– А нужно девятнадцать. У меня по рапортичке летают пятьдесят семь человек. А восемнадцать буханок – это только на пятьдесят четыре... – обеспокоенно сказал Кацуба, заглядывая в рапортичку.
– Ну, старшина... – покровительственно улыбаясь, негромко сказал хлеборез, – шо, нельзя восемнадцать разделить на пятьдесят семь? Комиссия какая-то приехала из округа. Мне же ее еще кормить нужно. Иисус Христос пятью хлебами десять тысяч накормил... – Он доверчиво придвинул к Кацубе свою разъевшуюся физиономию.
И в ту же секунду Кацуба молниеносно сгреб его за горло и одной рукой чуть не до половины вытащил этого здоровенного парня из окна хлеборезки.
– Это хорошо, что ты помнишь Священное Писание, – тихо и ласково сказал ему Кацуба. – Там еще одна прибауточка была: «не укради...» Не помнишь, сука?
Хлеборез стал синеть и закатывать глаза. Нож выпал из его руки.
Кацуба отшвырнул его в глубь хлеборезки и так же тихо сказал:
– Девятнадцатую!
И на прилавок раздаточного окна откуда-то снизу вылезла девятнадцатая буханка.
– О, – удовлетворенно сказал Кацуба, – это уже другой разговор.
* * *
На КП учебного аэродрома стоял генерал Лежнев в шлемофоне и кожаной куртке. Только что отлетал и теперь покуривал в окружении нескольких офицеров. Тут же стоял и капитан Хижняк.
Офицеры держались с Лежневым свободно, но почтительно.
Садился самолет. Руководитель полетов, подполковник с повязкой на рукаве, что-то говорил в микрофон, не сводя глаз с самолета. И когда самолет приземлился, сказал облегченно:
– Хорошо... Заруливайте на стоянку. Все. – И отложил микрофон в сторону.
– Твой? – спросил генерал у Хижняка и показал на самолет, подруливающий к стоянке.
Хижняк полистал блокнот и посмотрел на часы.
– Мой, – уверенно ответил он.
– Что, мужики? – обратился генерал ко всем остальным. – Лучшая эскадрилья на сегодняшний день! По всем параметрам. Надо бы отметить...
– С тебя причитается, Хижняк! – сказал руководитель полетов.
– Слушаюсь, товарищ подполковник.
– Не, братцы! Это вы меня не так поняли, – протянул генерал. – Это с нас ему причитается... – Он повернулся к Хижняку: – Ну, что тебе – отпуск или звание? Или вольный казак, или майор с двумя просветами?
Хижняк поскреб в затылке:
– А туда, на запад, нельзя?
– Туда уже поздно. Там без тебя обошлись, – сказал генерал. – Ты не торгуйся. Выбирай...
Хижняк поднял хитроватые глаза к небу, что-то вычислил и сказал:
– А нельзя ли так, товарищ генерал? У меня сейчас средняя успеваемость по эскадрилье четыре и три десятых... К выпуску я доведу ее до четырех и пяти. А тогда и отпуск, и майора. Так можно?
– Ну, нахал! – поразился генерал, и все опять захохотали. – Черт с тобой! Нам еще лето предстоит, будь здоров... Вот-вот пополнение весеннего призыва придет. Я посмотрю, как вы Лазаря запоете!..
– А мы на них старшину Кацубу! – сказал кто-то, и всем опять стало весело.
– Это еще неизвестно... – задумчиво сказал генерал. – Я уж так... своей властью его здесь придерживаю.
Припылил на аэродром «газик» со «стартовым» завтраком. Из кабины вылез старшина Кацуба, надел белую куртку поверх гимнастерки и приказал двум курсантам в кузове:
– Ну-ка, давайте... Осторожнее с термосами. Какао не расплещите.
– «Стартовый» завтрак привезли! – завопил кто-то из отдыхающих, и курсанты бросились к «газику».
– Отставить! – рявкнул Кацуба, и все замерли. Он неторопливо прошел на КП, стал по стойке «смирно».
– Товарищ генерал-майор! Разрешите обратиться к руководителю полетов подполковнику Степанову?
– Обращайтесь.
– Товарищ подполковник! Разрешите выдавать дополнительный «стартовый» завтрак?
– Выдавайте.
– Слушаюсь!
Кацуба повернулся и зашагал обратно к «газику».
* * *
Потом курсанты, рассевшись кучками, уминали баранью колбасу, макали куски белого хлеба в сгущенку и запивали какао.
Отдыхали все – и самолеты, и люди.
Старшина Кацуба сидел в сторонке, покуривал в рукав. Наблюдал, как двое из кухонного наряда мыли термосы из-под какао.
Никольский, Менджеридзе, Чеботарь и еще какой-то курсант долизывали сгущенку, о чем-то шушукались, поглядывая на Кацубу.
Долизали, сдали посуду и пустую банку представителям наряда и подошли к Кацубе.
– Разрешите присесть, товарищ старшина? – почтительно спросил Менджеридзе.
– Валяйте, – сказал Кацуба.
К ним подтянулось еще несколько человек.
– Разрешите, товарищ старшина?
– Уже разрешено.
– Товарищ старшина, – проникновенно начал Никольский, – вот мы сейчас смотрели на вас, и нам вас так жалко стало... Ну просто слезы из глаз...
Кацуба удивленно посмотрел на Никольского. Кто-то прыснул.
– Нет, правда! – Никольский честно округлил глаза. – Ведь вам так трудно с нами.
– Ни хрена подобного, – презрительно сказал Кацуба. – Это вам со мной трудно, а не мне с вами.
– Ну что вы, товарищ старшина! – возразил Менджеридзе. – Нам с вами замечательно!
– Какие могут быть счеты! – воскликнул Никольский. – Одна семья. Как пишут в газетах, славное воинское братство. Нет, серьезно, товарищ старшина... Мы как представим себе, что в то время, как мы на полетах или в УЛО, вы, товарищ старшина, в опустевшей казарме, в каптерке... ОВС... ПФС... Так жалко вас! Так жалко...
Кацуба уже ждал подвоха, но пока еще не понимал откуда.
– Неужели вам все это не надоело? – попытался ускорить события Менджеридзе.
– Он, товарищ старшина, не то хотел сказать, – быстро проговорил Никольский и тихонько показал кулак Менджеридзе. – Он, товарищ старшина, хотел предложить вам, как человеку, прожившему с нами бок о бок целый год, разделявшему с нами все тяготы воинской службы, постигнуть еще одну грань нашего существования – воздух!
Патетика Никольского еще более насторожила Кацубу.
– Неужели вам никогда не хотелось полетать с нами? – уже осторожно спросил Менджеридзе.
– Не-а, – сказал неподатливый Кацуба и поплевал на окурок. – Имел я в виду это ваше небо. – Он посмотрел прямо перед собой, что-то представил себе и улыбнулся: – То ли дело... Едешь в танке – девчонки тебе молочко, цветочки подносят... А там, – Кацуба несколько раз ткнул большим пальцем вверх, в яркую майскую синеву, – тоска...
Никольский так и застыл с открытым ртом.
Менджеридзе беспомощно развел руками.
Курсанты онемели.
– Убил!.. – завопил Никольский и повалился на землю. – Убил!
Он тут же вскочил, бухнулся перед Кацубой на колени и стал отбивать ему земные поклоны:
– Кормилец наш и поилец!.. Простите вы, Христа ради, нас, дурачков неученых!.. Простите, батюшка, все наши прегрешения, самоволки и невыходы на зарядки!..
– Прощаю, – сказал Кацуба.
– Не держите злобы против верных рабов своих!
– Не держу.
– Пожалейте, отец родной, своих овечек заблудших!
– Еще чего!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15