Это не по-нашему, не по-человечески, так люди не поступают, так могут мыслить только К-мигранты, не люди. Боюсь даже представить, что будет, если они возьмутся за нас всерьез.
Забава рассеянно полистала раскрытую книгу, поправила волосы.
– Вы пытались объяснить им, что судьба Конструктора не только в наших руках, в руках исполнительного органа защитной системы цивилизации? Что мы действуем от имени и по поручению человечества?
– Представителей человечества, – поправил Железовский ворчливо. – А это не одно и то же. Всемирный референдум неизбежен, люди уже обладают полной информацией о БВ, о гипотезах, связанных с ним, и от обсуждения проблемы не уйти.
– Я и не призываю решать проблему келейно, однако сколько людей – столько и мнений. Я боюсь, что общественное мнение не совпадает с единственно верным решением проблемы. Гуманизм – изначально мироощущение сильного народа, но всегда ли в борьбе за существование побеждали гуманисты? А новая встреча с Конструктором – суть борьба за существование, и не понимая этого, человечество запросто может погубить себя.
– И все же у меня иная точка зрения, хотя я и выполняю волю Совета. Можно обойтись и без мордобития, тем более, что мы не контактируем с Конструктором напрямую.
Забава закинула ногу за ногу, покачала головой.
– Не узнаю тебя, Аристарх. Вы, русские, всегда отличались размахом и удалью: раззудись, плечо, размахнись, рука! Неужто иссякла былая удаль? Подмок порох? Душа запросила покоя?
Железовский сбычился, посмотрел на ее колени, выглянувшие из-под халата, неожиданно улыбнулся:
– Ты выбрала не лучшую из пословиц, могу привести сотню других, отвечающих ситуации. Например: гром не грянет, мужик не перекрестится. Дитя плачет, мать не разумеет. Или такую вот: удалой долго не думает.
Боянова засмеялась.
– Да, пословиц у вас много, на все случаи жизни, это я знаю. Есть и такая: женский ум лучше всяких дум. Мужских, естественно. Нам предстоит из двух зол выбрать меньшее: то ли «задавить» Конструктора в «струну», уничтожив тем самым самое древнее из всех разумных существ, то ли позволить ему уничтожить нас, – при столкновении ли БВ с Системой, или при выходR Конструктора из БВ. Вот и решай.
Помолчали, хорошо понимая друг друга и без слов.
– Что мы можем противопоставить К-мигрантам? – тихо спросила Забава. – Кроме бесстрашия, мужества и силы воли безопасников и пограничников?
– А этого мало?
– Мало! – жестко отрезала Боянова. – Все ваши императивы, штатные режимы, оперативные сети рассчитаны на человека, на его логику, интеллект, мораль и этику, но сам говорил, К-мигранты – нелюди! И подход к ним нужен иной.
– Да какой другой? – поморщился Железовский. – Какой подход нужен существам, отличным от нас только способом появления на свет. Да и какое право «де юре» мы имеем считать их не людьми? И если начать судить о них с этой точки зрения, то кто тогда мы?
– Бедный Аристарх, – грустно проговорила Боянова. – Бедный «роденовский мыслитель». Как же ты все-таки зажат в рамках моральных конструктивов, закрепощен страхом ошибки и ложными представлениями о гуманизме. Если нас не станет, к чему тогда все твои рассуждения о жестокости, насилии и праве выбора?
Снова помолчали. Потом Железовский украдкой сделал пальцами знак, отгоняющий нечистую силу.
– Я останусь?
Забава покачала головой, и комиссар послушно встал.
– Не обижайся. – В голосе женщины прозвучали усталость и печаль. – Я не нуждаюсь в заботе, ты знаешь.
Железовский, несмотря на габариты и вес, двинулся к двери совершенно бесшумно, на пороге оглянулся.
– Ты ошибаешься, Забава.
– В чем, мастер?
– В том, что не нуждаешься в заботе… не говоря уж о любви. Выражаясь высоким штилем – все доброе в душе рождает только любовь, остальное – от лукавого. Покойной ночи.
Вышел.
Забава посидела немного в той же позе, потом улыбнулась и, вырастив из стены зеркало, долго рассматривала себя, сначала в халате, затем обнаженную, то приглаживая волосы, то распуская их по плечам. Вздохнула. Свет торшера медленно сжался в точку, угас. Комнату бесплотным туманом затопил мрак, И тогда стало видно, что лицо Забавы чуть светится изнутри, словно расплавленное стекло, и свечение это пульсирует в такт сердцу.

За нами – мы сами
Дежурный гранд-оператор транспортной базы погранслужбы «Фиорд-III» Ольбор Шелланнер, по личным причинам с нетерпением ждавший конца смены, был приятно удивлен, когда позвонил шеф-распорядитель базы и сообщил, что смена заявится на два часа раньше.
Переглянувшись с напарником, Шелланнер, скрывая радость, кивнул, потом спохватился:
– Что-нибудь случилось? Или мы не укладываемся в график?
Лицо шеф-распорядителя с тяжелым подбородком, мясистым носом и прозрачными глазами, с длинными баками и бородкой «а ля викинг» не дрогнуло.
– Центр попросил изменить программу стажировки, поэтому вас сменит экипаж Стенсена.
– Я никого из них не знаю?
– Нет, но это не имеет значения.
– Да вы его не слушайте, он согласен, – вмешался напарник Шелланнера, продолжая мысленный диалог с инком-координатором: транспортные потоки шли густо, база обслуживала не только норвежско-шведско-финский регион, но и Вневемелье, поэтому, несмотря на компьютерное координирование, распределение транспорта по заявкам всегда требовало вмешательства человека.
– Я могу направить их и в другой корпус, – сказал шеф-распорядитель меланхолически.
– Нет-нет, все нормально, – поспешил согласиться Шелланнер. – Пусть проходят контроль.
Спустя несколько минут в уютный зал-пост первого корпуса базы, снабжающего потребителей космотехникой среднетоннажного класса, вошли двое в стандартных коричневых комби обслуживающего базу персонала.
Они остановились в центре зала, за вырастающими из пола «тюльпанами» кресел управления, внутри которых, как пестики и тычинки в чаше цветка, сидели операторы первой вечерней смены, заступившей в шесть часов вечера.
«Лепестки» эмканов мысленного (пси) и звукоуправления, связи с компьютером контроля среды, аварийной и пожарной службы, сдублированные трижды, у одного из «тюльпанов»-кресел отогнулись в стороны, «тюльпан» раскрылся, из него выпрыгнул Ольбор Шелланнер. Выгнул спину, разминаясь.
– Стенсен, – представился первый из сменщиков, – рослый молодой человек с прищуренными до узких щелочек глазами.
– Порядок, – отозвался Шелланнер, пряча нетерпение, с удивлением глядя на второго сменщика. – Желаю спокойного дежурства. Это и есть ваш стажер?
Стенсен на мгновение поднял тяжелые веки, затем снова сощурился, но как ни был увлечен Шелланнер своими мыслями, он отметил какую-то странность в облике дежурного.
– А что, есть сомнения? – спросил стажер неожиданным басом;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156