тихий непрерывный шелест переговоров доносился из динамиков; стенные виомы то вспыхивали цветными волнами, то гасли, – за стенами кабинета кипела жизнь миллиардов человеческих существ, в большинстве своем не предполагающих, что над ними, над их спокойным бытием навис дамоклов меч неизвестности.
– Так что мы решим? – очень тихо и спокойно спросил Северов. – Мы, понимаете? Не полумифический Сеятель, «серый призрак», – мы сами?
– Ждать, – холодно и тоже спокойно отозвался Джаваир. – Выигрывает в конечном итоге тот, кто не имеет пределов терпению. Непосредственной опасности нет, мы эвакуировали всю рабочую примарсианскую зону. Вот если Конструктор вздумает выйти за пределы Марса… Что ж, тогда остается последний шаг, о котором почему-то никто из вас не произнес ни слова. Никто! А ведь вы руководители главных организующих центров человечества!
– Не кори, – нахмурился Северов. – Мы тоже способны ошибаться. К сожалению. Разве что ошибки наши обходятся дороже… в этом ты прав. Что же это за шаг?
– Контакт!
По наступившему молчанию Джаваир определил всю глубину замешательства собеседников.
– Вы не так меня поняли, друзья, – мягко сказал он. – Я имел в виду контакт с остальными сверхоборотнями.
– Ты с ума сошел, – сказал Торанц. – Они же вышли из нашего звездного рукава.
– Да, вышли, но все же догнать их можно. Догнать и попытаться убедить забрать с собой Конструктора. Шанс невелик, но он есть.
– Думайте, – сказал Северов. – Думайте, асы. Времени у нас нет. Вступайте в контакт со сверхоборотнями, с серыми людьми, с чертом и дьяволом, но придумайте что-нибудь!
* * *
Грехов включил запись, и распахнувшиеся стены комнаты ввели его в концертный зал Большого Кремлевского дворца в Москве, заполненный до отказа. Три века служил этот зал искусству, и даже в век совершеннейшей видеопередачи, эйдопластической техники и сенсорных эффектов он не устарел; было что-то трогательно-нежное в том сложном комплексе чувств, с которым люди приходили в этот зал: словно ветер старины, древности и… детства овевал его, заставляя с особой остротой чувствовать приобщение к прекрасному, вспоминать подернутые пеплом времени страницы жизни древней столицы мира, и приходить сюда снова и снова…
Грехов не раз бывал во дворце, был и в тот вечер, когда впервые дал о себе знать ансамбль «Василиск», рожденный талантом его руководителя, композитора и певца Веселина Ярова. Эту запись он тоже смотрел не однажды, но для Диего Вирта концерт «Василиска» был откровением.
После того, как замолк ручей хрустальных звуков и замер голос певца, Диего долго сидел в темноте без движения, думал о чем-то своем, словно забыл о существовании друга. Когда наконец свет вспыхнул и вокруг них сомкнулись стены комнаты, затерянной в недрах деймосской базы, Диего поднял голову и посмотрел на Грехова, глядевшего на него со странным выражением на лице.
– Ты что-то задумал, – утвердительно сказал он.
Грехов усмехнулся, выключил видеорейдер и спрятал кристалл записи в карман. Походив по комнате, в которой ничего не было, кроме трех кресел и пульта управления домашней роботехникой, встроенного в стену, он поколдовал над пультом, и стенной виом воспроизвел вид Марса с высоты орбиты Деймоса: громадный пухлый оранжевый шар, на котором уже нельзя было разобрать ни морей, ни горных хребтов, ни каньонов и метеоритных кратеров. Лишь чередующиеся полосы оранжевого и бурого цвета – свидетели глобального урагана, поднявшего в воздух планеты веками накапливавшуюся силиконовую пыль и песок.
– Музыка – универсальный язык человечества, – сказал наконец Грехов, – как и математика. Чьи слова – не помню, но ты мог их оценить, слушая запись. Пока наши попытки контакта с Конструктором заканчивались неудачами, а я хочу на всех мыслимых диапазонах, в том числе и в звуковом, передать Конструктору шедевры человеческой музыки.
– Идея не новая, – с едва заметным колебанием сказал Диего.
– Это если использовать ее прямо, буквально. Я же хочу дать не просто музыку, а ту, которая по тысячелетнему опыту человечества наиболее восприимчива детьми. Понимаешь? Ведь Конструктор – еще малыш, ребенок, мать ему требуется, или отец, уж не знаю, кто у них был. Но был! Я дам ему колыбельную, материнские песни без слов и со словами, успокаивающие мелодии, песни, несущие нежность и любовь. Пусть прислушается и поймет, что не одинок, что мы предлагаем помощь. И еще хорошо бы дать психомузыку последних лет, соответствующую устойчивой полосе положительного спектра эмоций.
– Детская музыка?.. Что ж, по-моему, неплохо. Может быть, он хоть чуть-чуть притихнет, посмотрит на свою разрушенную колыбель. Только сможешь ли ты убедить ученых, занятых контактом, имеющих собственные разработанные до мелочей теории, что твоя гипотеза имеет право на существование?
Грехов сжал кулаки, в глазах его мелькнул знакомый упрямый огонек.
– Я не собираюсь никому доказывать. Пусть ученые пробуют свои программы на оборотнях, как предложил Джаваир, а я попробую проверить свою идею сам, монтаж записи почти готов.
Диего грустно покивал, тяжело поднялся и подошел к Габриэлю.
– Ты все-таки здорово изменился, Ли. Извини, но у тебя был великолепный дар убеждения окружающих в своей правоте, этот дар меня всегда удивлял. А теперь его нет, ты все хочешь сделать сам, по-своему, и тверд ли в собственной правоте – неизвестно.
– Может быть, все дело в том, что раньше я управлял людьми, а теперь только самим собой?
– Может быть. Не знаю, легче ли от этого…
– Кому?
– Нам всем. Мне тоже… тебе самому.
Грехов резко толкнул пальцем пульт, постоял, хмуро глядя, как тот самостоятельно прячется в стену, потом вдруг посветлел лицом и достал из кармана небольшую видеокассету.
– Хочешь посмотреть на сына? Уже разговаривает!
Диего улыбнулся и взял кассету…
Через час модуль Грехова снялся со стартодрома деймосской базы и устремился к Марсу, туда, откуда взирал на космос не затронутый ураганом исполинский черный глаз Конструктора. Вслед за ним стартовал и патрульный когг Диего. В их обязанности входило наблюдение за участком околопланетного пространства над Конструктором, чтобы суета его исследователей не превратилась в бедствие: очень часто лихие научные сотрудники опускались со своими приборами слишком низко во взбаламученную атмосферу Марса, пересекая границу безопасности и норовя сесть Конструктору «на голову», и тогда спасателям приходилось чуть ли не силой возвращать их на прежние высоты.
Дежурство Диего совпало по времени с ночью в том широтном поясе Марса, где зловещим грибом рос Конструктор.
Когг медленно дрейфовал в тени планеты. В ходовой рубке на этот раз находились лишь пилот модуля и сам Диего:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
– Так что мы решим? – очень тихо и спокойно спросил Северов. – Мы, понимаете? Не полумифический Сеятель, «серый призрак», – мы сами?
– Ждать, – холодно и тоже спокойно отозвался Джаваир. – Выигрывает в конечном итоге тот, кто не имеет пределов терпению. Непосредственной опасности нет, мы эвакуировали всю рабочую примарсианскую зону. Вот если Конструктор вздумает выйти за пределы Марса… Что ж, тогда остается последний шаг, о котором почему-то никто из вас не произнес ни слова. Никто! А ведь вы руководители главных организующих центров человечества!
– Не кори, – нахмурился Северов. – Мы тоже способны ошибаться. К сожалению. Разве что ошибки наши обходятся дороже… в этом ты прав. Что же это за шаг?
– Контакт!
По наступившему молчанию Джаваир определил всю глубину замешательства собеседников.
– Вы не так меня поняли, друзья, – мягко сказал он. – Я имел в виду контакт с остальными сверхоборотнями.
– Ты с ума сошел, – сказал Торанц. – Они же вышли из нашего звездного рукава.
– Да, вышли, но все же догнать их можно. Догнать и попытаться убедить забрать с собой Конструктора. Шанс невелик, но он есть.
– Думайте, – сказал Северов. – Думайте, асы. Времени у нас нет. Вступайте в контакт со сверхоборотнями, с серыми людьми, с чертом и дьяволом, но придумайте что-нибудь!
* * *
Грехов включил запись, и распахнувшиеся стены комнаты ввели его в концертный зал Большого Кремлевского дворца в Москве, заполненный до отказа. Три века служил этот зал искусству, и даже в век совершеннейшей видеопередачи, эйдопластической техники и сенсорных эффектов он не устарел; было что-то трогательно-нежное в том сложном комплексе чувств, с которым люди приходили в этот зал: словно ветер старины, древности и… детства овевал его, заставляя с особой остротой чувствовать приобщение к прекрасному, вспоминать подернутые пеплом времени страницы жизни древней столицы мира, и приходить сюда снова и снова…
Грехов не раз бывал во дворце, был и в тот вечер, когда впервые дал о себе знать ансамбль «Василиск», рожденный талантом его руководителя, композитора и певца Веселина Ярова. Эту запись он тоже смотрел не однажды, но для Диего Вирта концерт «Василиска» был откровением.
После того, как замолк ручей хрустальных звуков и замер голос певца, Диего долго сидел в темноте без движения, думал о чем-то своем, словно забыл о существовании друга. Когда наконец свет вспыхнул и вокруг них сомкнулись стены комнаты, затерянной в недрах деймосской базы, Диего поднял голову и посмотрел на Грехова, глядевшего на него со странным выражением на лице.
– Ты что-то задумал, – утвердительно сказал он.
Грехов усмехнулся, выключил видеорейдер и спрятал кристалл записи в карман. Походив по комнате, в которой ничего не было, кроме трех кресел и пульта управления домашней роботехникой, встроенного в стену, он поколдовал над пультом, и стенной виом воспроизвел вид Марса с высоты орбиты Деймоса: громадный пухлый оранжевый шар, на котором уже нельзя было разобрать ни морей, ни горных хребтов, ни каньонов и метеоритных кратеров. Лишь чередующиеся полосы оранжевого и бурого цвета – свидетели глобального урагана, поднявшего в воздух планеты веками накапливавшуюся силиконовую пыль и песок.
– Музыка – универсальный язык человечества, – сказал наконец Грехов, – как и математика. Чьи слова – не помню, но ты мог их оценить, слушая запись. Пока наши попытки контакта с Конструктором заканчивались неудачами, а я хочу на всех мыслимых диапазонах, в том числе и в звуковом, передать Конструктору шедевры человеческой музыки.
– Идея не новая, – с едва заметным колебанием сказал Диего.
– Это если использовать ее прямо, буквально. Я же хочу дать не просто музыку, а ту, которая по тысячелетнему опыту человечества наиболее восприимчива детьми. Понимаешь? Ведь Конструктор – еще малыш, ребенок, мать ему требуется, или отец, уж не знаю, кто у них был. Но был! Я дам ему колыбельную, материнские песни без слов и со словами, успокаивающие мелодии, песни, несущие нежность и любовь. Пусть прислушается и поймет, что не одинок, что мы предлагаем помощь. И еще хорошо бы дать психомузыку последних лет, соответствующую устойчивой полосе положительного спектра эмоций.
– Детская музыка?.. Что ж, по-моему, неплохо. Может быть, он хоть чуть-чуть притихнет, посмотрит на свою разрушенную колыбель. Только сможешь ли ты убедить ученых, занятых контактом, имеющих собственные разработанные до мелочей теории, что твоя гипотеза имеет право на существование?
Грехов сжал кулаки, в глазах его мелькнул знакомый упрямый огонек.
– Я не собираюсь никому доказывать. Пусть ученые пробуют свои программы на оборотнях, как предложил Джаваир, а я попробую проверить свою идею сам, монтаж записи почти готов.
Диего грустно покивал, тяжело поднялся и подошел к Габриэлю.
– Ты все-таки здорово изменился, Ли. Извини, но у тебя был великолепный дар убеждения окружающих в своей правоте, этот дар меня всегда удивлял. А теперь его нет, ты все хочешь сделать сам, по-своему, и тверд ли в собственной правоте – неизвестно.
– Может быть, все дело в том, что раньше я управлял людьми, а теперь только самим собой?
– Может быть. Не знаю, легче ли от этого…
– Кому?
– Нам всем. Мне тоже… тебе самому.
Грехов резко толкнул пальцем пульт, постоял, хмуро глядя, как тот самостоятельно прячется в стену, потом вдруг посветлел лицом и достал из кармана небольшую видеокассету.
– Хочешь посмотреть на сына? Уже разговаривает!
Диего улыбнулся и взял кассету…
Через час модуль Грехова снялся со стартодрома деймосской базы и устремился к Марсу, туда, откуда взирал на космос не затронутый ураганом исполинский черный глаз Конструктора. Вслед за ним стартовал и патрульный когг Диего. В их обязанности входило наблюдение за участком околопланетного пространства над Конструктором, чтобы суета его исследователей не превратилась в бедствие: очень часто лихие научные сотрудники опускались со своими приборами слишком низко во взбаламученную атмосферу Марса, пересекая границу безопасности и норовя сесть Конструктору «на голову», и тогда спасателям приходилось чуть ли не силой возвращать их на прежние высоты.
Дежурство Диего совпало по времени с ночью в том широтном поясе Марса, где зловещим грибом рос Конструктор.
Когг медленно дрейфовал в тени планеты. В ходовой рубке на этот раз находились лишь пилот модуля и сам Диего:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156