Каждый час промедления грозил нам грандиозными штрафами и резким уменьшением гонорара. Через две недели я на несколько дней прекращу гастроли и вернусь в Мурмелон за новым аэропланом, но тебя уже там не будет, и я знаю, что...» – Тут Мациевич оторвался от письма и сказал: – Дальше, Иван Михайлович, очень личное...
* * *
Мурмелонское летное поле было усеяно народом.
У посадочной полосы стоял стол, за которым восседала экзаменационная комиссия.
Заканчивая полет, на полосу садились три аэроплана: один впереди, два других чуть сзади. Зрители бурно аплодировали.
Аэропланы закончили пробег у самого стола комиссии. Из первого аппарата выпрыгнул Иван Заикин, из двух других – немец Шмидт и итальянец Пинетти. Все трое четко подошли к столу экзаменационной комиссии. Встали три члена комиссии. Анри Фарман представил им своих учеников.
– Имею честь, господа, рекомендовать своих учеников. Мсье Шмидт, мсье Пинетти и мсье... Заикин, – чуть запнувшись, произнес он. – Вы сами все видели, господа. – Фарман развел руками, как бы показывая, что он сделал все, что мог.
Пожилой француз-авиатор, по виду– глава комиссии, с интересом разглядывал Заикина. Потом что-то тихо сказал Фарману.
– Мой аппарат рассчитан и на больший вес. Он может выдержать и слона, – улыбнулся Фарман. – Если бы слон умел летать.
– Полагаю, слона выучить было бы легче, чем этого русского, – вставил другой член комиссии по-французски.
– Вы совершенно правы, мсье, – льстиво улыбнулся Фарман.
Иван Михайлович Заикин с тревогой вслушивался в непонятную речь.
Пожилой авиатор взял со стола диплом и зачитал его. Затем вручил диплом Заикину и пожал ему руку.
Деланно поморщился, как бы от крепкого рукопожатия Ивана Михайловича, и потрогал его мускулы через рукав пилотской кожаной куртки.
– Мсье будет лучшим авиатором среди борцов и... лучшим борцом среди авиаторов...
Заикин с напряжением вслушивался в чужую фразу, подумал и сказал по-русски:
– Благодарствуйте. Живы будем – не помрем.
* * *
А через несколько дней Мациевич провожал Заикина домой на парижском вокзале. Они стояли на перроне, ожидая, когда подадут состав.
–... в общем, все это достаточно серьезно, и за час до отхода поезда всего и не скажешь, – проговорил Мациевич.
– А ты мне самую суть, – попросил Заикин и по привычке погладил лошадиную морду.
– Сейчас попробую... Мне кажется, что Россия минует и смуты, и духовную гибель, на которые обречены многие нации и страны в нашем только что начавшемся веке, если овладеет вершинами науки и порожденной ею техники. Не очень сложно? Все понятно?
– А чего ж не понять? Хочешь жить – умей вертеться. – Заикин сделал хитроватую паузу и добавил: – Но вертись по науке, изучая законы вращения, чтобы тебя на барьер не выбросило и не разметало по первым рядам зрителей. Так?
Мациевич улыбнулся:
– Так... Можно и так.
– Ты в Россию вернешься – не бросай меня. Я тебя там с господином Куприным познакомлю. Вы люди друг к другу очень подходящие.
– Сочту за честь.
– А если вдруг Клава из Испании приедет... Ты скажи ей... – смутился Заикин.
– Скажу.
– И скажи, коли будет хоть малейшая возможность получить ангажемент в Россию, – пусть берет. Я ее там сильно ждать буду.
– Обязательно скажу. Я тут тебе маленький подарочек приготовил...
Мациевич вынул из фиакра большой элегантный портфель и достал оттуда знаменитую чемпионскую муаровую ленту Заикина с золотыми медалями. Порылся еще немного и достал золотые часы Заикина, которые они вместе закладывали в ломбард.
– Возьми, пожалуйста, Иван Михайлович, свои часы и награды и носи их на здоровье и счастье, – чуточку торжественно сказал Мациевич.
При виде такого количества золота у извозчика отвалилась челюсть от изумления и испуга.
– Господи! Лев Макарыч, как же это тебе удалось?! – потрясенно спросил Заикин. – Ведь копеечки же за душой не было!
– Бери, – коротко сказал Мациевич и сам надел чемпионскую ленту на мощную заикинскую шею.
– Стой, стой! – встревожился Заикин, быстро стянул с себя сюртук и жилет и надел ленту прямо на рубашку. – А то ненароком и сопрут в толчее.
Концы ленты с медалями он заправил прямо в брюки, а сверху надел жилет, сюртук и аккуратно застегнул их на все пуговицы.
– Не видать? – спросил Заикин.
– Все в порядке, – рассмеялся Мациевич. – Держи часы.
– Нет, – твердо сказал Заикин. – Ты часы эти себе в презент оставь. Пусть у тебя по мне память будет. Может, мы с тобой когда-нибудь в России с одного поля взлетать будем, а я тебя и спрошу: «Который час, Лев Макарыч?» А ты эти часики вынешь и вспомнишь, как Ивана-дурака на аэроплане в чужой стране летать учил. А, Лев Макарыч? – И Заикин расхохотался.
– Спасибо, Иван Михайлович.
– Слышь, Лев Макарыч! Ты давай возвращайся скорей... Мы с тобой всю Россию в новую веру переведем! В истинно христианскую воздухоплавательную! Ты со своей колокольни – инженерно-авиаторской, а я со своей...
– Садись, Иван Михайлович. Пора уже, – сказал Мациевич.
Они влезли в фиакр. Извозчик, подозрительно оглядываясь на них, тронул лошадь.
Заикин был возбужден. Он схватил своими огромными лапами руку Мациевича и с безудержной страстью проговорил:
– У меня уже Петька Ярославцев в Харьков выехал, первые гастроли заделывать, а потом по всей России летать буду! По всем уголкам, где людишки еще тележного скрипа боятся! Вот помяни мое слово, ты через месяц вернешься – такое обо мне услышишь!
* * *
На мерцающем экране харьковского кинотеатра «Синематограф» появились неровные, подпрыгивающие титры:
«Полет и падение Ивана Заикина».
А внизу, чуть правее экрана, на фальшивящем фортепьяно тапер играл «Барыня, барыня! Сударыня-барыня!..»
«Русское синематографическое общество гг. Харитонова и Картамонова».
И опять:
«Полет и падение Ивана Заикина».
На экране многотысячная толпа. Бегают мальчишки. Вдалеке на поле аэроплан начинает разбег. Взлетает...
«Барыня, барыня! Сударыня-барыня!..»
Восторженные лица зрителей. Кричащие рты. Полицейские лошади приседают на задние ноги от страха.
«Барыня, барыня! Сударыня-барыня!..»
Титр: «Подул ветер!»
Аэроплан на экране делает крен, пытается выровняться и...
Застывшие зрители в зале. Семечковая кожура прилипла к нижней губе. Баба кормит грудью младенца – глаза устремлены в мерцающий экран.
«Барыня, барыня! Сударыня-барыня!..» – тупо молотит тапер.
На экране конвульсивно дергается аэроплан и как падающая коробка врезается в землю.
Кормящая баба ахает. Мальчишка шмыгает носом. Гимназист застыл в оцепенении.
«Барыня» – и мгновенный переход – «На сопках Маньчжурии».
А у кассы харьковского «Синематографа» длинная очередь.
По всему фронтону – «Полет и падение Заикина». И приглушенные звуки вальса из зрительного зала
– Так ему и надо, антихристу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
* * *
Мурмелонское летное поле было усеяно народом.
У посадочной полосы стоял стол, за которым восседала экзаменационная комиссия.
Заканчивая полет, на полосу садились три аэроплана: один впереди, два других чуть сзади. Зрители бурно аплодировали.
Аэропланы закончили пробег у самого стола комиссии. Из первого аппарата выпрыгнул Иван Заикин, из двух других – немец Шмидт и итальянец Пинетти. Все трое четко подошли к столу экзаменационной комиссии. Встали три члена комиссии. Анри Фарман представил им своих учеников.
– Имею честь, господа, рекомендовать своих учеников. Мсье Шмидт, мсье Пинетти и мсье... Заикин, – чуть запнувшись, произнес он. – Вы сами все видели, господа. – Фарман развел руками, как бы показывая, что он сделал все, что мог.
Пожилой француз-авиатор, по виду– глава комиссии, с интересом разглядывал Заикина. Потом что-то тихо сказал Фарману.
– Мой аппарат рассчитан и на больший вес. Он может выдержать и слона, – улыбнулся Фарман. – Если бы слон умел летать.
– Полагаю, слона выучить было бы легче, чем этого русского, – вставил другой член комиссии по-французски.
– Вы совершенно правы, мсье, – льстиво улыбнулся Фарман.
Иван Михайлович Заикин с тревогой вслушивался в непонятную речь.
Пожилой авиатор взял со стола диплом и зачитал его. Затем вручил диплом Заикину и пожал ему руку.
Деланно поморщился, как бы от крепкого рукопожатия Ивана Михайловича, и потрогал его мускулы через рукав пилотской кожаной куртки.
– Мсье будет лучшим авиатором среди борцов и... лучшим борцом среди авиаторов...
Заикин с напряжением вслушивался в чужую фразу, подумал и сказал по-русски:
– Благодарствуйте. Живы будем – не помрем.
* * *
А через несколько дней Мациевич провожал Заикина домой на парижском вокзале. Они стояли на перроне, ожидая, когда подадут состав.
–... в общем, все это достаточно серьезно, и за час до отхода поезда всего и не скажешь, – проговорил Мациевич.
– А ты мне самую суть, – попросил Заикин и по привычке погладил лошадиную морду.
– Сейчас попробую... Мне кажется, что Россия минует и смуты, и духовную гибель, на которые обречены многие нации и страны в нашем только что начавшемся веке, если овладеет вершинами науки и порожденной ею техники. Не очень сложно? Все понятно?
– А чего ж не понять? Хочешь жить – умей вертеться. – Заикин сделал хитроватую паузу и добавил: – Но вертись по науке, изучая законы вращения, чтобы тебя на барьер не выбросило и не разметало по первым рядам зрителей. Так?
Мациевич улыбнулся:
– Так... Можно и так.
– Ты в Россию вернешься – не бросай меня. Я тебя там с господином Куприным познакомлю. Вы люди друг к другу очень подходящие.
– Сочту за честь.
– А если вдруг Клава из Испании приедет... Ты скажи ей... – смутился Заикин.
– Скажу.
– И скажи, коли будет хоть малейшая возможность получить ангажемент в Россию, – пусть берет. Я ее там сильно ждать буду.
– Обязательно скажу. Я тут тебе маленький подарочек приготовил...
Мациевич вынул из фиакра большой элегантный портфель и достал оттуда знаменитую чемпионскую муаровую ленту Заикина с золотыми медалями. Порылся еще немного и достал золотые часы Заикина, которые они вместе закладывали в ломбард.
– Возьми, пожалуйста, Иван Михайлович, свои часы и награды и носи их на здоровье и счастье, – чуточку торжественно сказал Мациевич.
При виде такого количества золота у извозчика отвалилась челюсть от изумления и испуга.
– Господи! Лев Макарыч, как же это тебе удалось?! – потрясенно спросил Заикин. – Ведь копеечки же за душой не было!
– Бери, – коротко сказал Мациевич и сам надел чемпионскую ленту на мощную заикинскую шею.
– Стой, стой! – встревожился Заикин, быстро стянул с себя сюртук и жилет и надел ленту прямо на рубашку. – А то ненароком и сопрут в толчее.
Концы ленты с медалями он заправил прямо в брюки, а сверху надел жилет, сюртук и аккуратно застегнул их на все пуговицы.
– Не видать? – спросил Заикин.
– Все в порядке, – рассмеялся Мациевич. – Держи часы.
– Нет, – твердо сказал Заикин. – Ты часы эти себе в презент оставь. Пусть у тебя по мне память будет. Может, мы с тобой когда-нибудь в России с одного поля взлетать будем, а я тебя и спрошу: «Который час, Лев Макарыч?» А ты эти часики вынешь и вспомнишь, как Ивана-дурака на аэроплане в чужой стране летать учил. А, Лев Макарыч? – И Заикин расхохотался.
– Спасибо, Иван Михайлович.
– Слышь, Лев Макарыч! Ты давай возвращайся скорей... Мы с тобой всю Россию в новую веру переведем! В истинно христианскую воздухоплавательную! Ты со своей колокольни – инженерно-авиаторской, а я со своей...
– Садись, Иван Михайлович. Пора уже, – сказал Мациевич.
Они влезли в фиакр. Извозчик, подозрительно оглядываясь на них, тронул лошадь.
Заикин был возбужден. Он схватил своими огромными лапами руку Мациевича и с безудержной страстью проговорил:
– У меня уже Петька Ярославцев в Харьков выехал, первые гастроли заделывать, а потом по всей России летать буду! По всем уголкам, где людишки еще тележного скрипа боятся! Вот помяни мое слово, ты через месяц вернешься – такое обо мне услышишь!
* * *
На мерцающем экране харьковского кинотеатра «Синематограф» появились неровные, подпрыгивающие титры:
«Полет и падение Ивана Заикина».
А внизу, чуть правее экрана, на фальшивящем фортепьяно тапер играл «Барыня, барыня! Сударыня-барыня!..»
«Русское синематографическое общество гг. Харитонова и Картамонова».
И опять:
«Полет и падение Ивана Заикина».
На экране многотысячная толпа. Бегают мальчишки. Вдалеке на поле аэроплан начинает разбег. Взлетает...
«Барыня, барыня! Сударыня-барыня!..»
Восторженные лица зрителей. Кричащие рты. Полицейские лошади приседают на задние ноги от страха.
«Барыня, барыня! Сударыня-барыня!..»
Титр: «Подул ветер!»
Аэроплан на экране делает крен, пытается выровняться и...
Застывшие зрители в зале. Семечковая кожура прилипла к нижней губе. Баба кормит грудью младенца – глаза устремлены в мерцающий экран.
«Барыня, барыня! Сударыня-барыня!..» – тупо молотит тапер.
На экране конвульсивно дергается аэроплан и как падающая коробка врезается в землю.
Кормящая баба ахает. Мальчишка шмыгает носом. Гимназист застыл в оцепенении.
«Барыня» – и мгновенный переход – «На сопках Маньчжурии».
А у кассы харьковского «Синематографа» длинная очередь.
По всему фронтону – «Полет и падение Заикина». И приглушенные звуки вальса из зрительного зала
– Так ему и надо, антихристу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29