я одолею — всех твоих возьму. Не согласен, иди, прячься в курган, буду силой брать.
Не дожидаясь ответа, Стрига крикнул долдюковым провожатым:
— Слыхали? Поняли, чего я хочу?
Те в ответ закивали головами, прикладывая руки к груди: поняли и согласны.
— И еще тебе, как гостю, почет окажу, — сказал Стрига. — Мой конь твоего коня выше и сильней, будем пешими спорить.
Хан Долдюк косо усмехнулся:
— Щедро даришь, боярин. Сам о том хотел тебя просить. Далеко ты видишь, мысль видишь.
Чтоб не мешала высокая трава, посекли дикие колосья и подвытоптали малую лужайку, шагов десять длины и чуть поменьше ширины.
Два края у лужаечки — русский, на нем стал боярин, у него за спиной свои конники, а еще Сула течет и крепость Кснятин стоит;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184