Продохнуть невозможно. А при моем профессионально обостренном восприятии…
– Экая вы у нас тонкая штучка с «обостренным восприятием»!..
Я чувствовал, что еще недостаточно протрезвел, и поэтому вел себя несколько более агрессивно, чем следовало.
– А мыться, зубы чистить вы не пойдете? – проворчал я.
– Уже! – мягко ответил Ангел, не обращая внимания на мой хамоватый тон. – Даже побриться успел.
– Это когда же? – недоверчиво спросил я.
– А вот пока вы были в колонии у Толика-Натанчика и слушали его разговор с отцом Михаилом за часовней. Так вам интересно, что было дальше?
– Еще бы!
Слышно было, как открывались и захлопывались двери купе, кто-то тяжело топал по коридору вагона, за окном мелькали знакомо-забытые областные картинки, а на столике, без малейшего участия проводника, уже стояли два стакана с крепким чаем. И в воздухе купе витали совсем не мои воспоминания о внучке Кате, а превосходный аромат свежезаваренного «Эрл Грея»…
– Ну, так вот, – сказал Ангел, садясь за стол. – Итак, ПРОШЛО ДЕСЯТЬ ЛЕТ!
– Эй, эй! – придержал я его. – Мне нужно знать, что происходило и в этот период!..
– Хорошо. Если вы настаиваете, тогда – вкратце…
* * *
В пятнадцать лет Лидочка Петрова основательно забеременела.
Матери исполнителей этого эпохального события – Эсфирь Анатольевна (по паспорту – Натановна) Самошникова и Наталья Кирилловна Петрова, – как две усталые лошади, положили головы на плечи друг другу и рыдали ровно сорок пять минут – академический час.
После чего внутри них прозвучал звонок об окончании обязательного в таких случаях плача и возникло обоюдоприемлемое непоколебимое решение: «РЕБЕНКА – ОСТАВИТЬ!!!»
С готовностью защищать это свое решение до последней капли крови они явились к единственному взрослому мужчине в их уже почти общей семье – к полковнику милиции Николаю Дмитриевичу Петрову.
Стояла невыносимая жара, и худенький, жилистый полковник в одних трусах, на которых веселенькие медвежата били в маленькие барабанчики, сидел на раскаленной, душной кухне и пил холодное пиво.
– Чего это вы обе такие зареванные? – спросил полковник Петров. – Лидка влипла, что ли?
– Да… – хором сказали вероятные в недалеком будущем бабушки. – Но мы решили…
– Я не знаю, что вы там решили, – жестко перебил их полковник в трусах с медведиками. – Но ребенок останется!!! Никаких абортов! Фирка! Прекрати плакать… Наташка, возьми себя в руки немедленно! Будет так, как сказал я!
Тогда Фирка и Наташка все-таки еще немножко поплакали друг у дружки на плече и тоже стали пить холодное пиво вместе с очень решительным полковником Петровым.
– Конечно, – рассуждал Николай Дмитриевич, – Лидку за это надо было бы выдрать как Сидорову козу, но тут мы малость припозднились. Они, по-моему, уже лет с тринадцати трахаются…
– Коля!!! – в ужасе воскликнула Наталья Кирилловна.
Но Петров даже внимания не обратил на этот стыдливо-праведный всплеск своей жены. Подлил всем троим холодного пивка и мечтательно предложил:
– А Тольке хорошо было бы морду набить.
Фирочка с сомнением посмотрела на очень худенького полковника в трусах и робко произнесла:
– Коля… Ты же сам был на Зимнем стадионе, когда он выиграл юношеское первенство республики по вольной борьбе в среднем весе. В нем же семьдесят два килограмма страшных мускулов!.. Это в пятнадцать-то лет… Умоляю тебя, будь осторожен, Коля!
– Тоже верно… – Полковник сам подивился легкомысленности своего предложения и полез в холодильник за очередными бутылками…
* * *
Все мы, Фирочка и Толик, Николай Дмитриевич с Натальей Кирилловной и Лидочкой и ваш покорный слуга, жили практически на три дома – в квартире Самошниковых, у Петровых и в сорока километрах от Ленинграда, в деревне Виша, что между Куйвозе и Вартемяги, в бывшем доме дяди Вани Лепехина, подаренном им Толику-Натанчику.
Там же у дома, в тенистом уголке сада, под единственной яблонькой, среди кустов дикорастущей сирени, похоронили все четыре урны с прахом Вани Лепехина, Натана и Любови Лифшиц и Сереги Самошникова…
С урнами Любови Абрамовны и Сергея Алексеевича никаких хлопот не было – их в свое время домой принесли, где они и стояли до перевоза их в деревню, в свой садик при собственном доме…
А вот урны Натана Моисеевича и Вани Лепехина, уже вмазанные в специальную «похоронную» стену крематория, никак не хотели выдавать. Ссылались на какие-то правила, раздраженно листали инструкции, разговаривали пренебрежительно и невежливо. Обхамили даже Николая Дмитриевича Петрова, несмотря на его удостоверение полковника милиции!..
Помню, я тогда очень рассердился! И хотя Ангелам это совершенно противопоказано – я ничего не мог с собой поделать. А может быть, во мне уже начали происходить какие-то Земные качественные изменения?.. Это после двадцати к нам приходит некая взвешенная терпимость, а в пятнадцать лет из тебя рвется навстречу всему миру такой заряд самоуверенного максимализма, что можно ожидать чего угодно…
Я поехал в крематорий, нашел тех людей, которые отказали Фирочке, Толику и полковнику Петрову в возврате урн с прахом двух закадычных дружков – Вани Лепехина и Натана Лифшица, и…
…на следующий день эти же люди привезли к нам домой на Бутлерова уже слегка покрытые плесенью, вынутые из крематорской «стены плача» эти две урны. И были так любезны, что Фирочка, святая душа, растрогалась и даже дала им двадцать пять рублей…
– Ага! – Я очень обрадовался своему открытию. – Значит, Ангелы-Хранители все-таки имеют право на «карающие» действия?!
– Нет, нет! – возразил мне Ангел. – Может быть, в самом крайнем случае, в самом экстремальном, ради спасения кого-то, когда уже нет иного выхода… Но в крематории я просто сделал так, что эти недобрые люди сами… заметьте себе, господин писатель, сами почувствовали свою мелкотравчатую ничтожность и в корне, опять-таки – сами, решили изменить свое отношение к людям, приходящим к ним за помощью!..
Кстати, с захоронением этих четырех урн в нашем саду тоже были свои заморочки. Однако тут мне не пришлось даже пальцем шевельнуть…
Вечно нетрезвые, я бы даже сказал – постоянно не просыхающие, деревенские власти в количестве трех человек – бывший секретарь парткома сельсовета, «главный», но единственный бухгалтер и бывший Председатель сельсовета, ныне Глава местной администраций – очень возмутились таким фактом абсолютно незаконного захоронения! Дескать, при местной церкви есть небольшое сельское кладбище, там и извольте совершать свои погребения! А чтоб на собственном подворье, в саду – где это видано, где это слыхано?!! Вот вызовем санэпидстанцию из района и посмотрим, как вы будете эти свои урны перезахоранивать! Да и то если наш батюшка, отец Гурий, разрешит вам такое захоронение…
Потому как есть сигналы, что нынешний несовершеннолетний владелец бывшего лепехинского дома – уголовник, а в некоторых урнах – не больно-то христианский пепел!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
– Экая вы у нас тонкая штучка с «обостренным восприятием»!..
Я чувствовал, что еще недостаточно протрезвел, и поэтому вел себя несколько более агрессивно, чем следовало.
– А мыться, зубы чистить вы не пойдете? – проворчал я.
– Уже! – мягко ответил Ангел, не обращая внимания на мой хамоватый тон. – Даже побриться успел.
– Это когда же? – недоверчиво спросил я.
– А вот пока вы были в колонии у Толика-Натанчика и слушали его разговор с отцом Михаилом за часовней. Так вам интересно, что было дальше?
– Еще бы!
Слышно было, как открывались и захлопывались двери купе, кто-то тяжело топал по коридору вагона, за окном мелькали знакомо-забытые областные картинки, а на столике, без малейшего участия проводника, уже стояли два стакана с крепким чаем. И в воздухе купе витали совсем не мои воспоминания о внучке Кате, а превосходный аромат свежезаваренного «Эрл Грея»…
– Ну, так вот, – сказал Ангел, садясь за стол. – Итак, ПРОШЛО ДЕСЯТЬ ЛЕТ!
– Эй, эй! – придержал я его. – Мне нужно знать, что происходило и в этот период!..
– Хорошо. Если вы настаиваете, тогда – вкратце…
* * *
В пятнадцать лет Лидочка Петрова основательно забеременела.
Матери исполнителей этого эпохального события – Эсфирь Анатольевна (по паспорту – Натановна) Самошникова и Наталья Кирилловна Петрова, – как две усталые лошади, положили головы на плечи друг другу и рыдали ровно сорок пять минут – академический час.
После чего внутри них прозвучал звонок об окончании обязательного в таких случаях плача и возникло обоюдоприемлемое непоколебимое решение: «РЕБЕНКА – ОСТАВИТЬ!!!»
С готовностью защищать это свое решение до последней капли крови они явились к единственному взрослому мужчине в их уже почти общей семье – к полковнику милиции Николаю Дмитриевичу Петрову.
Стояла невыносимая жара, и худенький, жилистый полковник в одних трусах, на которых веселенькие медвежата били в маленькие барабанчики, сидел на раскаленной, душной кухне и пил холодное пиво.
– Чего это вы обе такие зареванные? – спросил полковник Петров. – Лидка влипла, что ли?
– Да… – хором сказали вероятные в недалеком будущем бабушки. – Но мы решили…
– Я не знаю, что вы там решили, – жестко перебил их полковник в трусах с медведиками. – Но ребенок останется!!! Никаких абортов! Фирка! Прекрати плакать… Наташка, возьми себя в руки немедленно! Будет так, как сказал я!
Тогда Фирка и Наташка все-таки еще немножко поплакали друг у дружки на плече и тоже стали пить холодное пиво вместе с очень решительным полковником Петровым.
– Конечно, – рассуждал Николай Дмитриевич, – Лидку за это надо было бы выдрать как Сидорову козу, но тут мы малость припозднились. Они, по-моему, уже лет с тринадцати трахаются…
– Коля!!! – в ужасе воскликнула Наталья Кирилловна.
Но Петров даже внимания не обратил на этот стыдливо-праведный всплеск своей жены. Подлил всем троим холодного пивка и мечтательно предложил:
– А Тольке хорошо было бы морду набить.
Фирочка с сомнением посмотрела на очень худенького полковника в трусах и робко произнесла:
– Коля… Ты же сам был на Зимнем стадионе, когда он выиграл юношеское первенство республики по вольной борьбе в среднем весе. В нем же семьдесят два килограмма страшных мускулов!.. Это в пятнадцать-то лет… Умоляю тебя, будь осторожен, Коля!
– Тоже верно… – Полковник сам подивился легкомысленности своего предложения и полез в холодильник за очередными бутылками…
* * *
Все мы, Фирочка и Толик, Николай Дмитриевич с Натальей Кирилловной и Лидочкой и ваш покорный слуга, жили практически на три дома – в квартире Самошниковых, у Петровых и в сорока километрах от Ленинграда, в деревне Виша, что между Куйвозе и Вартемяги, в бывшем доме дяди Вани Лепехина, подаренном им Толику-Натанчику.
Там же у дома, в тенистом уголке сада, под единственной яблонькой, среди кустов дикорастущей сирени, похоронили все четыре урны с прахом Вани Лепехина, Натана и Любови Лифшиц и Сереги Самошникова…
С урнами Любови Абрамовны и Сергея Алексеевича никаких хлопот не было – их в свое время домой принесли, где они и стояли до перевоза их в деревню, в свой садик при собственном доме…
А вот урны Натана Моисеевича и Вани Лепехина, уже вмазанные в специальную «похоронную» стену крематория, никак не хотели выдавать. Ссылались на какие-то правила, раздраженно листали инструкции, разговаривали пренебрежительно и невежливо. Обхамили даже Николая Дмитриевича Петрова, несмотря на его удостоверение полковника милиции!..
Помню, я тогда очень рассердился! И хотя Ангелам это совершенно противопоказано – я ничего не мог с собой поделать. А может быть, во мне уже начали происходить какие-то Земные качественные изменения?.. Это после двадцати к нам приходит некая взвешенная терпимость, а в пятнадцать лет из тебя рвется навстречу всему миру такой заряд самоуверенного максимализма, что можно ожидать чего угодно…
Я поехал в крематорий, нашел тех людей, которые отказали Фирочке, Толику и полковнику Петрову в возврате урн с прахом двух закадычных дружков – Вани Лепехина и Натана Лифшица, и…
…на следующий день эти же люди привезли к нам домой на Бутлерова уже слегка покрытые плесенью, вынутые из крематорской «стены плача» эти две урны. И были так любезны, что Фирочка, святая душа, растрогалась и даже дала им двадцать пять рублей…
– Ага! – Я очень обрадовался своему открытию. – Значит, Ангелы-Хранители все-таки имеют право на «карающие» действия?!
– Нет, нет! – возразил мне Ангел. – Может быть, в самом крайнем случае, в самом экстремальном, ради спасения кого-то, когда уже нет иного выхода… Но в крематории я просто сделал так, что эти недобрые люди сами… заметьте себе, господин писатель, сами почувствовали свою мелкотравчатую ничтожность и в корне, опять-таки – сами, решили изменить свое отношение к людям, приходящим к ним за помощью!..
Кстати, с захоронением этих четырех урн в нашем саду тоже были свои заморочки. Однако тут мне не пришлось даже пальцем шевельнуть…
Вечно нетрезвые, я бы даже сказал – постоянно не просыхающие, деревенские власти в количестве трех человек – бывший секретарь парткома сельсовета, «главный», но единственный бухгалтер и бывший Председатель сельсовета, ныне Глава местной администраций – очень возмутились таким фактом абсолютно незаконного захоронения! Дескать, при местной церкви есть небольшое сельское кладбище, там и извольте совершать свои погребения! А чтоб на собственном подворье, в саду – где это видано, где это слыхано?!! Вот вызовем санэпидстанцию из района и посмотрим, как вы будете эти свои урны перезахоранивать! Да и то если наш батюшка, отец Гурий, разрешит вам такое захоронение…
Потому как есть сигналы, что нынешний несовершеннолетний владелец бывшего лепехинского дома – уголовник, а в некоторых урнах – не больно-то христианский пепел!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74