Все. Тетрадочка моя за апрель и добрую половину мая благополучно заканчивается – скоро начну заполнять последнюю страничку. Происшествий за последние два месяца было великое множество, но, конечно, самое важное – это приезд с разведывательной целью графа де Нарбонна, генерал-адъютанта самого Бонапарта.
Завтра в канцелярии обращусь к Протопопову, заведующему оной, или же к коллежскому секретарю Валуа (он всегда так внимателен к каждой моей просьбе) и попрошу для себя новенькую тетрадочку. Надеюсь, что со временем и она будет наполнена описанием дел и событий, совершенных во славу государя императора и Отечества нашего и непременно достойных и государя, и Отечества! Уж постараюсь! Я полагаю, что от работы высшей воинской полиции (а ведомство сие, скажу совершенно не таясь, есть в полном смысле слова мое кровное детище) в нынешнее время зависит слишком многое в нашей многотрудной жизни, ибо явно близится страшнейшее испытание для всех нас, обитающих в пределах великой империи.
Может быть, даже можно сказать, что воинская полиция никогда не была нужна так на Руси, как сейчас.
Мая 18 дня. Двенадцатый час ночи
Не так давно вернулся с ужина у Барклая-де-Толли. Естественно, была госпожа министерша и, естественно, в окружении его адъютантов плюс полковник Закревский, всезнающий, нагловатый и хитрый.
Среди приглашенных из свиты государя было несколько заметных особ: генерал-адъютанты Балашов и Волконский, граф Аракчеев и генерал от кавалерии Беннигсен.
Волконский смотрел на меня косо, а вот Балашов (о времена! о нравы!) все время заискивающе мне улыбался. И одновременно в его взгляде явно прочитывался вопрос: знаю ли я о той записке, что он на днях подал императору?!
Однако я, делая вид, что ничего не понимаю, был с ним ровен и сух. На его фальшиво-ласковые вопросы отвечал всегда односложно и слишком кратко. Он, без всякого сомнения, чувствовал это и, вероятно, внутренне дрожал. Что ж, поделом ему!
Барон Беннигсен (в графское достоинство был возведен в 1813 году. – Позднейшее примечание Я. И. де Санглена) не столь показался мне кичлив и задирист, как при первом знакомстве. А я все разглядывал с плохо скрываемым любопытством убийцу российского императора Павла.
Высокий, сухощавый, с длинным лицом и орлиным носом, с видной осанкой, прямым станом и холодной физиономией, он поразил меня своей наружностью между круглыми, скуластыми и курносыми лицами русских офицеров (особенно он контрастировал с блинообразным лицом дежурного генерала Кикина).
Кстати, генерал Беннигсен, хоть он и состоит при особе государя и прибыл в его свите, здешний житель: у него громадные имения в Виленском крае – более тысячи душ (он их получил за то, что еще в 1794 году разбил поляков при Солах и, переправившись вплавь через Неман, нанес им поражение у Олиты). Кроме того, в начале нынешнего столетия он был тут губернатором. Обо всем этом рассказал мне сотрудник моей канцелярии Карл Иваныч Валуа, человек дельный и дотошный.
Граф Аракчеев, сидевший подле Беннигсена, был ко мне в высшей степени милостив.
Он довольно подробно и даже заинтересованно расспрашивал о том, как устроена высшая воинская полиция, много ли удалось выловить агентов Бонапарта, каков штат моей канцелярии, доволен ли я военным министром.
И еще мы с графом в этот вечер много вспоминали о моей службе при нем, когда он был военным министром, а я вернулся в Петербург после моей парижской ссоры с князем Петром Михалычем Волконским.
Кстати, последний за сделанное нами вдвоем описание генерального штаба армии Наполеона получил звание генерал-адъютанта, а я, представьте себе, получил… выговор, который был дан мне на основании доноса Волконского, таким именно образом отблагодарившего меня за работу.
При этом граф Аракчеев объяснил мне, что выговор сей делается для проформы и что никакого значения ему придавать на самом деле не стоит, ибо государь на меня отнюдь не гневается; он только не хочет расстраивать вспыльчивого да обидчивого Волконского. Аракчеев еще добавил, что государь на самом деле гневается на Волконского, коему оказалось недостаточно генерал-адъютантских погон, и он хотел еще денежной награды.
В качестве совета мне граф Аракчеев добавил: «Эх, любезный друг, советую вам следовать русской пословице: с сильным не дерись, с богатым не тягайся».
Между прочим, князь Волконский во время обеда располагался неподалеку от нас, и мы на него весьма весело поглядывали. Он же в это время хмуро и сердито пил шампанское, фужер за фужером, а в нашу сторону даже и не смотрел и сидел как-то вполоборота. Будто отворачивался от нас. Он вообще почти ни с кем не разговаривал; мною же и графом Аракчеевым, без всякого сомнения, оставался недоволен.
Вечер прошел не так скучно (не исключено, это произошло и потому, что вид надутого, молчащего и недовольно косящегося в мою сторону князя Волконского ужасно меня веселил), как обычно бывает у графа Барклая-де-Толли.
Воинственная супруга главнокомандующего в присутствии именитых гостей была чуть более мирной, чем обычно, приглушив слегка свой командирский тон. Но, конечно, стальные нотки все равно проскальзывали, и на главнокомандующего она смотрела, как всегда, сурово и явно осуждающе.
Да, я совсем было запамятовал.
Ужин почтил своим присутствием сам канцлер Николай Петрович Румянцев. Но его появление и его присутствие на ужине у Барклая-де-Толли представляли собой одну немую сцену, заключавшую в себе немало комического.
Канцлер и в самом деле окончательно оглох и вообще был сильно не в духе, раздраженный, малоразговорчивый, недовольный.
Ничего не поделаешь: за изменой следует расплата – это совершенно справедливо.
Так и должно быть.
Конечно, обидно, что нет ни малейшей возможности арестовать графа, чрезвычайно обидно. Но то, что его оставляют номинальным канцлером, то есть оставляют в роли откровенного паяца, для графа Румянцева, столь важного, столь самолюбивого, придающего своей особе повышенное значение, есть самое несомненное наказание, чуть ли не издевательство.
Хе-хе, графа оставляют канцлером, но при этом полностью отставляют от дел. Полностью!!! Да, только так и можно проучить его, коли нет возможности предать суду и повесить за измену. А так он остается человеком как будто публичным, вершителем судеб Российской империи и одновременно никем и, значит, всеобщим посмешищем.
Да, да, именно так и надо поступить, дабы впредь неповадно было.
Полагаю, что император Александр Павлович принял единственно верное решение, поступив подобным образом.
Ежели нельзя казнить, пусть хотя бы изменнику будет стыдно.
Да, Николай Петрович Румянцев формально пока числится канцлером, но его дипломатическая карьера, без всякого сомнения, у нас на глазах окончательно и бесповоротно завершилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41