Вживаюсь в роль. Дома переодеваюсь и хожу в гриме. Няня, увидев меня, рассмеялась. Я разозлилась на нее, захлопнула дверь. Она старая и глупая!
Пытаюсь проникнуть в мою роль, войти в глубину характера моего персонажа: вот я влюблена в Хлестакова. Но как же так? Почему? Ведь он ничтожество, фигляр, пьяница! Дурак, в конце концов! Так не бывает! Вот я люблю Алешу. И это мне понятно. Он совсем не такой. Умный, обаятельный, нежный, тактичный. Красивый, мужественный. У него такой красивый рот, и нос, и лоб. А руки! Можно влюбиться в одни только руки!
Но все это в моей работе над ролью никуда не ведет. Нужно найти какие-то точки соприкосновения - то, что мне понятно и близко, во что могла бы влюбиться и я.
Снова воображаю себе дурашливое лицо лопоухого Петрова, нашего Хлестакова, - нет, ничего не получается.
И не получится, потому что думаю все время только об Алеше - он будет сегодня ужинать с нами. Сижу у окна и смотрю на улицу. А там осень, холод, дождь, лужи.
Вдруг пришла дурацкая мысль, что вот сейчас умру, и эта мостовая, и это полуопавшее дерево, пробежавшая мокрая собака, и это дождливое небо над Ростовом - это все. Это и есть вся моя жизнь. Кошмар!
Идет!
Дописываю вечером.
Алеша очень интересно рассказывал, как в начале войны он с родителями и младшим братом был в Германии и как всех русских отправляли в Швейцарию. Людям, которые жили там годами, дали на сборы 24 часа! Они переехали через Боденское озеро на пароходе с самим Качаловым! Возвращались через Италию морем до Греции.
Где он только уже не побывал, а я ничего, кроме этого проклятого Ростова, не видела! Оказывается, “Тайная вечеря” Леонардо, написанная на стене трапезной монастыря в Милане, погибает! Он написал ее масляными красками, и слой краски тоненькими лепестками свертывается в трубочки и отделяется от стены. Я не удержалась и воскликнула: “Какой ужас!”. А Саша, дурак, сказал: “Тысячи людей гибнут в окопах, а тут краски!”. Я так и сказала ему: “Дурак!”. Мы с братом стали ругаться, и Алеша - мой умница - так тактично снова нас помирил!
Из Салоник поездом их повезли в Сербию. Причем везли бесплатно, потому что русская кровь лилась из-за Сербии: контролер проверил вместо билетов паспорта с нашим гербом. Леша рассказал, что серб глядел на русских сочувственно, а это было до обидного незаслуженно. “А мы что - кровь проливали? - сказал Алеша. - Мы только бежали, ворчали на неудобства и безденежье да враждовали из-за лишнего местечка!”
Потом они приехали в Болгарию, оттуда в Румынию - там на пароходе по Дунаю к Черному морю. Алеша сказал, что это похоже на низовья Волги. Папа спросил: “А Измаил? Вы же проплывали мимо Измаила!”. Алеша засмеялся и рассказал, что увидел Измаил совершенно случайно - вышел покурить. “А весь Измаил - это вроде нашей донской пристани-баржи”. - “И все?” - “И все”.
Устала, нет времени и сил писать.
Лешенька! Я тебя люблю и целую! До завтра!
5 октября 1915 г. Понедельник.
Опять этот Забугский! Он доведет меня до петли! Сегодня на контрольной работе он ходил по классу, следя, чтобы никто не списывал. Каждый раз, проходя мимо, он останавливался за моей спиной, заглядывал через плечо в мою пустую тетрадку и шипел: “Шикарно! Шикарно!”. Я чуть не разрыдалась. Наклонялся так близко, что я чувствовала его дыхание - отвратительное. Один раз мне даже показалось, что он тронул мои волосы - наверно, еле сдержался, чтобы не схватить меня за косу и не отодрать. И все почесывает свою бородавку!
Дописываю после ужина. Рассказала только что о моем мучителе, а папа сказал, что Забугский в прошлом году похоронил жену, которая умерла при родах вместе с младенцем. Я не знала. Почему люди такие злые? Почему я такая злая?
9 октября 1915 г. Пятница.
Сегодня была у Алеши, он хотел познакомить меня со своими родителями. Было немножко страшно. Алеша потом мне сказал, что я им понравилась! Очень симпатичные люди. И видели целый мир, жили в разных странах. Его отец рассказывал, как ему пришлось в 1894 году пережить страшное землетрясение в Константинополе, когда за две минуты погибли 2000 человек. Еще он сказал, что видел высоко на стене Святой Софии след кровавой руки султана, который тот оставил, когда верхом въехал в церковь через горы трупов после осады города.
Ну почему я нигде не была? Господи, так хочется увидеть мир!
Родители Алексея много говорили о Варшаве, где они прожили столько лет. Рассказывали, что поляки русских всегда не любили, и даже приказчики в магазинах, услышав русскую речь, сразу начинали “не розумить по-русску”, а прохожие, если спросишь дорогу, посылали “москалей” в неправильном направлении. А я все молчала и вдруг заявила, что мы, русские, не умеем держать зло и всем все прощаем, и рассказала, как Нюся в письме написала, что из-за сочувствия к Польше в “Жизни за царя” теперь наш народный герой умирает не от польских сабель, а от мороза. Все рассмеялись, а я страшно смутилась, но Алеша так хорошо посмотрел на меня, что мне тоже стало легко, и я хохотала вместе со всеми.
Младший брат Алексея - очень симпатичный мальчишка, но жуткий зануда - прибежал к брату в комнату и никак не хотел идти к себе. Алеша обещал показать ему фокус, и только за эту мзду Тимошка согласился уйти: Алеша налил в детское ведерко воды и во дворе стал крутить им так, что вода из перевернутого вверх дном ведерка не выливалась.
Мы целовались, потом говорили про театр, потом он спросил про госпиталь, в который я хожу. А я там уже давно не была, и мне стало стыдно. Алеша стал говорить, что его мучает, что другие должны воевать, а он отсиживается в тылу. Он не подлежит призыву. И еще сказал, что его дед по матери - немец.
Я просто не знала, что такое настоящее сильное чувство! Теперь я люблю. Теперь, я знаю, настоящее.
12 октября 1915 г. Понедельник.
Женя демонстративно - назло мне - ухаживает за Лялей. Пусть. Мне это даже смешно.
13 октября 1915 г. Вторник.
Сегодня Алеша сказал, что хочет пойти на фронт. Мне стало страшно. Он хочет пойти добровольцем. “Я не имею права оставаться чистеньким при всеобщей грязи”.
Мне страшно.
15 октября 1915 г. Четверг.
Сегодня сказала наконец маме, что хочу стать актрисой и после окончания гимназии поеду в Москву поступать на драматические курсы. Сперва она молчала, потом ее как прорвало. Стала кричать, что никуда меня не пустит, потому что меня затянет, как она выразилась, “омут богемной жизни”. А я заявила ей, что решительно считаю буржуазную спокойную жизнь с ее сплошным обманом и скукой куда хуже - и хочу посвятить себя искусству. Она бросилась к буфету за каплями: “Да что ты понимаешь в театре? Все мечтают стать ермоловыми или савиными, а становятся содержанками богатых мерзавцев и изображают бедных поселянок в тысячных серьгах или превращаются в театральных кляч на сорокарублевое жалованье!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120