Мне просто показалось, что для пользы дела – так будет звучать весомее.
Все-таки Кот, воспитанный Советской властью, или, вернее, российским менталитетом (потрясающее слово!), где бы ни было – в России ли, в Германии, в Америке, – все равно останется самим собой! Вот обязательно ему нужно подчеркнуть свою близость к начальственным кругам, без нажима упомянуть дватри популярных имени, неназойливо напомнить о своем былом величии…
Последнее в полной мере относится к Котамэмигрантам.
Помню, Шура всегда очень смеялся над этим. И я с ним…
А когда сам Щура вдруг получил какую-то вшивую комсомольскую премию за крохотный сборничек рассказов – ни денег, ни хрена, кроме медальки "под золото" на красной ленточке, – так он же больше недели пил с кем ни попадя – так ему это понравилось!
Вот тут я малость напутал: от лауреатского восторга Шура выпивал всего лишь пять дней. А уже от стыда, что "поймался на эту муху", – еще дня три пил без просыпу.
И потом две недели каялся, что повел себя как последний жлоб и что он не достоин
высокого звания русского интеллигента, и бормотал строчку чьих-то стихов – "Быть знаменитым некрасиво…".
Чего бормотал, понятия не имею. Если честно, так знаменитым он никогда и не был. Его все любили за совершенно другое…
По всей вероятности, с этими засранцами-бандитами никто никогда не разговаривал нормальным языком. Они чуть не чокнулись от картинки, которую я им нарисовал! То, что у половины этой хевры поехала крыша, – тут и к гадалке не ходи…
А моя Первая Американочка-прихехешка сидела рядом со мной, да еще мордочкой ко всем остальным, – словно в президиуме, – и разглядывала свою же братву так, будто она видит их впервые!..
Я-то понимал, что еще до вчерашнего дня на ней, на молоденькой Грязнульке, теряли свою невинность и обучались сексуально-половым азам десятки юных Котов, только вступающих в свой трахательно-возрастной период. Никаких особых иллюзий у меня по поводу этой помытой поблядушки не было…
И все равно было очень приятно наблюдать, как от соседства и близости со мной эта Киска (я тоже хорош – не удосужился узнать, как ее зовут!) так задрала свой розовый носик, что даже бывалые и наглые Кошки-профессионалки, которые всего час назад и не смотрели в ее сторону, стали мести перед ней хвостами и подлизываться!
Сзади меня раздался негромкий голос старого седого Крыса:
– Прошу прощения, мистер… На два слова!
– Минутку, – сказал я ему, а Котово-Кошачьей компахе рявкнул в манере старшины, которого Шура всегда изображал при воспоминаниях о своей армейской службе: – Разойди-и-ись!!!
А беленькой, пушистенькой тихо сказал:
– Ты меня прости, малыш, но я не могу пригласить тебя к себе. Я пока сам в гостях. До завтра, о'кей?..
– Ноу проблем, май дарлинг. Бай-бай! – легко ответила она и покосилась на одного молодого черного Кота, который исподтишка бросал на нее выразительные взгляды.
На мгновение я почувствовал непонятно откуда взявшийся укол ревности… Да нет! Не ревности, а уязвленного самолюбия. Я понимал, что проигрываю этому молодому дурачку всего лишь в возрасте – ему было от силы три года. Но в остальном-то я его наверняка превосходил!.. А вот оказывается, что все это не так уж важно. Оказывается, важнее быть молодым…
Но я ничего не сказал этой беленькой посикухе. Даже взглядом себя не выдал и пошел к старому, седому Крысу.
Из короткого разговора со старым Крысом выяснилось, что со мной очень хотела бы поговорить Мадам – коронованная и полновластная хозяйка огромного Крысиного клана, занимающего достаточно серьезную территорию, даже по Нью-Йоркским масштабам. Ее владения с одной стороны простирались до самого Квинс-бульвара, а с другой, противоположной, – аж до Шестьдесят четвертой "дороги". Это у них тоже – улица. Включая, естественно, и нашу Шестьдесят пятую. С боков же границы территории Мадам проходили по Девяносто девятой и Сто второй стритам. Что тоже – улицы. Только какие-то из них идут с севера на юг, а другие – не то авеню, не то стриты (пока не разобрался…) – с востока на запад…
Про стороны света я теперь знаю почти все! На судне я так наблатыкался следить за компасом, что даже самостоятельно отмечал отклонения от курса на три-пять градусов.
Я вежливо ответил серому Крысу, что еще плоховато знаю этот район и не очень ясно представляю себе величину всех владений Мадам. Однако охотно верю в их грандиозность.
В разговоре с седым Крысом я невольно заговорил языком Фридриха фон Тифенбаха – сдержанно и, насколько мне это доступно, интеллигентно, время от времени обнаруживая глубину своих знаний, способную поразить любого собеседника. А так как знаний у меня было "с гулькин хвост", то я пользовался только манерой разговора Фридриха.
Я начисто исключил из своего лексикона слегка приблатненную манеру речи сегодняшнего так называемого "культурного слоя" общества и совершенно не пользовался наиболее близкой мне – чуть хамоватой, но четкой и выразительной – речью Водилы, милиционера Мити и всего нашего Санкт-Петербургского пустыря.
Старый Крыс заверил меня, что Мадам уже почти все знает о моем коротеньком пребывании на территории ее владений – у них превосходно поставлена разведка. Знает о бое и победе над Вагифом, слышала о моей миротворческой речи и готовности к переговорам и теперь хочет познакомиться со мною лично. И, если я не возражаю, то эти переговоры сразу же и провести. Безопасность гарантируется.
И несмотря на то, что лапы мои буквально подламывались от усталости и пережитого, я ответил уже даже не в манере, а почти голосом Фридриха фон Тифенбаха:
– Я чрезвычайно ценю приглашение Мадам, буду искренне рад быть представленным ей, и если мое скромное участие в будущем взаимоприемлемом Единении столь противоположных представителей Животного мира послужит на пользу этого Союза, я буду считать, что мой жизненный и нравственный долг выполнен.
Старик Крыс чуть не выпал в осадок!..
Не скрою, я и сам едва не рухнул под тяжестью этой фразочки. Мелькнула мысль, что Фридрих всетаки намного умнее меня – он никогда не стал бы выражаться с такой пышностью. Так мог сказать Шура Плоткин, и то – в порядке трепа, в своем привычном иронично-издевательском стиле.
Боюсь, что я уже давным-давно перестал быть самим собой.
Я – Шура Плоткин, я – Водила, я – Фридрих фон Тифенбах, в чем-то я уже – Мастер… И в то же время я – Кот Мартын. Кыся. Вот как это?!..
Уже потом, лежа в своей уютной коробке с одеяльцем, слушая мерное дыхание
спящего Тимура, сам я, несмотря на дикую усталость и очень поздний час, никак не мог заснуть – все вспоминал о переговорах с Мадам.
Владения ее были поистине огромны! Старый Крыс вел меня по такому количеству подвальных переходов, по таким узким для меня лазам, где я из-за своих габаритов протискивался с величайшим трудом, мы шли так долго, мы одолели такое количество старых водопроводных труб без воды, что мне показалось – не пройдет еще и трех минут нашего путешествия к резиденции Мадам, как мы вынырнем где-то уже в середине пустыря перед моим бывшим домом в Санкт-Петербурге!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Все-таки Кот, воспитанный Советской властью, или, вернее, российским менталитетом (потрясающее слово!), где бы ни было – в России ли, в Германии, в Америке, – все равно останется самим собой! Вот обязательно ему нужно подчеркнуть свою близость к начальственным кругам, без нажима упомянуть дватри популярных имени, неназойливо напомнить о своем былом величии…
Последнее в полной мере относится к Котамэмигрантам.
Помню, Шура всегда очень смеялся над этим. И я с ним…
А когда сам Щура вдруг получил какую-то вшивую комсомольскую премию за крохотный сборничек рассказов – ни денег, ни хрена, кроме медальки "под золото" на красной ленточке, – так он же больше недели пил с кем ни попадя – так ему это понравилось!
Вот тут я малость напутал: от лауреатского восторга Шура выпивал всего лишь пять дней. А уже от стыда, что "поймался на эту муху", – еще дня три пил без просыпу.
И потом две недели каялся, что повел себя как последний жлоб и что он не достоин
высокого звания русского интеллигента, и бормотал строчку чьих-то стихов – "Быть знаменитым некрасиво…".
Чего бормотал, понятия не имею. Если честно, так знаменитым он никогда и не был. Его все любили за совершенно другое…
По всей вероятности, с этими засранцами-бандитами никто никогда не разговаривал нормальным языком. Они чуть не чокнулись от картинки, которую я им нарисовал! То, что у половины этой хевры поехала крыша, – тут и к гадалке не ходи…
А моя Первая Американочка-прихехешка сидела рядом со мной, да еще мордочкой ко всем остальным, – словно в президиуме, – и разглядывала свою же братву так, будто она видит их впервые!..
Я-то понимал, что еще до вчерашнего дня на ней, на молоденькой Грязнульке, теряли свою невинность и обучались сексуально-половым азам десятки юных Котов, только вступающих в свой трахательно-возрастной период. Никаких особых иллюзий у меня по поводу этой помытой поблядушки не было…
И все равно было очень приятно наблюдать, как от соседства и близости со мной эта Киска (я тоже хорош – не удосужился узнать, как ее зовут!) так задрала свой розовый носик, что даже бывалые и наглые Кошки-профессионалки, которые всего час назад и не смотрели в ее сторону, стали мести перед ней хвостами и подлизываться!
Сзади меня раздался негромкий голос старого седого Крыса:
– Прошу прощения, мистер… На два слова!
– Минутку, – сказал я ему, а Котово-Кошачьей компахе рявкнул в манере старшины, которого Шура всегда изображал при воспоминаниях о своей армейской службе: – Разойди-и-ись!!!
А беленькой, пушистенькой тихо сказал:
– Ты меня прости, малыш, но я не могу пригласить тебя к себе. Я пока сам в гостях. До завтра, о'кей?..
– Ноу проблем, май дарлинг. Бай-бай! – легко ответила она и покосилась на одного молодого черного Кота, который исподтишка бросал на нее выразительные взгляды.
На мгновение я почувствовал непонятно откуда взявшийся укол ревности… Да нет! Не ревности, а уязвленного самолюбия. Я понимал, что проигрываю этому молодому дурачку всего лишь в возрасте – ему было от силы три года. Но в остальном-то я его наверняка превосходил!.. А вот оказывается, что все это не так уж важно. Оказывается, важнее быть молодым…
Но я ничего не сказал этой беленькой посикухе. Даже взглядом себя не выдал и пошел к старому, седому Крысу.
Из короткого разговора со старым Крысом выяснилось, что со мной очень хотела бы поговорить Мадам – коронованная и полновластная хозяйка огромного Крысиного клана, занимающего достаточно серьезную территорию, даже по Нью-Йоркским масштабам. Ее владения с одной стороны простирались до самого Квинс-бульвара, а с другой, противоположной, – аж до Шестьдесят четвертой "дороги". Это у них тоже – улица. Включая, естественно, и нашу Шестьдесят пятую. С боков же границы территории Мадам проходили по Девяносто девятой и Сто второй стритам. Что тоже – улицы. Только какие-то из них идут с севера на юг, а другие – не то авеню, не то стриты (пока не разобрался…) – с востока на запад…
Про стороны света я теперь знаю почти все! На судне я так наблатыкался следить за компасом, что даже самостоятельно отмечал отклонения от курса на три-пять градусов.
Я вежливо ответил серому Крысу, что еще плоховато знаю этот район и не очень ясно представляю себе величину всех владений Мадам. Однако охотно верю в их грандиозность.
В разговоре с седым Крысом я невольно заговорил языком Фридриха фон Тифенбаха – сдержанно и, насколько мне это доступно, интеллигентно, время от времени обнаруживая глубину своих знаний, способную поразить любого собеседника. А так как знаний у меня было "с гулькин хвост", то я пользовался только манерой разговора Фридриха.
Я начисто исключил из своего лексикона слегка приблатненную манеру речи сегодняшнего так называемого "культурного слоя" общества и совершенно не пользовался наиболее близкой мне – чуть хамоватой, но четкой и выразительной – речью Водилы, милиционера Мити и всего нашего Санкт-Петербургского пустыря.
Старый Крыс заверил меня, что Мадам уже почти все знает о моем коротеньком пребывании на территории ее владений – у них превосходно поставлена разведка. Знает о бое и победе над Вагифом, слышала о моей миротворческой речи и готовности к переговорам и теперь хочет познакомиться со мною лично. И, если я не возражаю, то эти переговоры сразу же и провести. Безопасность гарантируется.
И несмотря на то, что лапы мои буквально подламывались от усталости и пережитого, я ответил уже даже не в манере, а почти голосом Фридриха фон Тифенбаха:
– Я чрезвычайно ценю приглашение Мадам, буду искренне рад быть представленным ей, и если мое скромное участие в будущем взаимоприемлемом Единении столь противоположных представителей Животного мира послужит на пользу этого Союза, я буду считать, что мой жизненный и нравственный долг выполнен.
Старик Крыс чуть не выпал в осадок!..
Не скрою, я и сам едва не рухнул под тяжестью этой фразочки. Мелькнула мысль, что Фридрих всетаки намного умнее меня – он никогда не стал бы выражаться с такой пышностью. Так мог сказать Шура Плоткин, и то – в порядке трепа, в своем привычном иронично-издевательском стиле.
Боюсь, что я уже давным-давно перестал быть самим собой.
Я – Шура Плоткин, я – Водила, я – Фридрих фон Тифенбах, в чем-то я уже – Мастер… И в то же время я – Кот Мартын. Кыся. Вот как это?!..
Уже потом, лежа в своей уютной коробке с одеяльцем, слушая мерное дыхание
спящего Тимура, сам я, несмотря на дикую усталость и очень поздний час, никак не мог заснуть – все вспоминал о переговорах с Мадам.
Владения ее были поистине огромны! Старый Крыс вел меня по такому количеству подвальных переходов, по таким узким для меня лазам, где я из-за своих габаритов протискивался с величайшим трудом, мы шли так долго, мы одолели такое количество старых водопроводных труб без воды, что мне показалось – не пройдет еще и трех минут нашего путешествия к резиденции Мадам, как мы вынырнем где-то уже в середине пустыря перед моим бывшим домом в Санкт-Петербурге!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85