И сразу же с распахнутым сердцем потянулся ко мне. Он тут же поверил в РАЗГОВАРИВАЮЩЕГО КОТА!!!
Обнаружив, что на свете может быть и ТАКОЕ, он пришел в неописуемый восторг. В его глазах сверкало искреннее и доверчивое детское восхищение, а рот сам по себе радостно растягивался от уха до уха.
А я смотрел на него и был потрясен этой метаморфозой! Так говорил Фридрих фон Тифенбах… Будто бы это вовсе и не он, этот маленький Мальчик, минуту тому назад, рискуя жизнью, встал на мою защиту и отважно сражался с несколькими охреневшими от ярости Псами; будто не он только что грязно и ужасно матерился очень-очень "взрослыми" словами…
Сейчас это был РЕБЕНОК, который не мог оторвать от меня сияющих и счастливых глаз!
– Ты… Ты!.. ТЫ – ГОВОРЯЩИЙ КОТ?!! – слегка заикаясь, спросил он.
– Нет. Я – ДУМАЮЩИЙ, – ответил я ему. – Давай сюда свой гамбургер!.. Мы ехали шагом, Мы мчались в боях И "Яблочко"-песню Держали в зубах… – часто бормотал мой Шура Плоткин, бесцельно сидя за пишущей машинкой и глядя в потолок.
Обычно это случалось на следующий день после очередной кухонной или "Домжуровской" поддачи, или после долгих и изнурительных проводов какойнибудьбарышни, ночевавшей у нас и совершенно не желавшей утром покидать нашу квартиру. Ах, песенку эту Доныне хранит Трава молодая – Степной малахит… – бормотал Шура, и я каждый раз знал, что произойдет дальше. Шура должен был откинуться, перенести весь свой тощий вес на две задние ножки старого стула с дряхлой подушечкой под Шурпной задницей, покачаться на этих задних ножках, закинуть руки за голову, тупо посмотреть на чистый лист бумаги, заправленный в пыльную машинку, и горестно признаться:
– Ах, Мартын-Мартышечка… Интеллигентское распиздяйство к добру не приводит. Очеркишечко-то (статейку-то, заметочку-то, рассказик-то…) завтра уже в редакцию волочь. А головка – бо-бо, и денежек у нас в доме… сам понимаешь – тю-тю.
– Только без трагедий! – говорил я самым жестким тоном. – У меня есть хек, у тебя – полпачки пельменей. Выпусти меня и садись работать. И чтобы у нас сегодня вечером никого не было! Вернусь – проверю.
Я уходил из дому на целый день, возвращался запоздно – очерк был готов. При всех своих Человеческих слабостях, Шура был сильной Личностью! Мы ехали шагом, Мы мчались в боях И "Яблочко"-песню Держали в зубах…
Это я так часто слышал, что поневоле запомнил эти строчки. И как-то решил попробовать яблоки, на зуб. Должен признаться – не понравились. В отличие от оливок и маслин, за которые я, по выражению Шуры, "мог продать план родного завода"!
– А откуда ты знаешь эту песню? – спросил меня Мальчик.
– Какую еще песню? – удивился я.
– Ну, вот эту: "Мы ехали шагом, мы мчались в боях…"
Я чуть не подавился остатками гамбургера!
Ничего себе КОНТАКТИЩЕ!!! Это что же – он МОИ мысли читает?!.. Не Ребенок, а просто Рождественский подарок мистеру Ричарду Шелдрейсу!
– Это не песня, – назидательно сказал я. – Это стихи.
– Песня, – уверенно возразил мне Мальчик. – Ее Никитины поют. Такие – тетка с дядькой и с гитарой. Так тихо поют, но отпадно!.. Они к нам в колонию приезжали петь.
– В какую еще "колонию"? – не понял я.
– В обыкновенную, – отрезал Мальчик. – Лезь в рюкзак!
– Зачем?
– Нам знаешь сколько в автобусе ехать? Потом столько же на метро. А в автобусы и метро с животными даже в клетках и то – запрещается! Так что, залезай, не гордись.
– А куда мы поедем?
– К нам. В Квинс.
– Но мне завтра с утра нужно опять быть в порту…
– Мне тоже, – сказал Мальчик. – Вместе и поедем, Залезай в рюкзак. Или ты хочешь, чтобы тебя здесь портовые Собаки разорвали?
– Нет, не хочу. Ты мне так и не объяснил, что такое "колония"…
– Ты залезай в рюкзак, по дороге и поговорим…
Историйка была, как сказал бы Шура, – "я тебе дам!.."
Я попробую коротко пересказать ее своими словами. Мальчик рассказывал ее часа два. Рассказывал сбивчиво и неохотно, а в одном месте, когда мы уже на Сорок второй улице пересаживались с автобуса на метро, даже немножко поплакал – незаметно для окружающих…
Начнем с того, что с определением Человеческого возраста у меня вечные пролеты: Мальчику оказалось не десять лет, как я предполагал, а почти двенадцать. Просто он был худенький и совсем небольшого роста.
Еще два с половиной года тому назад, в Москве, его звали Тимур Зайцев и он жил с мамой на Васильевской улице, по той стороне, где Чешское посольство, но в старом доме, в однокомнатной квартире.
И с ними жил еще дядя Витя Кияшко. Он был не отчимом Тимура, а "сожителем" тимуровой мамы. Отца у Тимура вообще никогда не было.
Дядя Витя охранял пункт обмена валюты , на Белорусском вокзале, и у него был настоящий пистолет Макарова. В минуты особого трезвого благодушия дядя Витя разряжал пистолет и давал его Тимуру поиграть.
А когда дядя Витя не работал, они с мамой Тимура все время выпивали. И когда делались совсем пьяными, дядя Витя начинал бить маму Тимура – почему она его не прописывает в этой квартире?!.. Перепадало и Тимуру. То от мамы, то от дяди Вити.
И один раз Тимур убежал из дому к маминой сестре – тете Зине, которая жила в Нарофоминске.
Побыл там два дня, а потом тетя Зина повезла его обратно в Москву, на Васильевскую. И привезла как раз тогда, когда в квартире была уже милиция и "Скорая помощь". Оказалось, что, пока дядя Витя был на своей работе, мама сама напилась и уснула. А уже во сне захлебнулась своей же рвотой.
Похоронили маму на совсем новом кладбище – очень далеко от Москвы. От центра чуть ли не полдня добираться.
И девятилетний Тимур Зайцев остался жить с дядей Витей Кияшко, которого за доллары все-таки прописали в этой квартире. Как сказал Тимур – "задним числом". Что это – я не понял.
Стал дядя Витя приводить с Белорусского вокзала всяких женщин и делать с ними
сами понимаете что. Бросят в кухне матрас на пол для Тимура, закроются в комнате – и начинают!..
Дядя Витя и опекунство над Тимуром на себя оформил. Тетя Зина добровольно отказалась. Своих детей двое.
А один раз дядя Витя пришел домой уже пьяный. И без женщины. Увидел, что Тимурс ъел остаток супа из кастрюли, содрал с Тимура штаны и давай хлестать его ремнем по голой попе!
Но Тимур словечка не вымолвил – не хотел унижаться. Хотя боль была очень сильной и крик так и рвался из глотки. А дядя Витя все хлестал и хлестал! Да сам так распалился, что стал рычать по-звериному, а потом…
Вот тут Тимур и заплакал.
Слава Богу, мы уже вышли из автобуса. Это была конечная остановка – Центральный автобусный вокзал. И мы вышли в жуткую толчею, и никому до нас не было дела, и я краем глаза видел из рюкзака такое количество Черных Людей, какого я никогда не видел во всей Германии и России, вместе взятых!..
Мы зашли за угол какой-то китайской будки, торговавшей горячей жратвой, и Тимур там еще немножко поплакал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Обнаружив, что на свете может быть и ТАКОЕ, он пришел в неописуемый восторг. В его глазах сверкало искреннее и доверчивое детское восхищение, а рот сам по себе радостно растягивался от уха до уха.
А я смотрел на него и был потрясен этой метаморфозой! Так говорил Фридрих фон Тифенбах… Будто бы это вовсе и не он, этот маленький Мальчик, минуту тому назад, рискуя жизнью, встал на мою защиту и отважно сражался с несколькими охреневшими от ярости Псами; будто не он только что грязно и ужасно матерился очень-очень "взрослыми" словами…
Сейчас это был РЕБЕНОК, который не мог оторвать от меня сияющих и счастливых глаз!
– Ты… Ты!.. ТЫ – ГОВОРЯЩИЙ КОТ?!! – слегка заикаясь, спросил он.
– Нет. Я – ДУМАЮЩИЙ, – ответил я ему. – Давай сюда свой гамбургер!.. Мы ехали шагом, Мы мчались в боях И "Яблочко"-песню Держали в зубах… – часто бормотал мой Шура Плоткин, бесцельно сидя за пишущей машинкой и глядя в потолок.
Обычно это случалось на следующий день после очередной кухонной или "Домжуровской" поддачи, или после долгих и изнурительных проводов какойнибудьбарышни, ночевавшей у нас и совершенно не желавшей утром покидать нашу квартиру. Ах, песенку эту Доныне хранит Трава молодая – Степной малахит… – бормотал Шура, и я каждый раз знал, что произойдет дальше. Шура должен был откинуться, перенести весь свой тощий вес на две задние ножки старого стула с дряхлой подушечкой под Шурпной задницей, покачаться на этих задних ножках, закинуть руки за голову, тупо посмотреть на чистый лист бумаги, заправленный в пыльную машинку, и горестно признаться:
– Ах, Мартын-Мартышечка… Интеллигентское распиздяйство к добру не приводит. Очеркишечко-то (статейку-то, заметочку-то, рассказик-то…) завтра уже в редакцию волочь. А головка – бо-бо, и денежек у нас в доме… сам понимаешь – тю-тю.
– Только без трагедий! – говорил я самым жестким тоном. – У меня есть хек, у тебя – полпачки пельменей. Выпусти меня и садись работать. И чтобы у нас сегодня вечером никого не было! Вернусь – проверю.
Я уходил из дому на целый день, возвращался запоздно – очерк был готов. При всех своих Человеческих слабостях, Шура был сильной Личностью! Мы ехали шагом, Мы мчались в боях И "Яблочко"-песню Держали в зубах…
Это я так часто слышал, что поневоле запомнил эти строчки. И как-то решил попробовать яблоки, на зуб. Должен признаться – не понравились. В отличие от оливок и маслин, за которые я, по выражению Шуры, "мог продать план родного завода"!
– А откуда ты знаешь эту песню? – спросил меня Мальчик.
– Какую еще песню? – удивился я.
– Ну, вот эту: "Мы ехали шагом, мы мчались в боях…"
Я чуть не подавился остатками гамбургера!
Ничего себе КОНТАКТИЩЕ!!! Это что же – он МОИ мысли читает?!.. Не Ребенок, а просто Рождественский подарок мистеру Ричарду Шелдрейсу!
– Это не песня, – назидательно сказал я. – Это стихи.
– Песня, – уверенно возразил мне Мальчик. – Ее Никитины поют. Такие – тетка с дядькой и с гитарой. Так тихо поют, но отпадно!.. Они к нам в колонию приезжали петь.
– В какую еще "колонию"? – не понял я.
– В обыкновенную, – отрезал Мальчик. – Лезь в рюкзак!
– Зачем?
– Нам знаешь сколько в автобусе ехать? Потом столько же на метро. А в автобусы и метро с животными даже в клетках и то – запрещается! Так что, залезай, не гордись.
– А куда мы поедем?
– К нам. В Квинс.
– Но мне завтра с утра нужно опять быть в порту…
– Мне тоже, – сказал Мальчик. – Вместе и поедем, Залезай в рюкзак. Или ты хочешь, чтобы тебя здесь портовые Собаки разорвали?
– Нет, не хочу. Ты мне так и не объяснил, что такое "колония"…
– Ты залезай в рюкзак, по дороге и поговорим…
Историйка была, как сказал бы Шура, – "я тебе дам!.."
Я попробую коротко пересказать ее своими словами. Мальчик рассказывал ее часа два. Рассказывал сбивчиво и неохотно, а в одном месте, когда мы уже на Сорок второй улице пересаживались с автобуса на метро, даже немножко поплакал – незаметно для окружающих…
Начнем с того, что с определением Человеческого возраста у меня вечные пролеты: Мальчику оказалось не десять лет, как я предполагал, а почти двенадцать. Просто он был худенький и совсем небольшого роста.
Еще два с половиной года тому назад, в Москве, его звали Тимур Зайцев и он жил с мамой на Васильевской улице, по той стороне, где Чешское посольство, но в старом доме, в однокомнатной квартире.
И с ними жил еще дядя Витя Кияшко. Он был не отчимом Тимура, а "сожителем" тимуровой мамы. Отца у Тимура вообще никогда не было.
Дядя Витя охранял пункт обмена валюты , на Белорусском вокзале, и у него был настоящий пистолет Макарова. В минуты особого трезвого благодушия дядя Витя разряжал пистолет и давал его Тимуру поиграть.
А когда дядя Витя не работал, они с мамой Тимура все время выпивали. И когда делались совсем пьяными, дядя Витя начинал бить маму Тимура – почему она его не прописывает в этой квартире?!.. Перепадало и Тимуру. То от мамы, то от дяди Вити.
И один раз Тимур убежал из дому к маминой сестре – тете Зине, которая жила в Нарофоминске.
Побыл там два дня, а потом тетя Зина повезла его обратно в Москву, на Васильевскую. И привезла как раз тогда, когда в квартире была уже милиция и "Скорая помощь". Оказалось, что, пока дядя Витя был на своей работе, мама сама напилась и уснула. А уже во сне захлебнулась своей же рвотой.
Похоронили маму на совсем новом кладбище – очень далеко от Москвы. От центра чуть ли не полдня добираться.
И девятилетний Тимур Зайцев остался жить с дядей Витей Кияшко, которого за доллары все-таки прописали в этой квартире. Как сказал Тимур – "задним числом". Что это – я не понял.
Стал дядя Витя приводить с Белорусского вокзала всяких женщин и делать с ними
сами понимаете что. Бросят в кухне матрас на пол для Тимура, закроются в комнате – и начинают!..
Дядя Витя и опекунство над Тимуром на себя оформил. Тетя Зина добровольно отказалась. Своих детей двое.
А один раз дядя Витя пришел домой уже пьяный. И без женщины. Увидел, что Тимурс ъел остаток супа из кастрюли, содрал с Тимура штаны и давай хлестать его ремнем по голой попе!
Но Тимур словечка не вымолвил – не хотел унижаться. Хотя боль была очень сильной и крик так и рвался из глотки. А дядя Витя все хлестал и хлестал! Да сам так распалился, что стал рычать по-звериному, а потом…
Вот тут Тимур и заплакал.
Слава Богу, мы уже вышли из автобуса. Это была конечная остановка – Центральный автобусный вокзал. И мы вышли в жуткую толчею, и никому до нас не было дела, и я краем глаза видел из рюкзака такое количество Черных Людей, какого я никогда не видел во всей Германии и России, вместе взятых!..
Мы зашли за угол какой-то китайской будки, торговавшей горячей жратвой, и Тимур там еще немножко поплакал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85